Владимир Бондаренко - Бродский: Русский поэт

• Название: Бродский: Русский поэт
• Автор: Владимир Бондаренко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-235-03802-8

Жизнь и творчество выдающегося поэта, нобелевского лауреата Иосифа Бродского вызывают большой интерес не только в России, но и в других странах. Ежегодно выходят новые книги, посвященные ему, — от фундаментальных научных штудий до легковесных и не слишком достоверных мемуаров. На этом фоне известный критик и историк литературы Владимир Бондаренко сумел написать неожиданную и спорную биографию Бродского, высветив в ней моменты, которые многие не замечают или не хотят замечать. В этой книге поэт, часто изображаемый космополитом и оторванным от жизни эстетом, предстает как наследник не только великой русской культуры, но и советской цивилизации, как человек, неразрывно связанный с Россией и ее народом.

знак информационной продукции 16+

---

Кроме смирения и чувства благодарности к миру Иосиф Бродский называет еще один важный критерий христианства: «По сути, есть один критерий, который не отвергает самый утонченный человек: вы должны относиться к себе подобным так, как бы вы хотели, чтобы они относились к вам. Это колоссальная мысль, данная нам христианством…»

В своих интервью уже в эмиграции Бродский противился навязываемому ему — особенно американской интеллигенцией — образу борца с советской властью. Литературовед Арина Волгина писала, что Бродский «не любил рассказывать в интервью о лишениях, перенесенных им в советских психушках и тюрьмах, настойчиво уходя от имиджа „жертвы режима“ к имиджу „self-made man“». Он делал утверждения вроде: «Мне повезло во всех отношениях. Другим людям доставалось гораздо больше, приходилось гораздо тяжелее, чем мне». И даже: «Я-то считаю, что я вообще все это заслужил». В «Диалогах с Иосифом Бродским» Соломона Волкова Бродский заявлял по поводу записи суда Фридой Вигдоровой: «Я говорю об этом так, как на самом деле думаю. И тогда я думал так же. Я отказываюсь все это драматизировать!»

К стыду нашему, сегодня не просто стараются не замечать христианские мотивы у Бродского и его крещение, но даже высмеивают его за это. Как это делает, к примеру, Виктор Ерофеев: «Бродский боялся неправильно вписаться в бессмертие, но именно это и произошло. Он был печальным концом великой русской литературы, которая, если вспомнить Достоевского, пыталась поймать Бога за задние лапы, и в этом ей крайне не везло. Богооставленность переживалась Бродским мучительно…»

Так и пишут оппоненты Бродского в духе этого желчного либерала и его литературоведческих опусов, в которых «конец литературы» фигурирует почти дежурно… Как бы в ответ таким, как Виктор Ерофеев, Бродский писал отнюдь не о богооставленности, а наоборот: «Я убежден, что Ему… должно нравиться то, что я делаю, иначе какой Ему смысл в моем существовании?» Вспомним и его изумительные стихи: «Бог сохраняет все; особенно — слова прощенья и любви, как собственный свой голос».

А я, читая его рождественские стихи, вспоминаю и самого поэта, и Марину Басманову, и красавицу жену Марию, вспоминаю и Вифлеем, где «…звезда, пламенея в ночи, / смотрела, как трех караванов дороги / сходились в пещеру Христа, как лучи». Искренне жалею, что Иосиф Бродский упорно не желал съездить в Израиль и посетить святые места, о которых столько писал. Он увидел бы, что Вифлеем находится не в ущелье, а скорее, на холме, и не в пустыне, а на взгорье. Да и лютые стужи в Вифлееме редки, но, впрочем, поэзия не обязана соприкасаться с географической реальностью. У нее другие законы.

Незадолго до смерти, в январе 1996 года, Бродский написал, подводя итоги всему сделанному им: «В общем, мне кажется, что моя работа по большому счету есть работа во славу Бога… Не важно, что я там провозглашаю в каких-то заявлениях. Ему это по душе».

Думаю, когда писал такие строчки, он вспоминал и о Череповце, и о своем (вспомним письмо Рубцова!) хрламе. И впрямь, неважно, сколько раз в сиюминутной суете он открещивался от своего хрлама. Главное, что Бог не открещивался от него, главное, что «Ему это было по душе»…

Тогда же он писал в блокнот Елене Чернышевой:

Пусть Вам напомнит этот томик,
Что автор был не жлоб, не гомик,
Не трус, не сноб, не либерал,
Но — грустных мыслей генерал.

Он и был тайным череповецким генералом грустных, порой самоуничижительных мыслей. И непреложный факт: когда Бродского выслали в Вену в июне 1972 года, он вылетел в красном свитере и с золотым крестиком на груди. Как мне рассказал Яков Гордин, этот крест подарил Иосифу он. Позже в Америке поэту объяснили, что надо хотя бы в жизни соблюдать политическую осторожность, если хочешь добиться успехов, как «нью-йоркский элитарный интеллектуал», и потому он в многочисленных интервью уже отмалчивался или острил по поводу своего христианства, но в стихах оставался прежним. Поэта и после смерти отпели по протестантскому, а потом и по православному канонам, урну с прахом вначале установили в нише на американском кладбище, а позже перевезли на «остров мертвых» Сан-Микеле, что в Венеции.

МОРСКАЯ ДУША

Иосиф Бродский был с детства обречен на любовь к морю. Во-первых, его любимый отец был морским офицером, и маленький Ося примерял на себя все морские фуражки, тельняшки и кортики Александра Ивановича. Во-вторых, когда отец после войны вернулся в Ленинград, он несколько лет работал в Военно-морском музее, а вместе с ним там часто бывал и его сынишка. Он даже школу иногда не посещал, убегая вместо занятий в музей.

Его пропускали, зная, что он сын заведующего фотолабораторией, а он, не заходя к отцу, просто бродил по залам, впитывая в себя историю русского флота. «Едва ли что-либо мне нравилось в жизни больше, чем те гладко выбритые адмиралы — анфас и в профиль — в золоченых рамах, которые неясно вырисовывались сквозь лес мачт на моделях судов, стремящихся к натуральной величине».

Впрочем, у него и дома хранилась привезенная отцом из Китая маленькая бронзовая модель джонки, на которой он отправлялся в мысленные путешествия. Школу он не терпел любую, и поэтому глупо, как сейчас делают многие исследователи его творчества, выводить частую смену школ, а затем и вовсе уход из 8-го класса 191-й ленинградской школы, тем, что ему не нравилась советская система образования. Неплохая была все-таки система даже на мировом уровне. Думаю, так же Иосиф бросал бы школу и в любом другом месте, хоть в Древнем Риме, хоть в Венеции, хоть в Израиле… А вот во Второе Балтийское морское училище, на отделение подводников, он пытался поступить в 1954 году, но не получилось. А жаль — хорошим бы морским офицером был и стихи бы наверняка писал, но совсем другие. Сам Иосиф в одних интервью объясняет свое непоступление тем, что не прошел по здоровью, в других — тем, что он еврей. Может, и то и другое вместе? «Национальность, пятый пункт. Я сдал все экзамены и прошел медицинскую комиссию. Но когда выяснилось, что я еврей — уж не знаю, почему они это так долго выясняли, — они меня перепроверили. И вроде выяснилось, что с глазами лажа, астигматизм левого глаза…»

Но любовь к морю у Иосифа никуда не подевалась, он даже какое-то время работал матросом на маяке. Не случайно он так любил именно Андреевский флаг и в своих имперских мечтах желал, чтобы флагом его империи был Андреевский крест на белом поле. Этот флаг ему нравился гораздо больше, чем «двуглавая имперская птица или полумасонский серп и молот». Кстати, так мимоходом Иосиф Бродский высказал свое презрительное отношение к масонству.

Третьей, может быть, главной причиной рождения «морской души» Бродского было само его всегдашнее проживание близ морей и океанов. Как родился у одного моря, так и похоронен на острове в другом море. Не случайно и в конце жизни, уже после женитьбы на Марии, он все так же любил красоваться в морской фуражке.

Он сам признается:

Я родился и вырос в балтийских болотах, подле
серых цинковых волн, всегда набегавших по две,
и отсюда — все рифмы, отсюда тот блеклый голос,
вьющийся между ними, как мокрый волос…

Более того, все его переезды и странствия всегда заканчивались тем или иным морским пейзажем. Как мне признавались его шведские друзья, он и отель в Стокгольме всегда просил заказать такой, чтобы был прямо на берегу Балтики. Даже его любимый кот напоминал о «серых цинковых волнах», о ласково называемой им «водичке» и носил имя Миссисипи. Он переезжал из одной империи в другую, не забывая о третьей, крайне важной для его поэзии — Римской империи. Империи менялись, а море оставалось… Все мы помним его строчки: «Если выпало в Империи родиться, / Лучше жить в глухой провинции у моря…»

Вообще, вся его поэзия, особенно поздняя, напоминает письма, упакованные в бутылки и брошенные в открытое море, куда-то — неизвестно когда и неизвестно куда — обязательно доплывут. Его жизнь, по большому счету непутевая, кроме последних семейных идиллических лет с женой и дочерью — это письмо в бутылке, брошенное в море:

Я честно плыл, но попался риф,
и он насквозь пропорол мне бок.
Я пальцы смочил, но Финский залив
тут оказался весьма глубок…

И остаются от него одни воспоминания «при виде волн… в беге строк и в гуденье слов…». «Морская душа» рождает морскую поэзию… Филолог из Эстонии, тоже, кстати, морской прибалтийской страны, Михаил Лотман написал блестящую работу о поэзии Иосифа Бродского «С видом на море». И в самом деле, вся поэзия Бродского, включая ленинградскую, ссыльную поморскую, американскую, венецианскую, стокгольмскую, дублинскую, — это поэзия «с видом на море».

Поэт Иосиф Бродский, гражданин Иосиф Бродский в течение жизни менялся неоднократно и радикально, но со своей «морской душой» он никогда не расставался, море в поэзии Бродского, русского ли периода, американского, странствий по Швеции, Италии, Мексике, оставалось все тем же морем. В этом, как и в своей любви, он был постоянен. Его привлекала прежде всего стихия моря, не подвластная никому. В этом он был солидарен с чуждым ему Александром Блоком, который после гибели «Титаника» сожалел о гибели людей, при всем этом признавая, что стихия океана выше… Вот и Бродский пишет о том же: «Потом он прыгает, крестясь, / В прибой, но в схватке рукопашной / Он терпит крах…»