Пантелеймон Кулиш - Чёрная рада

• Название: Чёрная рада
• Автор: Пантелеймон Кулиш
• Издательство: Типография Александра Семена
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1857

Исторический роман «Черная рада, хроника 1663 года» впервые был опубликован в журнале Русская беседа в 1857 году. Переиздан в том же году отдельным изданием. Роман посвящён борьбе за гетманский титул после смерти Богдана Хмельницкого. В эпилоге романа Кулиш писал, что обдумывая свое сочинение, он желал: "...каждому колеблющемуся уму доказать, не диссертациею, а художественным воспроизведением забытой и искаженной в наших понятиях старины, нравственную необходимость слияния в одно государство южного русского племени с северным." По словам Ивана франко, «Чёрная рада» — «лучшая историческая повесть в нашей литературе».

---

 — Вот гетман, вот батько! вот когда дождались мы от Господа благодати! кричали восхищенные слушатели.

Толпа провалила мимо Петра. Бруховецкого так окружили со всех сторон, что никак не возможно было к нему пробраться, и Петро потерял его из виду. Теперь только он понял всю опасность, какой подвергалась городовая старшина. Наружность, ухватки и хитрые речи Бруховецкого так привлекали к нему, так обворожали его сторонников, что он мог делать с ними все, что ему вздумается. С своими странными телодвижениями, с своими простодушными, но хорошо обдуманными словами, он казался колдуном, который, ходя промеж народом, сеет в нем одуряющие чары.

Пораженный этими горькими мыслями, Петро позабыл цель своего прихода в Романовского Кут, как вдруг ударили в бубны. По площади стали ходить окличники и кричать: У раду! В раду, в раду! Все заволновались и обратились туда, где били в бубны. Скорее прочих поспешили в раду запорожцы.

 — Зачем это бьют вещевые бубны? спросил один запорожец другого, пробираясь вперед меж народом.

 — Разве ты не знаешь? отвечал тот. Будут судить Кирила Тура.

Эти слова оживили Петра. Он поспешил за двумя запорожцами, и ему посчастливилось занять на вече такое место, откуда через головы стоящих впереди все было видно. Посреди кружка, составленного из одних запорожцев, стоял Кирило Тур, потупя глаза. В кружке виден был Бруховецкий с гетманскою булавою. Над ним держали распущенное белое знамя с красным крестом и длинный бунчук. Возле него по одну сторону стоял войсковой судья с палицею, по другую писарь с пером, чернильницею, заткнутою за пояс, и бумагою, а далее по сторонам седые длинноусые деды, т. е. старики, не занимавшие никаких должностей, но игравшие важную роль на радах, потому что они перебывали во всех должностях и не раз носили сан кошевого атамана. Преклонные лета увольняли их от выборов. Их дело было только советовать, и от их совета часто зависели важнейшие дела на Запорожье. Куренные атаманы замыкали собою кружок. За их спинами стояли уже простые запорожцы. Все были без шапок, как в присутственном месте. Народ толпился со всех сторон, желая проникнуть в средину судного колеса; но запорожцы, стоя тесно в несколько рядов плечо с плечом и упершись в землю ногами, не позволяли стеснить пустого пространства площади ни на один шаг.

Суд открылся речью известного уже нам батька Пугача. Вышедши вперед из ряду дедов, он поклонился на все четыре стороны очень низко, потом поклонился еще особо гетману, старикам, атаманам, и сказал громко и выразительно:

 — Пане гетьмане, и вы, батьки, и вы, паны отаманы, и вы, братчики, хоробрые товарищи, и вы, православные христиане! На чем держится Украина, если не на Запорожье? А на чем держится Запорожье, если не на предковских обычаях? Никто не скажет, когда началось казацкое рыцарство? Началось оно еще за оных славных предков наших варягов, что морем и полем славы у всего света добыли. Вот же никто из казаков не потемнил той славы, — ни тот Байда, что висел в Цареграде ребром на железном крюке; ни тот Самийло Кишка, что мучился пятьдесят четыре года в тяжкой неволе турецкой. Потемнил ее только один ледящица, один паливода, а тот паливода стоит перед вами.

Тут он взял Кирила Тура за плечи, и, оборачивая на все стороны, сказал:

 — Смотри, вражий сын, в глаза добрым людям, чтоб для других была наука!

 — Что ж этот паскудник сделал? продолжал оратор. Сделал он такое, что только тьфу! не хочется и вымолвить: снюхался с бабами и наделал стыда товариству на веки! Теперь, панове, подумайте и скажите, как бы нам этот стыд смыть? какую б кару ему выдумать?

Все обратились к гетману.

 — Говори, батько, твое слово закон, сказали старики.

Бруховецкий сгорбился, пожал смиренно плечами и сказал:

 — Отцы вы мои родные! что я могу придумать путного своим никчемным разумом? В ваших-то седых почтенных головах вся мудрость сидит. Вы знаете все стародавние обычаи и порядки. Судите, как сами знаете; а мое дело — махнуть булавою, да и быть по тому. Не даром же я вас вывел из Запорожья на Украину. Устроимте ее по стародавнему, как сами знаете; судите и карайте, кого сами знаете; а я своего толку против вашего не поставлю: все мы перед вашими седыми чупринами дети и дурни.

 — Ну, коли так, сказали старики, то чего ж долго думать? до столба да киями!

Гетман махнул булавою. Собрание заволновалось. Рада кончилась.

Бедного Кирила Тура связали веревкою и повели к позорному столбу, вкопанному на площади. Его привязали так, чтоб он мог поворачиваться на все стороны; даже одну руку оставили свободною, чтоб он мог взять ковш и выпить меду или горилки, которые поставлены были тут же по обе стороны, в больших чанах, вместе с коробкою калачей.

Осуждая своего собрата на смерть, запорожцы не могли отказать ему в некотором сострадании: становили возле него хмельные напитки, чтоб дать ему средство заглушить в себе чувствование боли от ударов и перейти к отцам без лишних мучений. Напитки эти предназначались также и для того, чтоб придать товариству охоты казнить своего собрата. Каждый запорожец, проходя мимо, должен был выпить ковш меду или горилки, закусить калачем и ударить раз кием осужденного. Смерть его в таком случае была неминуема. Но бывали примеры, что ни одна рука не прикасалась к ковшу и не поднималась на преступника. Простояв у столба назначенное время, он освобождался, и тогда уже поил до упаду все товариство. Чтоб заслужить такое снисхождение сурового запорожского братства, казаку нужно было иметь особенную репутацию в Сечи.

Кирило Тур был рыцарь из рыцарей, был душою своего братства, но вина его была так велика в глазах запорожцев, что не все смягчились к его участи. Проходя мимо, иные уже брались за ковш, но, взглянув на Кирила Тура и вспомнив какую-нибудь совместную схватку с неверными или его рассказы и песни, не дававшие казакам скучать в длинных степных переходах, всякий опускал руку, и удалялся молча.

Много способствовал к пощаде Кирила Тура и побратим его Богдан Черногор, который, прохаживаясь вокруг позорного столба, одного останавливал угрозами, другого метким упреком, иного смягчал покорною просьбою. Слезы катились градом из глаз его. Это сильно действовало на сердца «добрых молодцов», всегда высоко ценивших дружеские связи.

Но вот идет прямо к столбу батько Пугач. Этому патриарху Запорожской Сечи Богдан Черногор не смел делать угроз, еще менее смел упрекать его, а просьба замирала на устах при одном его взгляде. Как молодой щенок убирается с сторону, завидев идущую мимо сердитую дворнягу, так Богдан Черногор посторонился робко и молча от батька Пугача.

Батько Пугач подошел, выпил ковш горилки, закусил калачом, взял дубину и сказал Кирилу Туру:

 — Повернись, вражий сын, спиною!

Бедный Кирило Тур повиновался, и безжалостный Пугач влепил ему такой полновесный удар, от которого, казалось, и кости должны были рассыпаться вдребезги. Кирило Тур однакож только поморщился, но не испустил никакого стона.

 — Знай, пакостник, как шановать казацкую честь! промолвил батько Пугач. Потом положил кий и пошел далее.

Петро тронулся положением бедного Тура, и, думая, что он выдержит не много таких ударов, подошел к нему, чтоб принять от него какой-нибудь завет сестре и матери. Но Черногорец, воображая, что Петро также хочет попробовать, крепка ли у Кирила Тура спина, стал между ними, и, схватясь за саблю, сказал:

 — Море! я не попущу всякому захожему ругаться над моим побратимом! довольно и своих товарищей!

 — Много ж, видно, и у тебя в голове толку! сказал Кирило Тур. Оставь его, брат. Это добрый человек: в грязь тебя не втопчет, когда увязнешь, а разве вытащит. Здравствуй, братику! Видишь, как славно потчуют у нас гостей! Это уже не горячие блины, пане брате! Выпьем же хоть по коряку меду, чтоб не так было горько.

 — Пей, брат, сам, отвечал Петро, а я не буду. Боюсь, чтоб ваши седоусые не велели отплатить тебе за мед кием.

 — Ну, будьте ж, братцы, здоровы! сказал Кирило Тур. Выпью я и сам.

 — Что сказать твоей матери и сестре? спросил Петро.

При имени матери и сестры что-то похожее на грусть мелькнуло в лице запорожца, и он отвечал стихами песни:

Ой который, козаченьки, буде з вас у місті,
Поклоніться старій неньці, несчастній невісті;
Нехай плаче, нехай плаче, а вже не выплаче,
Бо над сыном над Кирилом чорный ворон кряче!

 — Это так и будет с тобою, вражий сын! сказал приблизившись один из стариков, за которым шло четверо седых сечевых патриархов. Не уповай на то, что молодежь тебя обходит. Мы и сами тебя укладём. Дай лишь нам только выпить по ковшу горилки.

Так говоря, он взял ковш, почерпнул, выпил и, похваливши горилку, взялся за кий.

 — Как вы думаете, братцы? обратился он к своим товарищам. Я думаю дать ему раз по голове, да и пусть пропадает ледащо!