Борис Рохлин - У стен Малапаги

• Название: У стен Малапаги
• Автор: Борис Рохлин
• Издательство: Журнал «Звезда»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7439-0142-5

Борис Борисович Рохлин родился 22 января 1942 г. в башкирском селе Караидель. В этот день его отец погиб на фронте. Вернувшись с матерью из эвакуации, большую часть жизни провел в Ленинграде, окончил шведское отделение филологического факультета ЛГУ. Последние годы живет в Берлине. Его проза и эссеистика печатались в ленинградском самиздате: журналах «Обводный канал», «Часы» и др., а также в «Гранях», «Литературном Европейце», «Звезде». Борис Рохлин — автор книги «Превратные рассказы» (СПб., 1995).

---

В первой квартирке Тенегины живут, затихают поздно, на втором этаже Витька Лисейкин, ревнивец, мать ревновал, Борька Ручкин, дом 22, квартира 25. И мы жили, все жили, кто на первом, кто на втором, всего-то 2 этажа.

Одинокая бродит гармонь, слышно, с улицы. Через месяц после жаркого лета рождается мальчик, через месяц после холодного — девочка.

Ты же знаешь, у меня юбочка до не балуйся. Прелесть! В зеркало взглянешь, самой хочется. Тут… без эффекта. Воздействия никакого. Заинтересованность рассеянная. Не сфокусировать. Какая заинтересованность?! Склероз у него рассеянный на эту тему.

Отряды и подотряды, классы и подклассы, типы и подтипы. Хордовые, черепные и бесчерепные, цельноголовые, химерообразные, рыбы-бабочки… Стоит начать, никогда не кончишь.

Ну, Серёжа, прошу тебя, поехали ко мне. И приятеля возьми. Что тебе стоит? Все вместе поедем.

Чего ж не поехал? Симпатичная женщина, и так уговаривала. Некрасиво. Не по-джентльменски.

Что поедем?! Куда? Опять спать? А простыни?! Не знаю, может, и не со мной, а с тобой. Такая женщина, никогда не угадаешь, что будет. И вместе тесно не было нам в лодочке одной.

Вот сёстры Дёрг: так и будем, — говорят, — как девочки, диванчик-то для чего? Дивное это дело диванчик, горизонтальность манит, притягивает.

Выкомурин Владимир Ильич, Закрута Валерий Андреич, мальчик Коля: папа, а Леонид Ильич Брежнев будет тебя слушать?

Не люблю, когда меня огорчают. Не надо меня огорчать. Если вы мой друг, то не говорите ничего, что может быть мне неприятно. И не возражайте, я этого не люблю. Никто не возражает. Тихо. Никого нет.

Эпоха сражающихся царств, и мальчики с финками, и девочки с фиксами, и две проводницы дремотными сфинксами, и город Ярославль, и год тысяча девятьсот какой-то, и эликсир бессмертия, и судья Стаканова, и полузнакомая шармант, и солдатский госпиталь где-то на Суворовском, и ресторан «Метрополь» с последующим ангажементом, рукою вспомнил, что забыл часы.

Утром встал, решил на себя в зеркало посмотреться, какой, мол, есть, гляжу и не вижу, куда же я подевался? Наверно, на работу ушёл. Получился такой нюанс, а она, — вот неймётся, — посмотри, какие розочки, вот ещё маслица купила. Вот так и живём, — говорит, — скорей надо в воду поставить, а то лепесточки пожухли, ничего, в воде выправятся. И долго мы ждали, и очень устали, когда ж вы придёте ко мне?

У Царёвых украли ложки, серебряные, с финифтью, большое горе в семье. Вечер тёплый, шофёр-дальнобойщик зовёт нежный пол в свой фургон, ев и лилит перекрёстка, какая согласится, надеется провести… В тёплой обстановке взаимопонимания. Чтоб было что вспомнить на просёлочных дорогах родины. Балконы парижа, бульвар осман, Гидаспов лев, завхоз по завхозной части, может достать. И лицо двинулось, заголило, и задница шевельнулась, вильнула как одушевлённая. Завхоз по лекарствам и лекарственным травам, по фармакологии и фармацевтии. Папуля болен, сын любящий и хочет продлить.

Надьку жалко. Нашла кого жалеть! Завидовать надо. Мужики у неё все невыработанные. А этот?! То борща принесёт, то вареников. И так жопа на спину лезет. И ведро, из которого выплеснулась вода, и яблоки на дороге, их давят копыта лошадей и колёса телег. И страх между лопатками, не понял, не осознал, только сжалось всё, в животе, голове, сердце. Крым, Ялта, портвейн «Агдам». С тобой… или приблудное. Не разобрать.

Я ждала, я объясняю, почему, я говорю… Моё ожидание было связано… Весенние сумерки, девушки в цвету.

На днях Любимая позвонила, спела песню… а на большее ты не рассчитывай. Приснился ей сон. Натурально, групповой портрет: Ельцин Вячеслав Михайлович, Чубайсов Лаврентий Павлович, Гайдаров Климент Ефремович и пр. Все чего-то просят, а чего, непонятно, дать-то хочется, люди хороше, приятное сделать, но не знает, что именно требуется, робость, боязнь промашку сделать, и вот мается, во сне, безусловно. И вдруг на самом интересном прервался, при невыясненных обстоятельствах. Я-то сразу разгадал, подавай в отставку. Оно и справедливо, при такой-то клиентуре. Вот тоже мне Манон выискалась.

…карл черни, опус двести девяносто девять, школа беглости, тетради один — четыре, феликс Мендельсон, избранное для фортепиано, вариации на тирольскую тему гуммеля и. н., шуман роберт, воспоминание, не скоро и очень певуче, я знаю маленькую девушку, очень скоро и не очень певуче…

«Живопись — это судьба», — сказала как-то впопыхах Маша Климова и нарисовала картину сестра милосердия Лена, с мольбертом, и грудь полуприкрыта белым халатом, красивая, сразу видно. Позавчера угостили печеньем мадлен из городка коммерси, что в эльзасе. Вокруг нанси, метц, эти побольше, далее Страсбург, собор и город при нём, последний посветлее, первые два темны и унылы, всё — и дома, и люди — на перепутье. Вокруг свана, пруста, мадлен. У пруста вкуснее. В китайском квартале Парижа есть парк, называется бют шомон, при петре великом пушкин был арапом.

Вот ещё сюжет: ночная улица, фонарь, аптеки нет, да и не надо, все здоровы, деревянный забор в глубине рамы, за ним куст сирени, художник нам нарисовал, тёмное пятно-дом, угомонились, спят. Или оказался нечаянно в семье. Большая комната, похожа на гостиную. Возвращаются старые понятия: гостиная, столовая, спальня, кабинет, буфетная. Последняя лелеет слух, нежит ушные раковины. Да, семья, папа, мама, четверо детей, один мальчик, остальные девочки, в книжном шкафу ла русс, иллюстрированный, год не указан, но видно, давний, адрес типографии рю монпарнас семнадцать. Замыкает уют, ставит точку в домашней аркадии фортепьяно.

Люксембургский сад, фонтан марии медичи, созерцаем, остановились в задумчивости, а видится что-то давнее, детско-отроческий лепет, парк ленина, как закалялась сталь, особняк балерины, памятник стерегущему, татарская мечеть. Голубые минареты в голубом небе. Пятьдесят второй, весна. В доме, — большом, старом, уродливом, доходный начала века, два орла стерегут парадняк, головы откушены в порыве революционного энтузиазма, вид на Неву, на мост Свободы, идёт демонстрация, первое мая, музыка и флаги, разноцветные шары, гармони и водка, идёт организованно, по районам, заводам, учреждениям; транспаранты, кумачовое, багряное, рдяное, портреты знатных и властных, лозунги момента, карнавал побеждённых, — рыбный магазин, как раз на углу, на пересечении Большой и Малой Дворянских, ныне Чапаев с Куйбышевым сошлись на перекрёстке времени, икра зернисто-паюсная, аквариум с живой рыбой, вылавливают сачком карпов и прочую живность.

Аберрация зрения. Слегка отодвигаемся, покидаем сад с его фонтанами, статуями царственных мадам, посетителями, цветами в вазах. Площадь ростана, кафе ростана, столики и стулья из соломки, вылавливает глаз бокал с вином цвета созревшего персика, улица медичи, всё той же мэрии, клоделя поля, перемещение происходит в правильном направлении, к дому на улице печки, экзотически дю фур, церковь сан-сюльпис, фонтенелев фонтан, генерал ордена бенедиктинцев оливье, умер в тысяча шестьсот восьмом, не дожил до нашего визита. Минуем.

А в Новгородской губернии деревня Желомля, два скотных двора, два пруда, ручей с холодной водой. Берега в черёмухе, чёрной, красной смородине, крапиве. Заросли так густо, непролазно, что ручей прозвали Чёрным. Всегда тень, даже в жаркий июльский полдень. Местность холмистая. На самом высоком церковь и школа.

Выпей Море был человеком сентиментальным. Вероятно, поэтому он всегда покупал одно и то же вино, в одной и той же бутылке, разлив коньячно-водочного завода имени Микояна. И вино, и бутылка, и наклейка на ней были известны, знакомы, выучены наизусть, но всякий раз, купив и принеся домой, он долго рассматривает её, читает про себя, по слогам. Он вовсе не рвётся налить, выпить. Вино, бутылка вращаются в руках неторопливо, торжественно, что-то обещают, невнятно лепечут. Но предчувствие необычайного, чудесного длится недолго. Он наливает, чего-то ждёт. Верь тому, что сердце скажет? Нет залогов от небес? Поднимает стакан, смотрит на свет. Пьёт.

Если ваш сын — три годика, бодр, свеж, не удручён и не робок — ещё раз здесь появится, я отправлю вашу свекровь на лесозаготовки. Январь сорок пятого, Башкирия, Караидель. Чёрная река будущего. Говорит секретарь райкома Безухий или Безуглый Пётр Петрович или Пётр Иванович. Здесь — местный райком. Реквием, некролог, образы италии, потом, потом, не до этого. В равенне ещё сохранились постоялые дворы, как те, где останавливался на ночлег Дон Кихот, он же Кихада или Кесада, хитроумный идальго. Останавливался в Ламанче, страна другая, но дворы те же.

Взяла я его в свои нежные рабоче-крестьянские ручки, и поставлю, и переверну, чтоб удовольствие ему же доставить, а он, — да не надо ему ничего, — и говорит, где-то мы не подходим друт другу, где, в каком месте, где-то, сказал тоже, да везде, нет места, чтоб подходили.

Послала я его, разошлись, но обедать каждый день приходит, поест, посидит и тихонько, глазки потупив, отваливает к себе, к телевизору, весь счастливый. Ну и жизнь у меня?! Да мне всё равно. Пусть приходит, пока не найду. Найду-то точно. Стоит только постараться. На шару и уксус сладкий. А я денег за удовольствие не беру, своих хватает.