Мария Боброва - Марк Твен

• Название: Марк Твен
• Автор: Мария Боброва
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Филология
• Год: 1962

Литературное наследие Марка Твена вошло в сокровищницу мировой культуры, став достоянием трудового человечества.

Великие демократические традиции в каждой национальной литературе живой нитью связывают прошлое с настоящим, освящают давностью благородную борьбу передовой литературы за мир, свободу и счастье человечества.

За пятидесятилетний период своей литературной деятельности Марк Твен — сатирик и юморист — создал изумительную по глубине, широте и динамичности картину жизни народа.

Несмотря на препоны, которые чинил ему правящий класс США, борясь и страдая, преодолевая собственные заблуждения, Марк Твен при жизни мужественно выполнял долг писателя-гражданина и защищал правду в произведениях, опубликованных после его смерти. Все лучшее, что создано Марком Твеном, отражает надежды, страдания и протест широких народных масс его родины. Эта связь Твена-художника с борющимся народом определила сильные стороны творчества писателя, сделала его одним из виднейших представителей критического реализма.

Источник: http://s-clemens.ru/ — «Марк Твен».

---

Хендерсон приводит образец такой же «юмористической бестактности» в американском фольклоре Запада США. Некоему Хиггинсу, простецкому парню, возчику камня, однажды было поручено перевезти тело судьи Бегли: судья упал со ступенек здания суда и свернул себе шею. Хиггинс должен был, привезя тело судьи домой, предварительно подготовить к печальному известию жену судьи, то есть изложить ей эту новость возможно мягче. Подъехав к дому судьи, Хиггинс закричал, зовя женщину к двери. Когда та вышла, он тактично справился: «Не здесь ли живет вдова Бегли? Женщина негодующе ответила: «Нет». Хиггинс мягко пожурил ее за каприз и снова осведомился: «Не живет ли здесь судья Бегли?» И когда женщина ответила утвердительно, он воскликнул, что готов биться об заклад, что это не так. Затем деликатно спросил: «Может быть, судья дома?» И, будучи уверен, что не получит утвердительного ответа, с торжеством воскликнул: «Я так и знал! Потому что…» — и Хиггинс вывернул из телеги на землю тело судьи.

Насколько распространен подобный юмористический прием в литературе различных национальностей, указывает то обстоятельство, что у А. П. Чехова имеется аналогичная ситуация в рассказе «Дипломат».

Традиционный на Западе Америки тип хвастуна представлен в книге старым бродягой Арканзасом. Он до того надоедал всем в гостинице, до того привязывался к каждому, ожидая ссоры и драк, до того вопил, хвастал, угрожал, палил из револьвера, что вывел хозяйку гостиницы из терпения, и она, защищая своего кроткого мужа, бросилась на наглеца, вооруженная… ножницами. Хвастун отступил. С тех пор он стал тише воды ниже травы. Сцена построена по традиционному плану «спора хвастунов», в которых комический эффект заключен в разоблачении хвастуна, оказавшегося трусом. К тому же типу рассказов относится и «охотничий» рассказ Бемиса, в котором буйвол, преследуя человека, влез на дерево, а человек, защищаясь, повесил буйвола на петле из ремешка и расстрелял повешенного.

Гипербола определяет не только сюжеты бесчисленных рассказов, составляющих книгу, но и конструкцию отдельных образов и фраз.

Нужно подчеркнуть скудость природы Дальнего Запада. Твен находит такой образ: животные там столь неприхотливы, что «едят шишки, уголь-антрацит, медные проволоки, свинцовые трубы, старые бутылки — все, что попадает им, а потом отходят с таким благодарным видом, точно им на обед подали устриц». Или: мормоны столь благочестивы, что даже виски у них «из огня и серы» — чертово питье по крепости; мормонская библия столь душеспасительна, что это настоящий «печатный хлороформ», и автор с удовольствием пародирует текст мормонской библии; мормоны столь семейственны, что каждый из них имеет не одну, а семьдесят две жены и сто десять детей. Твен на протяжении нескольких страниц забавляется созданной гротескной ситуацией: что должен чувствовать папаша, когда все 110 ребятишек засвистят в подаренные им 110 оловянных свистков; что будет, если муж подарит брошку только жене № 6; нужно ли строить 72 кровати или только одну в семь футов шириной; выдержит ли черепица на крыше дома храпение 72 жен и т. д. А в заключение приводит совет старого мормона автору:

«Друг мой, примите совет старика и не обременяйте себя большой семьей. Помните: не делайте этого! В маленькой семье, только в маленькой, вы найдете комфорт и душевное спокойствие… Поверьте мне, жен 10–12 совершенно достаточно; никогда не переходите за это число».

Здесь применяется гипербола редко встречающегося построения: вначале дается крайнее преувеличение, а затем относительное преуменьшение, которое вызывает тем больший юмористический эффект, что по сравнению с нормой моногамного брака «10–12» жен остается юмористическим преувеличением.

Гипербола Твена как бы подсказана условиями самой жизни, имеет «местный колорит»: калифорнийские рудокопы, не видевшие несколько лет женщины, стоят в очереди, чтобы взглянуть в дыру шалаша на живую женщину. Автор, конечно, тоже среди любопытных, — он выстаивает несколько часов и обнаруживает, что женщине в шалаше 165 лет. Комический эффект рождается из столкновения двух преувеличений: страстного любопытства рудокопов и возраста женщины.

Любовь жителей Дальнего Запада к анекдоту Марк Твен вышучивает в такой гиперболе: один старый-престарый анекдот автор повторяет в книге пять раз, вкладывая его в уста разных лиц. Один из слушателей этой истории, истощенный повторением, умирает на руках у автора, а автор, выслушав анекдот 482 раза, остается жив. Больше того, он коллекционирует анекдот. «Я собрал его на всех языках, на всем множестве языков, которое башня вавилонская подарила земле, я приправлял его виски, водкой, пивом, одеколоном, созодонтом, табаком, луком, кузнечиками… я никогда не обонял анекдота, который имел бы столько различных запахов. Баярд Тэйлор писал об этом заплесневелом анекдоте, Ричардсон напечатал его, а также Джонс, Смит, Джонсон, Рос Броун и все другие корреспондирующие существа… Я слыхал, что он встречается в талмуде. Я видел его в печати на девяти различных иностранных языках, мне говорили, что инквизиция в Риме употребляла его, и теперь слышу, что его положат на музыку».

Это образец, твеновского юмористического искусства, один из тех гротесков, которые их создателю приносили славу «от океана до океана».

Лишь Твен с его стремлением к свежести, оригинальности, новизне в литературном стиле, с его ненавистью к штампу, трафаретности, плоской невыразительности и языковой скудости мог создать эту пародию. Но и к себе самому он беспощаден.

Так, свои многочисленные профессии автор делает объектом юмористических нападок. Лоцман, горняк, журналист — Твен всегда «герой» юмористических историй. Это создает между ним и читателем какую-то особую интимность двух заговорщиков (мы-то, брат читатель, знаем с тобой человеческую натуру!). Одна из таких «историй» — образец критики собственной журналистской манеры.

Однажды в Сирии, рассказывает Твен, «верблюд взял на себя заботу о моем пальто»: начал жевать его вместе с газетными корреспонденциями, которыми были набиты карманы. Автор преподносит это так: «Он дошел до солидной мудрости в этих документах, довольно тяжелых для его желудка, и наконец проглотил шутку, от которой затрясся так, что все зубы у него расшатались; презрев опасность, полный надежды и мужества, он продолжал трудиться, пока не начал натыкаться на такие сообщения, которые даже верблюд не мог проглотить безнаказанно. Он начал закрывать и открывать рот, глаза вылезли из орбит, ноги разъехались. Через четверть минуты он упал окоченелый, как верстак плотника, и умер в неописуемой агонии. Я подошел, вынул рукопись изо рта и увидел, что высокочувствительное создание подавилось одним из самых мягких и безобидных сообщений, которые я когда-либо писал для доверчивой публики».

В этой сцене сконцентрировано многое: критика «убийственных» (в буквальном смысле слова) преувеличений западного журналиста, благодушная реакция читателя на них (читатель привык к таким фантастическим преувеличениям, что даже смертельная «верблюжья» доза ему нипочем) и, наконец, сам рассказ о верблюде, подавившемся газетной информацией, — остроумная материализованная метафора.

Наибольшей локальной колоритностью в обрисовке приисковой жизни обладает история со «слепым» свинцом- рассказ о том, как автор «в течение десяти дней был миллионером». Он типичен для Дальнего Запада, где молниеносные, почти баснословные обогащения были такой же реальностью, как и разорения. В письме Марка Твена к брату Ориону от 1862 года (точная дата неизвестна) описан случай, как несколько вооруженных револьверами золотоискателей захватили шурф на участке, принадлежащем «Клеменсу и Ко».

И тем не менее названная история — литературная гипербола, хотя автор, защищая ее реальность, дает такое посвящение к «Закаленным»:

«Кальвину Г. Хигби из Калифорнии — честному человеку, замечательному товарищу, стойкому другу посвящается автором эта книга в память того курьезного времени, когда мы двое были миллионерами в течение десяти дней».

Рассказ об этом очень типичен для характеристики юмора молодого Марка Твена. Ранний юмор Твена — чаще всего юмор ситуаций. Не тот, который блещет сентенцией, афоризмом, эпиграммой, как, например, юмор Анатоля Франса. Нет, Марк Твен часто даже не заботится об эффектной концовке: читатель наперед знает, что случится. На этом-то и строится юмор ситуации: читатель знает, предугадывает, а действующие лица (автор в качестве «героя») не знают, в какое комическое положение они попадут. В данном рассказе это дает автору право развернуть картины мечтаний «миллионеров». Вместо того чтобы немедленно начать работы на прииске и тем закрепить свои права на него, приятели мечтают о трехлетней экскурсии по Европе, о том, каким комфортабельным будет новый дом; спорят, нужно ли обивать мебель синим шелком или не следует (он быстро выгорит и испортится от пыли), где и как расположить бильярдную комнату и разбить газоны и т. д. Чем ярче цветут мечты, тем дальше ускользает их осуществление; чем беспечнее действующие лица, тем нетерпеливее читатель. Радужные мечты доведены до гигантских размеров, реальная же возможность овладеть богатством свелась к нулю.