Дэмиан Лэниган - Стретч - 29 баллов

• Название: Стретч - 29 баллов
• Автор: Дэмиан Лэниган
• Издательство: Фантом Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-86471-354-6

Фрэнк Стретч — неудачник, недотепа, кандидат на вылет, ниже классом всех своих друзей. Вы ведь тоже наверняка считаете, что ваши друзья преуспели в жизни больше вас, и, возможно, вы даже правы. Разница между нами, однако, в том, что я разработал систему, которая доказывает мои предположения.

Я долго подпитывал тайную уверенность, что если захочу, то смогу опередить кого угодно, надо лишь включить свои мозги. Наверное, почти все так думают, по крайней мере, почти все мужчины.

В области «правильных поступков» я целиком доверяюсь здравомыслию женщин. В отличие от мужчин они умеют избегать боли. Уж не знаю, откуда это берется — биология виновата или им вдалбливают с детства, — но если нужно облегчить страдания, я смело поддержу женщину, ибо она найдет выход из любого положения. За исключением случаев, когда речь идет обо мне самом, — тут женщины непостижимым образом сбиваются с верного курса и садят сапогом по ребрам без всякого снисхождения.

Господи, в какой кавардак превратил я процедуру ухаживания. Балл Сэди был так низок, что хоть вешайся: 23 очка, пристрастие к кокаину, амбиции, сводящиеся к пирсингу на клиторе, — ну какая из нас пара, ей-богу?

Я так же мало приспособлен к свободному рынку секса, как и к свободному рынку капитала. Они, похоже, движутся хаотично, но в унисон: все барьеры уничтожены, секс и деньги набегают как волна и потом исчезают по капризу или настроению.

Телевидение проникло в дома сквозь скалы и почву, кабели проложены по дну океанов, забравшись на такую глубину, куда даже глубоководный морской черт не заплывает, и все им мало. Их цель — превратить кожу человека в приемное устройство, глаза — в экраны, рот — в супермаркет.

Блестящая и забавная книга, полная изобретательного и злого юмора.

The Observer

Удивительно свежий роман, отличный стиль и тонкие наблюдения. Временами просто диккенсовский уровень.

The Independent

В генерации молодых писателей Дэмиан Лэниган явно претендует на роль лидера. Чрезвычайно злая и смешная сатира на современного мужчину, парадоксальным образом оставляющая ощущение тепла. Превосходно!

The Big Issue

Душераздирающе и смешно. Невозможно поверить, что дебютный роман может быть столь эффектным и зрелым.

The Mirror

Книга Пэнигана претендует на то, чтобы стать знаковой для своего поколения. Драйв в чистом виде.

FHM

У Лэнигана есть все задатки, чтобы вырасти в выдающегося романиста-сатирика. Его откровенность и злой юмор неподражаемы.

The Insight

---

Странно, но дети, похоже, ненавидели ее за болтливость. Пока мать без умолку вещала, Бен не отходил от отца и лишь изредка прерывал материнскую трескотню возражением или оскорблением: «Нет, мам, не ври», «Господи, мам, ты такая спазма», «Не трожь меня, серятина».

Меня это начало раздражать. Однажды, помню, я хныкал перед Мэри о том, что у меня не было настоящей семьи, и она заметила: «Расти в семье — не сахар» (я тогда подумал, что она заимствовала фразу у какой-нибудь американской писательницы-однодневки), но теперь я наблюдал реальную семью, и меня чуть не тошнило. Разумеется, я помалкивал, меня их дела не касались.

Чердак был забит старыми папками с тесемками. В письме Билл говорил, что чердак служит ему кабинетом. Билл еще в школе все время что-то писал, в основном короткие сюрреалистические пьесы, которые читал вслух во время обеденного перерыва. Папки были помечены загадочными надписями: «Наблюдатель 2», «Всякая всячина», «Навес», «Столяр», «Что осталось», «Тефлоновый сейф». На второй неделе я решил в них покопаться. Билл буквально подводил меня к этой мысли, повторяя: «Надеюсь, папки тебе не мешают», «Если они причиняют тебе неудобства, я их уберу», как бы нарочно обращая на них мое внимание. Несколько раз он брал одну из папок и сидел внизу на кухне, что-то в ней черкая, словно делая правку окончательного варианта рукописи. Уходя смотреть телевизор или читать газету, он оставлял папку раскрытой, как бы предлагая мне спросить, что в ней. Я не спрашивал. Несколько лет назад Том показал мне набросок своего романа о краже картин, я расхрабрился и сказал, что роман — говно. А Том ответил, что уже подписал договор с издательством. Я сказал, что подписывать договора много ума не надо, если папочка — владелец долбаного издательства (дешевый прием, к тому же дело не совсем так обстояло). Отношения между нами испортились на несколько месяцев, так что теперь я совершенно не собирался давать оценку заветным мыслям человека, у которого гостил.

Но заглянуть хотелось, и я не удержался. Главным образом, меня разбирало узнать, что Билл написал в своем дневнике обо мне и не вывел ли он мой образ, слегка изменив его, в одной из пьес.

Однажды утром на исходе второй недели я приготовил себе целое корыто чаю и решил основательно покопаться в залежах. Папок была тьма, но угадать, какими пользовались недавно, было несложно. Ничего особенного я не обнаружил. Сначала я раскрыл папку «Столяр». В ней оказался роман на производственную тему, пропитанный мстительной злобой на «ИКЕА» и столичные повадки. Эка невидаль. В других папках пылились пьесы, которые, похоже, не раз переделывались. Я попытался сохранить в памяти хоть несколько строчек, но когда пассаж, казалось бы, уже запомнился, он вдруг выпадал из моей головы, точно стеклянный шарик, скатившийся со стола. И все-таки попробую передать колорит.

Билл. Ох, и зачем я ее только встретил.

Джон. Ты не можешь так считать. Раз встретил, значит, она — твоя судьба.

Билл. Да, но я не желаю такой судьбы. Я желаю судьбы, о которой мечтал в молодости, яркой, чистой и полной надежд!

Джон. Но надежды никогда не сбываются. В этой истине заключена истинность всех нас! Ты должен научиться любить неудачу.

Билл. Но если любить неудачу, что станет с мечтой о любви?

Джон. Она сгинет, как мы!!

И далее в том же духе.

В папке «Всякая всячина» скрывался набор блокнотов в твердых обложках Дневники Билла. Я открыл первый, за 1990 год, и нашел обычную муру — пышное бахвальство и сексуальное фантазерство, слившиеся в нечитабельное месиво. Я полистал другие блокноты — слишком много повторений. В последних блокнотах мелькали расчеты — на каждой второй странице. Нетрудно было угадать, что суммы относились к финансам. Вскоре я с легкостью установил размер годового заработка Сью (7500 фунтов, если вам интересно) и задолженности по ссуде (130 000 фунтов). Цифры вклинивались в текст без всякого предупреждения либо лепились по узким полям без всякой связи с текстом. Чтение утомляло и нагоняло тоску, я закрыл блокнот и вернул его в папку.

И тут я обнаружил самый свежий дневник Блокнот был толстый, в черной твердой обложке, без дат. Теперь уже почти все страницы были покрыты расчетами, иногда изощренными, иногда простыми, в одно-два повторяющихся действия. Там были еще и графики с кривыми прогнозов на будущее, одни для «положительного» исхода, другие — для «отрицательного». Чаще всего попадалось суммирование в четыре-пять строк — очевидно, расчет средств на неделю, на последней странице фигурировали 40 фунтов с моими инициалами. Арифметику перемежали куски текста, написанные плотным, неврастеническим почерком.

Новая запись появлялась раз в два-три дня, вместе с цифровыми выкладками она растягивалась на три-четыре страницы. Читать было трудно не из-за почерка, но потому, что единственной темой были деньги. Не мысли о назначении денег, не рассуждения о будущем денег, просто деньги. Деньги за месяц, деньги за неделю, деньги за день. Записи напоминали шифр и пестрели сокращениями, Билл явно писал для себя. Тон — сдержанная надежда без забегания вперед. Типичная запись выглядела так «Если произойдет X и удастся оттянуть У, то я смогу сделать Z, и все будет хорошо еще неделю-две». Временами встречались резкие всплески отчаяния, логичные формулировки уступали место синдрому Туретта[79], слова врезались в линованную бумагу, разбегались вкривь и вкось: «Твоюматьэтоконецдапошлооновсенах — всенах-пошло — какое БЛЯДСТВО какое БЛЯДСТВО — да пошло оно все на-х-х-х».

Когда мне было двадцать лет и я учился в университете, я вел дневник для Мэри, отца, Тома, начальника — для всех тех, от кого я чего-нибудь хотел, но не мог набраться смелости спросить. Если бы я попал под автобус, они могли бы прочитать в моем дневнике, что я о них на самом деле думал. Как бы они плакали в крематории. Дневник являлся для меня отвратительным эгоистическим способом заявить о себе. В дневнике Билла не было и намека на позерство. Он писал всерьез.

После некоторых записей, с интервалами в две недели, шли короткие списки в два столбца. Пункты всегда были одни и те же, хотя порядок был иногда разный. Я скопировал образец

Сью            Работа

Мюррей         Долги

Бен и Дебби      Отсутствие друзей

Мой талант     Эта книга

Вера           Одиноко

Список напоминал балансовый отчет. Мне показалось странным, что Билл отделял Мюррея от других детей и заносил Сью в положительное сальдо. На секунду моя циничная натура подкинула мысль, что левая колонка и есть отрицательное сальдо. Колонки можно было легко поменять местами и превратить плюсы в минусы, однако обе они в моих глазах выглядели скорее отрицательно. Я не понял, зачем Билл снова и снова вставлял этот список, пришлось вернуться в начало. Я заметил только одну закономерность: список всегда появлялся в моменты крайнего уныния, после обострений синдрома Туретта.

Я отпил холодного чаю и разложил все папки и блокноты по местам. Три часа изучать душу Билла — занятие не из веселых. Спустившись вниз, я побродил по каналам дневного телевидения, чувствуя себя как выжатый лимон. Я только сейчас заметил, что посреди запущенности и убогости там и сям попадалась мебель Билла. Телевизор стоял на элегантной подставке из матового металла, в кофейном столике, хоть и пострадавшем от горячих чашек и острых углов детских игрушек, явно угадывалась рука мастера. Даже книжные полки, вделанные в стену, были украшены металлическими полосками и шариками. Отчего-то меня очень тронули постоянство и неуклонная приверженность Билла собственному стилю. Лишь «вера» да «талант», настырно повторявшиеся в дневнике, оставались ему подвластны. Я мысленно приказал себе не жалеть Билла. По крайней мере, у сукина сына хотя бы имелись «вера» и «талант».

Вся шатия-братия явилась в обычное время и с обычным шумом, начался обычный вечер. Для детей я служил отдушиной в бесконечной рутине. Даже Флэш преодолел первоначальную угодливую враждебность и по несколько минут в день, пуская слюни, обнюхивал мою промежность. Сью сказала, что таким образом он выказывает доверие (правда, она потратила на эту фразу куда больше слов). Однако мне слюнявые зубастые челюсти в непосредственной близости от моих яиц скорее напоминали угрозу.

Среди детей — стыдно признаться — мое внимание больше всего привлекала Дебби. По уговору с Биллом я помогал семье, выполняя обязанности шофера. Днем я вставал поздно, смотрел телевизор, катался на машине и курил. После обеда с пирогами из свинины я ездил на почту, иногда покупал продукты (консервированные, подешевле, с истекающими сроками хранения) или забирал Дебби и Бена, когда за ними не могли заехать родители. Удивительно, как легко убивается время, особенно зимой. Если я вставал в одиннадцать, до возвращения Тернейджей оставалось ухлопать всего пять часов. Достаточно было съездить на побережье, купить газету, побросать камешки в море, выпить чаю в кафе, и, глядь, дневная работа почти закончена. В Хай-Элдер я возвращался почти к ужину, а после партии в шахматы и кружки пива в «Гусях» опять пора было на боковую. Иногда круговорот перемежали поездки в начальную школу и сельпо.