Федор Кудрявцев - Повесть о моей жизни

• Название: Повесть о моей жизни
• Автор: Федор Кудрявцев
• Издательство: Союз писателей Санкт-Петербурга, Журнал «Звезда»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7439-0202-6

Начало XX века. Федя Кудрявцев, крестьянский мальчик из Ярославской губернии, отправлен в Питер «в люди». Там он в полной мере испытывает участь чеховского Ваньки Жукова. Но затем судьба его меняется. Его берут буфетным мальчиком в Европейскую гостиницу. Весной 1914 года он вместе с другом старшего брата, австрийцем Францем Лерлом, тоже служащим гостиницы, оказывается в Карлсбаде, знаменитом европейском городе-курорте. Тут его и застает начало Первой мировой войны. И почти сразу Федя становится военнопленным. Судьба перемещает его из одного города Австро-Венгерской империи в другой, бросает из одной тюрьмы в другую. Именно в заключении крестьянский мальчик из Ярославской губернии начинает познавать мир, здесь, вдалеке от родины, он проходит свои «университеты»… Только в 1918 году ему с товарищами удается бежать из плена, и он снова попадает на родину, — только теперь это уже совсем другая страна…

Книга подготовлена к печати ООО «Журнал „Звезда“» (16+).

---

Часам к трем все проголодались. Обеда нам не несли. Постучали часовому, спросили, когда будет обед. Солдат не знал, обещал позвать офицера. Пришел офицер и объяснил, что мы содержимся здесь временно и обеда для нас не готовили, а кто хочет поесть за свои деньги, тот может заказать обед из ресторана, который здесь рядом, и он, офицер, обещает вызвать оттуда человека, чтобы он принял от нас заказ. И действительно, вскоре к нам впустили служащего из ресторана с карточкой меню. Все заказали ему, кто что выбрал.

У меня в кармане не было ни геллера, поэтому я ничего не мог себе заказать и сидел в сторонке.

— А вы почему ничего не заказываете, разве вы не хотите есть? — спросил меня кто-то из компании. Смущаясь, я объяснил почему и сказал, что могу поговеть до завтра, а завтра должны же либо выпустить, либо накормить от казны.

— Что за глупости?! Выбирайте себе что-нибудь повкуснее и заказывайте, я заплачу, — решительно сказал мне этот совершенно незнакомый человек. У меня подкатил ком к горлу. «Вот она, товарищеская помощь в трудную минуту», — подумал я, стараясь запомнить этот урок на всю жизнь, заказывая обед и благодаря накормившего меня человека.

Обед нам принесли быстро и так же быстро убрали после него посуду. Мы остались сидеть и гадать о своей дальнейшей судьбе.

Один из сидевших в палате, еврей лет под пятьдесят, забыв запрет, подошел к окну, лег грудью на подоконник и стал смотреть вниз. Снизу раздался окрик часового и какие-то другие злые голоса. Еврей отскочил от окна и бросился на одну из коек, которых стояло здесь несколько штук. Волнуясь, он рассказал, что, когда он посмотрел вниз, увидевшая его публика закричала на него и некоторые показали себе на шею жестом, означающим повешение, а часовой щелкнул затвором и навел на него винтовку.

Через несколько минут в палату вошел офицер и строго спросил, кто сейчас смотрел из окна.

— Я, — дрожа, ответил виновник шума.

— Идемте со мной, — приказал офицер и увел его.

Минут через сорок наш товарищ вернулся и со стоном повалился на койку.

— Что с вами? Где вы были? — обступили все его.

— Ой, что со мной было! Они грозили мне револьвером, говорили, что меня надо расстрелять, зачем я смотрел из окна. Ой, как у меня болит сердце! — говорил он, задыхаясь и хватаясь за грудь. Потом он начал громко кричать и требовать доктора. Мы стучали в дверь и требовали, чтобы пришел офицер. Он пришел и объявил, что доктора не будет. А наш товарищ то затихал, то начинал кричать пуще прежнего. Наконец пришел офицер и увел больного с собой. Это было часов в двенадцать ночи. Больше к нам в палату он не возвращался, и мы не знали, что с ним сталось.

На другой день утром нас никто не будил. Мы проснулись сами и тихо переговаривались, лежа на койках. В палату вошли два солдата с ружьями, тот усатый и другой, незнакомый. Они начали нас считать. Вероятно, происходила смена часового у нашей двери.

— А когда же привели эту барышню? — вдруг удивленно спросил усатый, ни к кому не обращаясь.

— Какую барышню? — спросил кто-то из заключенных.

— А вот эту. — И солдат показал пальцем на меня. Я лежал, покрытый до подбородка одеялом, и солдат по моему свежему юношескому лицу принял меня за девушку.

Пересчитав нас, солдаты ушли, отказавшись отвечать на наши вопросы.

Завтрака нам никто не предлагал.

Наконец после полудня нас начали по одному куда-то вызывать, минут через двадцать — двадцать пять одного за другим. Вызванные в палату не возвращались. Пятым или шестым вызвали меня.

Солдат с ружьем привел меня в небольшую комнату, где за столом сидели три офицера. Мне задали вопросы, когда и зачем я приехал в Карлсбад, где живу, что делаю. Я ответил.

— Где живут ваши родители? — вдруг спросил офицер, что был постарше.

— В России.

— Россия большая.

— В Ярославской губернии.

— В городе? В деревне? Кто они?

— В деревне. Крестьяне.

— Богатые? Бедные? Могут вам присылать денег на содержание здесь в Австрии?

— Не богатые, но и не совсем бедные. Но содержать они меня здесь не смогут. У отца есть еще малые дети, и скорее я должен ему помогать, — спокойно ответил я.

— Что вы будете делать, если мы вас отпустим?

— Буду работать и учиться говорить по-немецки, а если можно будет, уеду домой в Россию.

— Ну что ж, счастливого пути, — усмехнулся офицер, подавая мне паспорт, — можете идти к себе, вы пока свободны.

Я вернулся к себе домой, мне все были рады, кроме хозяина, который хотя и допустил меня к работе, но уже не афишировал и поторапливал моего друга Франца Лерла побыстрее подыскать мне другое место. Но Франц и так старался. Как-то раз он разговорился с обедавшим у нас важным англичанином и рассказал ему обо мне. Англичанин что-то вспомнил и обещал помочь.

Придя на другой день обедать, он подозвал меня и сказал, что в гостинице «Россия» живет его хороший знакомый, богатый русский, который приглашает меня прийти к нему в послеобеденное время; зовут этого русского Михаил Иванович Маркусон.

Вскоре я был у подъезда гостиницы «Россия» и спрашивал у швейцара, полноватого человека лет сорока пяти с круглым добродушным лицом, в каком номере живет господин Маркусон.

— Его превосходительство господин надворный советник живет в бельэтаже. — И швейцар объяснил мне, как пройти к гофрату.

Я поднялся в бельэтаж и по застланному хорошим ковром коридору дошел до нужной двери. Постучал.

— Войдите, — услышал я из комнаты.

Я вошел и увидел у окна сидящего в кресле средних лет мужчину с темными волосами на пробор и небольшой темной бородой и усами. Я поздоровался с ним по-русски. Он пригласил меня сесть. Я сел и оглядел номер. Комната была небольшая, но с хорошей обстановкой. Господин Маркусон стал расспрашивать меня о моем положении. Выслушав, он сказал:

— Не знаю, чем вам помочь. Если бы можно было вернуться в Россию, хотя бы через нейтральные страны, я дал бы вам денег на дорогу. Но в том-то и дело, что Австрия закрыла все границы и отсюда никуда нельзя уехать. — Подумав, он вдруг оживился. — Знаете что, — сказал он, — война долго не продлится, а на два-три месяца я постараюсь вас устроить.

И он рассказал мне, что в гостинице «Россия», в которой он живет, один швейцар собирался изучать русский язык и, возможно, он и пустит меня к себе пожить.

Не откладывая дела в долгий ящик, господин Маркусон надел шляпу и спустился со мной вниз. Но знакомого швейцара у дверей не было, там стоял другой.

— Ну что ж, зайдемте в кафе и там поговорим обо всем, — пригласил он меня. Мы зашли и долго разговаривали, вспоминая Россию, Петербург и гадая, когда и как удастся снова попасть домой.

Когда на другой день утром я пришел в гостиницу, там был другой швейцар, тот полноватый шатен лет сорока пяти. Господин Маркусон тотчас спустился вниз и очень быстро договорился со швейцаром, фамилия которого была Шимечек, насчет меня.

Условия были таковы: Шимечек предоставляет мне жилье и скромное питание, а я в любое время, пока он свободен, обязан заниматься с ним русским языком. Это меня вполне устраивало.

Вечером в условленный час я пришел с чемоданом к гостинице, и Шимечек, сдав дежурство, повел меня к себе домой. Он жил в Остенде, то есть в восточной части города. Шли недолго. И вот мы у него дома. Нас встретила жена господина Шимечека, фрау Шимечек, энергичная, подвижная женщина небольшого роста и тоже полноватая. Она тотчас начала устраивать мое жилье. Квартира супругов Шимечек состояла из довольно просторной кухни, она же и столовая, в первом этаже. Из кухни вела лестница во второй этаж, где была их спальня, а над спальней, под крышей со слуховым окном, был чердак с двумя пустыми кроватями. Одну из них фрау Шимечек сразу застлала, приставила к ней пустой ящик, покрытый тряпочкой, дала мне кувшин и таз для умывания и выразила надежду, что здесь мне будет хорошо.

Показав, где брать воду для умывания и познакомив меня с квартирой и порядками в ней, фрау Шимечек пригласила меня ужинать. За ужином, состоящим из тушеных овощей с ломтиком хлеба, господин Шимечек предложил мне тут же начать с ним урок русского языка. Я начал задавать ему по-русски вопросы типа: «Как вас зовут? Что вы делаете? Как это называется?» и т. п. и подсказывать ему возможные ответы на них. Затем заставлял его самого задавать мне подобные вопросы и запоминать мои ответы на них. Господин Шимечек был чех, и поэтому учение у него пошло неплохо, помню только, что он сильно мучился, осваивая произношение звука «ы». Говоря: «Как вы поживаете?» или «Что вы делаете?» — он напрягался изо всех сил и все же у него получалось вместо «вы» — «вуй» или «ууй».

Его жена фрау Шимечек была чернява, весела и очень словоохотлива. Когда ее муж был на работе, она, убирая квартиру или занимаясь чем-нибудь другим по дому, громко распевала немецкую патриотическую песню о том, что «милый фатерланд может быть спокоен, так как на Рейне твердо стоит верная стража» («Lieb Vaterland magst ruhig sein, fest steht und treu die Wacht am Rhein»).