Михаил Серяков - Битва у Варяжских столпов

• Название: Битва у Варяжских столпов
• Автор: Михаил Серяков
• Издательство: Вече
• Жанр: История
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4444-2637-1

В российской исторической науке варяжский, или норманнский, вопрос занимает особое место. Он неразрывно связан с вопросом: «Как было основано Древнерусское государство?», волнующим тех, кто интересуется прошлым своего Отечества. Вне научных кругов эту проблему зачастую сводят к почти трехсотлетнему неутихающему спору, начавшемуся в XVIIІ веке, между норманистами и антинорманистами.

М. Серяков, на основе комплексного анализа накопленного архивного и археологического материала, рассматривает основные аргументы представителей обеих исторических школ и определяет действительную этническую природу призванных на Русь в 862 г. князей и их дружин. В книге также показываются подлинные причины существования норманнской теории и обуславливающих его идеологических представлений. Книга будет интересна как историкам, так и широкому кругу читателей, интересующихся вопросом происхождения русской государственности.

---

Те немногочисленные археологические данные, которые относятся к пребыванию не вымышленных, а реальных скандинавов на Руси, ни в коей мере не поддерживают предположение о смене ими своего язычества на славянское или хотя бы «уважительного» отношения к русским богам. В рунической надписи на еловом стержне из Ладоги составивший ее скандинав призывал не славянского лешего, а «лунного альфа» (имеются и другие варианты перевода, однако и в них фигурируют скальдические кеннинги){394}. Единственным возможным свидетельством религиозного синкретизма является находка рунического амулета в ладожском здании, в котором находился идол Мокоши, речь о котором пойдет чуть ниже. Однако владелец амулета вполне мог зайти в это здание по своим мирским делам, а вовсе не для поклонения богине. Амулет с рунической надписью с Городища{395} также указывает на то, что его носитель верил в магическую силу рун, а не славянских заговоров. Единственную подвеску, с одной стороны которой был изображен трезубец Владимира Святославича, а на оборотной — изображение меча, соединенное с молотом Тора, сами норманисты связывают с находившимся при дворе русского князя Олавом Трюггвасоном{396}. Если это так, то и из этого примера следует, что Олав, бывший, по утверждению монахов, уже христианином, использовал в качестве своего знака молот Тора. Последний символ активно используется норманистами для доказательства скандинавской атрибутации могил или массовости пребывания викингов на Руси, но почему-то немедленно забывается как только речь заходит о религиозных представлениях варяжской Руси. Однако такое произвольное манипулирование артефактами, когда одни и те же вещи то используются в качестве одного из важнейших аргументов, то прячутся под стол, с объективной наукой не имеют ничего общего. Норманистам следует решить хотя бы для себя, являются ли «молоточки Тора» на Руси этническим определителем скандинавов. Если да, то о каком поклонении местным богам может идти речь? Если нет, то как можно говорить о массовом присутствии на Руси скандинавов?

С другой стороны, мы имеем целый ряд западнославянско-древнерусских параллелей в религиозной сфере. О западнославянском влиянии говорит так называемая «большая постройка» общественно-культового назначения на Варяжской улице в Ладоге, разрушенная в конце X в. Находка в ней черепов животных, а также ее преднамеренное уничтожение в эпоху принятия христианства указывают на то, что был языческий храм. Исследователь В.П. Петренко сопоставил ее с западнославянским святилищем в Гросс-Радене. Отмечая, что она не является зеркальным подобием этого храма, что в условиях отсутствия унификации строительства языческих святилищ было практически невозможно, археолог счел нужным подчеркнуть следующее: «Однако целый ряд поразительных совпадений делает правомочным сопоставление этих комплексов. Святилище в Гросс-Радена отличалось от прочих сооружений деревни своими внушительными размерами. Площадь его достигала… почти 100 м2 (13x7,6 м) при высоте внутренних стен около 2 м. Площадь ладожской «большой постройки» — около 120 м2, а высота внутренних стен тоже достигает 2 м. Культовое сооружение из Гросс-Радена имело своеобразные «двойные» стены, причем внешний их ряд носил декоративный характер. Стены ладожской «большой постройки» в плане были двух- или даже трехрядными…»{397} Эти факты не смог проигнорировать и норманист Г.С. Лебедев, признавший, что ладожская «большая постройка» «напоминает по некоторым конструктивным особенностям западнославянский храм того же времени в Гросс-Раден на р. Варнов (южное побережье Балтики)»{398}. Сходство между собой западнославянского и ладожского языческого храма, построенного на Варяжской улице в очередной раз наглядно показывает, кем же на самом деле были варяги. Кроме того, описанная тем же самым археологом сакральная топонимика Ладоги является в подавляющем большинстве славянской.

Рис. 17. Ладожские идолы IX–X вв.: а — вторая четверть IX в.; б,в — Х в. 

В ходе археологических раскопок в Ладоге были обнаружены три деревянных идола (рис. 17). Первое изображение мужского божества было найдено в слое IX в. Исходя из условий его залегания (он была найден в толще навоза, оставшегося от хлева), исследователи отождествили его со «скотьим богом» Волосом. Второй мужской идол находился в небольшом помещении X в., внутренняя полезная площадь которого составляла 16 м2. Оно отличалось от других жилых построек тем, что кроме обычной печки-каменки имело еще в специально выделенном помещении очаг-жертвенник, около которого и была найдена фигура, а также специфический набор вещей. На идоле была вырезана идеограмма дождя, а сам он был изображен одноногим и безруким. На основании всестороннего тщательного анализа Д.К. Лаушкин отождествил это изображение с Перуном{399}. Таким образом, археологические находки в Ладоге показывают, что ее жители поклонялись тем же самым богам, которыми в самом первом договоре с греками клялся Вещий Олег. Следует отметить, что в Менцлине, одном из городов балтийских славян, было обнаружено бронзовое изображение человеческого лица, которое, по мнению немецкого археолога X. Йонса, «выказывает в деталях изображения причёски, глаз и рта близкое соответствие» с ладожским идолом{400}.

По поводу третьего идола в Ладоге Т.Д. Панова отмечает: «К X в. относится и “Большая постройка”, при изучении которой обнаружена резная деревянная фигурка на постаменте, видимо женская. Прямоугольное в плане здание площадью 120 м2 со следами своеобразной конструкции носило следы преднамеренного разрушения. Его обгоревшие стены подрублены и завалены внутрь. Пол земляной, кровли, очевидно, не было. Внутри постройки зафиксировано большое число черепов и костей животных, чаще всего располагавшихся вдоль стен, деревянные чаши, ковши, миски. Здесь же были найдены бронзовая подвеска-амулет с рунической надписью и деревянная скульптура, символизирующая какое-то божество, возможно Макошь, в честь которого в культовом здании совершались обрядовые действия с принесением жертв и распитием ритуальных напитков. Скульптура представляет собой полную человеческую фигуру, практически единственную в этой категории вещей. Четко показаны голова, согнутые в локтях, расположенные на груди руки. Слабо, но намечены ноги с повернутыми вправо ступнями»{401}. Непропорционально большая голова женского идола перекликается со следующим описанием внешнего вида «сниженного» образа славянской языческой богини в XIX в.: «Именем Мокоша в Череповецком у. назывался дух в образе женщины (с большой головой и длинными руками), прядущей по ночам»{402}. После принятия христианства многие черты Мокоши перешли на святую Параскеву Пятницу. В связи с этим следует отметить, что в Ладоге в церкви Рождества Иоанна Предтечи, впервые упоминаемой в летописи с 1276 г., придел был посвящен именно Параскеве Пятнице, а прямо под Малышевой горой, на которой стоит эта церковь, находится святой источник, названный в честь Пятницы. Ряд данных показывает, что почитание Мокоши имело место и в соседних с Ладогой центрах. В Любшанском городище VIII–IX вв. было найдено зооморфное навершие головной булавки с изображенными четырьмя лебедиными головами, пустое пространство между которыми образует форму веретена.

В Новгороде уже в эпоху «двоеверия» получил распространение культ Софии Премудрости Божьей, ставшей покровительницей этого города. Рассказывая о татарском нашествии в 1327 г., летописец отмечает, что кочевники опустошили всю Русь, «толко Новъгород ублюде богъ и святая Софья»{403}. В новгородских летописях неоднократно встречаются упоминания о том, что София вместе с Богом спасла город от того или иного бедствия. Христианское олицетворение Премудрости Божией становится главным символом вольности и независимости средневекового Новгорода, и это представление отлилось в емкую формулу «Къде святая София, ту Новгородъ»{404}. Как было показано мною в отдельном исследовании, в основе этого «двоеверного» культа берегини-хранительницы северной республики лежал образ языческой богини Мокоши. Тот факт, что небесным покровителем города стал не Илья-пророк, заменивший в христианскую эпоху Перуна, и не Богородица, с иконой которой была связана победа над суздальцами, а София, свидетельствует о древности новгородской традиции воспринимать именно богиню в качестве покровительницы города. Весьма похожу картину мы видим в Ладоге в языческий период. То, что женский идол был найден в гораздо большем помещении, нежели идолы мужских божеств, косвенно указывает на главенство женского божества у ильменских словен. В.Н. Татищев в связи с утверждением одного своего современника о связях новгородских словен с западными славянами и их прибытия из Вандалии отметил: «Ректор Апиц во утверждение сего приводит, якобы новагородцы древле герб имели воловью голову, как и мекленбургский; токмо я сего нигде не нахожу, токмо что идола Мокоса имели с воловьего главою»{405}. То, что женский идол в Ладоге был найден в гораздо большем помещении площадью 120 м2, нежели идолы мужских божеств (в случае с Перуном небольшое помещение с внутренней площадью 16 м2), косвенно указывает на главенство женского божества у ильменских словен. С другой стороны, его большая голова могла указывать и на мудрость ее обладательницы, что отсылает нас к более позднему образу новгородской Софии.