В. Бирюк - Прыщ

• Название: Прыщ
• Автор: В. Бирюк
• Жанр: Альтернативная история

Продолжение романа В. Бирюка «Зверь лютый». Наш попаданец подрос. Только вот с прогрессорством снова не очень. Ну, если разве в сексе. Нет, на этот раз не его, а он. Подрос же. Просто помните, что это — альтернативная история. Не сколько об истории, сколько о человеке в ней. Детям — не давать. Слишком много здесь вбито. Из опыта личного и «попаданского». Местами крутовато сварено. И не все — разжёвано. Предупреждение: Тексты цикла «Зверь лютый» — ПОТЕНЦИАЛЬНО ОПАСНЫ. Автор НЕ НЕСЕТ ОТВЕТСТВЕННОСТИ за изменения психо-физических реакций читателей, произошедшие во время и/или в результате прочтения этих текстов.

---

— Начальник сказал — я сделал. Я — не я, вонища — не моя. Вот — босс, с него — и спрос.

Кубло. Княжеский двор — клубок гадюк. Вот такие… передёргивания, умолчания, недоговаривания с искажениями — постоянный элемент здешней жизни. Они в этом живут, они к этому привычные, они именно такое — понимают, предполагают и находят. Потому что — этого ищут. И даже не желая — ожидают. А мои слова:

— Я же просто пошутил! Ну, повоняло малость, пугануло чуток, но ведь без злого же умысла! Это же шутка такая!

Лепет зловредного хитрована, косящего под простодушного юнца-деревенщину из глухого захолустья.

Назад отыграть… «даже бессмертные боги не могут сделать бывшее — небывшим». В смысле: попробовать-то можно. Но осадочек останется. У обоих. Навсегда.

— Слушаюсь, господин главный княжий оружничий. Собираюсь.

Доказывать, объяснять… Можно, нужно. Но — потом. Когда эмоции схлынут, ситуация устаканится. А пока… будут приняты решения. Какие-то. На основе взаимного недопонимания. И о моих мотивах — ложного представления. С этими решениями и оргвыводами нужно будет жить. Как-то. Если меня сейчас со службы вышибут… без права на повторную попытку… Акима я подставил капитально. И всё семейство: Марьяшу с Ольбегом. И всех моих людей.

Факеншит! Из-за глупой шутки! Ведь вдолбила же ещё первая жизнь: никогда не шути с иностранцами! Они же тупые! Они же шуток не понимают! И плевать, что здесь иностранец — я. Что тут я сам — иноземец, иноверец и инородец.

Коллеги-попаданцы! Не шутите на «Святой Руси»! Никаких подколок, острот, розыгрышей! Не поймут-с, не оценят-с. Но так вдарят…!

— Утро доброе. Хорошо ли спалось-почивалось?

Дверь открылась, в проёме появился главный княжий кравчий Демьян. Радостно улыбающийся. Следом за ним в оружейку просочился давешний «свистящий салоп». Будда хмуро глянул на вошедших, что-то буркнул и уставился в угол.

— Вижу-вижу, гневается наш оружничий, сердится. Гром гремит, земля дрожит, молнии сверкают. Тебя, Гаврила, дворник искал, дела у него какие-то срочные.

— Ничё. Отведу отрока к конюшему, а после к дворнику схожу.

— А зачем? Пострелёнка и я могу отвести. А то дворник сильно тебя ждёт. Чего передать-то? Конюшему?

— Ничего. Сам скажу.

— Экий ты невежливый. Гаврюшка…

— Что?!

Выражение крайнего озлобление на буддистской физиономии выглядит не только отталкивающе, но и весьма пугающе. Сочетание скуластости, оскала и прищура вызывает в памяти выражения типа: «Поганый хан Змей Тугарин». И прочие… стихийные бедствия. С чего это Будда так вызверился? Даже когда на меня смотрел — хоть и злобно, но не настолько. Это ж просто какое-то… застарелое бешенство!

А, понял! «Гаврюша» — распространённая на Руси кличка домашних животных: бычков, поросят. Видать, детская обидная дразнилка. Они же все с одного двора, с княжеского — «янычары святорусские».

Возможно, несколько десятилетий назад, толпа мальчишек на этом дворе радостно вопила: «Гаврюшка! Гаврюшка!». Пегая поросятка радостно прибегала и тыкалась пяточком в детские руки, ожидая вкусненького. А скуластый мальчонка на тощих кривых ногах, рыдал в тёмному углу и клял судьбу, наградившую его «поросячьим» именем.

Мда. Детские обиды долго вспоминаются.

Кравчий тоже скалится. Но с другим оттенком: хитрости и полного превосходства. Не понимаю почему, но у меня ощущение, что Будду опустили ниже плинтуса. Это от моей шутки такой эффект? Как интересно наблюдать за умной, насыщенной образами, ассоциациями и смыслами беседой старших княжеских слуг, бóльших бояр…

— Ладно, Ванечка. Торбу свою взял? Ну и пошли. Не будем мешать господину оружничему дела его делать.

Будда как-то протянул руку. Будто пытался меня остановить. Но я увернулся: ежели ты такой дурак, что с одного моего неловкого слова сразу меня дерьмом посчитал, то на кой хрен мне тебя слушать?

Обидел ты меня, Будда, своими подозрениями. Глупыми и необоснованными. И помочь мне в нынешней хреновой ситуации — не можешь, и не хочешь. А вот кравчий… он, конечно, сволочь. Но два предыдущих эпизода моей «святорусской» эпопеи с его участием — закончились для меня с прибылью. Ежели держать ухо востро… Может, он и теперь чего-нибудь… Потому что твоё простое «пшёл вон» — не конструктивно.

Подворье просыпалось, хотя ещё темень на дворе. Я топал за кравчим, и прикидывал — какие он может сделать мне предложения, какие я могу применить ухищрения, какие возможны ограничения…

— А куда это мы пришли, дядя Демьян? Конюший же, вроде в других хоромах сидит. Нам бы, вроде вон в ту сторону топать надо…

— Не, Ванюша, мы уже добрались.

Демьян ласково улыбнулся, взял меня за плечо и подтолкнул к двум здоровым мужикам, вышедшим на невысокое крылечко одноэтажной постройки.

— На подвес.

На какой «подвес»? Эй! Стойте! Вы чего?!

Мужички как-то очень ловко ухватили меня за руки, сдвинули на нос шапку, приложили лбом об косяк, сдёрнули торбочку, вкинули в дверь, так что я полетел носом вперёд, запнувшись об порог, снова перехватили, крутанули, вывернули руки, сдёрнули тулупчик — а как же кушак? — я же завязывал… Я ухитрился стряхнуть с головы шапку, дёрнулся, получил сразу и в поддых, и по ногам, и мешковину на лицо… взвыл от ярости, рванулся (со всех сил), ударил (аналогично), попал (хорошо), упал (больно), схлопотал в почку (аналогично), какая-то туша рухнула на спину (твою мать…!)… да так, что выбила всякое дыхание (х-ха…, аналогично)…

Меня непрерывно били, теребили, дёргали, роняли, пинали, толкали, перекидывали… Потом начали душить. Накинутой поверх мешка на голове веревкой. Но руки, почему-то, не связывали. Я пытался ударить душителя, растянуть петлю, лягнуть, освободиться, вдохнуть… потянули назад, оступился, полетел навзничь, что-то больно ударило по затылку. В плотно зажмуренных глазах поплыли цветные пятна…

Потом я смог вздохнуть.

Это было очень больно.

Это просто резало горло.

И лёгкие. И подреберье. И всё болело.

Как в подземелье у Саввушки в Киеве.

Тут сдёрнули мешок с головы. И меня начала бить крупная дрожь.

Блуждающие судороги по всему телу.

Особенно — в ногах.

Потому что похоже.

Потому что вокруг было подземелье.

Пытошный застенок.

Именно что не погреб какой: я висел на дыбе.

У меня в Пердуновке похожая есть. Сам строить помогал. Моя лучше.

— Очухался. Нут-ка, придави чуток.

— А-а-а! Бл…

Сверху, под связанные за спиной и вывернутые вверх руки был вставлен подвешенный брус. А внизу, между связанными щиколотками ног — бревно. Я стоял на цыпочках, и когда помощник палача чуть наступил на бревно — мои руки начали выворачиваться из плечей.

— Погоди. Ваня, ты меня слышишь? Дайте-ка страдальцу водицы. Говорить-то можешь?

Обеспокоенный, сочувствующий, заботливый голос Демьяна. Добренький. Вот сволота! Вот он куда меня привёл! В застенок! Уничтожу гадину!

Тихо, Ваня. Пока функция терминатора — у него. И козыри — тоже. Сперва — выбраться. Желательно — с целыми плечами. Ух же как больно-то!

Но — не мастера. Против Саввушки — подмастерья-неучи. Не видали они настоящего застенка. А я — видал. А они этого не знают. Поэтому… играем боль и испуг. Тем более, что и играть-то особенно не надо.

Я жадно и шумно жлуптал воду из поданной под нос миски. Прокол палачей: Саввушка с жаждой подопытного работал дольше и эффективнее.

Едва миску убрали, как я возопил:

— Дядя Демьян! За что?!! Я же для тебя во всегда! Во везде!! Я ж ничём! Никогда, нигде…! Со всей душой… пожалуйста! Не надо!!! Ежели чего — я же весь вот! Не виноватый я-я-я-я… Отпусти-и-и-и-и….

Я скулил, проливал слёзы и разбрызгивал слюни. Вполне натурально — больно же!

Демьян, вальяжно развалившийся на лавке у дощатого стола в углу, по-наслаждался моим нытьём, потом перешёл к делу:

— Ни в чём, говоришь? А вот давай-ка посмотрим: поехал ты в город за княжескими щитами. Которые надобны для самого светлого князя братьев — подарения, украшения и возвеличивания. На вас напали, слугу княжеского убили, щиты попортили. Кабы их украли — их сыскать можно было. Где-нить в городе. Всплыли бы они где-нить. А так — вот они, есть. А для дела негодны. Княжей чести ущерб. Меж братьями-княжичами — раздор. А ты — цел-целёхонек. А не был ли ты в сговоре с теми татями? А не ведаешь ли: кто они и где обретаются?

— Господи! Боже всемилостивейший, всемогущий, всеблагущий! Вот! Истину одну глаголю! Как диамант — крепкую, как слеза богородицы — чистую: не ведаю про тех татей ничего! А чего ведаю — всё ярыжке сказано, много раз повторено… Вот, весь как на христовой исповеди, ни слова, ни словечка кривого тайного…!

— Довольно. Показал: «не ведает». Записал? (Это — писарю). Ещё вопрошаю: давеча ты княжеских гусей по двору гонял, знаки бесовские на них рисовал. Сам ли таковое удумал, али подсказал кто?