Федор Кудрявцев - Повесть о моей жизни

• Название: Повесть о моей жизни
• Автор: Федор Кудрявцев
• Издательство: Союз писателей Санкт-Петербурга, Журнал «Звезда»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7439-0202-6

Начало XX века. Федя Кудрявцев, крестьянский мальчик из Ярославской губернии, отправлен в Питер «в люди». Там он в полной мере испытывает участь чеховского Ваньки Жукова. Но затем судьба его меняется. Его берут буфетным мальчиком в Европейскую гостиницу. Весной 1914 года он вместе с другом старшего брата, австрийцем Францем Лерлом, тоже служащим гостиницы, оказывается в Карлсбаде, знаменитом европейском городе-курорте. Тут его и застает начало Первой мировой войны. И почти сразу Федя становится военнопленным. Судьба перемещает его из одного города Австро-Венгерской империи в другой, бросает из одной тюрьмы в другую. Именно в заключении крестьянский мальчик из Ярославской губернии начинает познавать мир, здесь, вдалеке от родины, он проходит свои «университеты»… Только в 1918 году ему с товарищами удается бежать из плена, и он снова попадает на родину, — только теперь это уже совсем другая страна…

Книга подготовлена к печати ООО «Журнал „Звезда“» (16+).

---

Помню, за столиком у колонны всегда три раза в день кушала пара пожилых людей, очень аккуратный мужчина с совершенно белой головой и розовым лицом и такая же, как он, полная женщина. Официанты относились к ним особенно почтительно, называли «экселенц» («превосходительство»). Столик, за которым они ели, обслуживал напитками я. С первого дня, как эта пара появилась у нас, она узнала, что я русский.

— Русский, — произнес среброголовый господин, — это хорошо; хочет научиться говорить по-немецки — это прекрасно!

После этого каждое утро, когда я подавал им к завтраку бутылку минеральной воды «Эмс», он неизменно спрашивал меня:

— Ну, каковы ваши успехи в немецком, мой русский юноша?

Я отвечал ему, как умел, примешивая к речи только что выученные накануне вечером на чердаке слова.

— Ничего, дела идут вперед, — хвалил он меня и добавлял: — Aller Anfang ist schwehr! (Все сначала бывает трудно!) — А его жена, глядя на меня, повторяла эти слова еще более сочувственным тоном. И так изо дня в день.

Вскоре я узнал от товарищей по работе, что этот ласковый господин — адмирал германского флота Кнорр.

Но другой германский очень высокопоставленный военный оказался в отношении ко мне очень грубым и неумным.

В один из дней за столом в углу у окна в зале устроилась компания посетителей — два рослых, плотных, средних лет мужчины с круглыми бритыми головами и две крупные, полноватые женщины. Все с очень важным выражением на лицах. Их стол обслуживал напитками Карл. Но в этот момент он куда-то отвернулся. Один из важных господ кивнул мне. Я подошел, и он начал мне что-то пространно говорить, обращаясь с вопросами то к своему товарищу, то к дамам. Те ему что-то отвечали, а я слушал, старался понять, но ничего не понимал, а переспросить боялся: а ну как опять не пойму, заругаются! А вид у господ уж очень важный и строгий.

— Гут, — ответил я, когда господин перестал говорить, и, подбежав к Францу Лерлу, сказал ему по-русски, что ничего не понял и не знаю, что подавать тем господам. Ругнувшись про себя, Франц подошел к важным гостям и попросил повторить заказ. Гости что-то ему недовольно ответили, Франц им опять что-то сказал, и все они удивленно повернулись ко мне и стали меня рассматривать. В это время появился Карл. Франц передал ему заказ на напитки господам, а я за работой и забыл про них. Позднее, когда обедавшие разошлись из ресторана, Франц сказал мне по-русски (со мной он всегда говорил по-русски):

— Знаешь, кому ты сегодня не угодил?

— Нет.

— Этот глюпи шорт, которого ты не понял, есть начальник германского Генерального штаба генерал Мольтке. Он ругался, зачем ты его не понял, я ему сказал, что ты русский, и ты знаешь, что он сказал?

— Не знаю.

— Он, этот глюпи шорт, сказал, что если все русские такие, как ты, и ничего не понимают, то русских бояться не надо. Вот глюпи шорт, так и сказал, — смеялся Франц над генералом, — сам признался, что боится русских, вот глюпи шорт, — повторял он, издеваясь над этим пруссаком.

— Франц, — спросил я, — а почему этот такой важный и богатый генерал пришел обедать со своей компанией в наш такой простой и скромный ресторан?

— О, это у германских генералов такой обычай. В этой гостинице всегда, когда приезжал в Карлсбад лечиться, жил и в этом ресторане питался прусский канцлер Бисмарк. Вот почему прусские генералы, когда бывают здесь, раза два или три обедают в нашем ресторане, в память Бисмарка.

Мольтке еще раз или два посетил наш ресторан вместе со своей компанией и исчез. Больше я его никогда не видел.

Кроме Мольтке и того сердитого немца, который требовал «вакат», я ни от кого больше открытой неприязни не встречал. Но мне не один раз приходилось наблюдать недружелюбное отношение немцев к чехам, настоящим хозяевам Богемии. Так, когда наш чернявый хозяин герр Лешнер радушно приветствовал входящего гостя, а затем быстро ретировался, некоторые из гостей спрашивали меня, опасливо кивая на хозяина:

— Скажите, юнге, ваш хозяин не чех? — И получив ответ, что хозяин гостиницы истинный австриец, гость спокойно усаживался за столик и обедал или завтракал, а я про себя насмешливо думал: «Эх ты, боишься чеха, а и не подозреваешь, что перед тобой тоже славянин, русский».

Я уверен, что, если бы такому чехофобу сказать, что хозяин чех, а тем более что я русский, он бы сразу повернул к выходу.

Помню случай дружелюбного отношения ко мне одного гостя, по-видимому немца. Наблюдая за работой моих товарищей и учась у них не только говорить, но и отношению к гостям, я подметил, как наши официанты при уходе гостей из ресторана или с веранды, а иной раз успев подать им пальто или зонтик, с вежливым поклоном говорили загадочное для меня слово «кисдиханд», которое по интонации немножко напоминало русское «до свиданья». И вот я тоже при случае стал так прощаться с гостями, не забыв сначала поискать это выражение в словаре, но там никакого «кисдиханд» не было.

Как-то раз, подав какому-то пожилому господину пальто со стоявшей возле дверей вешалки, я, подражая щегольскому произношению этих слов Венцелем, с поклоном произнес:

— Кисдиханд.

— Что вы сказали? — удивленно спросил гость.

— Кисдиханд, — повторил я.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся гость, — неужели вам, милый юноша, было бы приятно поцеловать вот эту мою руку?

— А что я сказал? — спросил я, удивленный его смехом.

— Вы сказали, милый юноша, «целую ручку». Разве вы не знаете, что эти слова прилично говорить дамам?

Я сказал, что еще не знаю всех тонкостей здешнего этикета. Узнав, что я приезжий русский, гость очень дружелюбно простился со мной. В следующие разы, когда я провожал его, я ему этих трех немецких слов «кюсе ди ханд» (Kuesse die Hand) больше не говорил, зато с удовольствием говорил их дамам, особенно молодым и симпатичным.

Я уже писал, что наши кельнеры Рудольф, Венцель и Альберт не всегда были сыты хозяйскими харчами, даже и тогда, когда я делился с ними хлебом. И вот, чтобы подкрепиться во время пауз между часами пик, они часто посылали в соседний киоск мальчиков Карла или Франца купить им по горячей брауншвейгской колбаске, размером и видом вроде нашей сардельки, которые тотчас и съедали.

С бледным мальчиком Францем, с которым я успел подружиться и любил поболтать по вечерам, учась говорить по-немецки, жить вместе на чердаке мне пришлось недолго. Месяца через полтора после моего приезда он заболел, и родители забрали его домой. На его место никого не взяли, и я на чердаке остался один и еще старательнее стал изучать немецкую грамматику, а заодно и русскую, и запоминать все больше немецких слов. Франц Лерл говорил со мной и на работе и вне ее всегда по-русски. Он очень часто смешил меня, стараясь щегольнуть знанием русского. Иногда он грубовато шутил. Так, к нам ходила обедать одна старенькая дама. Прежде чем заказать себе кушанье, она очень долго смотрела в меню и раздумывала, что ей взять, а Франц терпеливо ждал, когда она выберет. Когда я находился поблизости, он говорил какую-нибудь шутку вроде: «Ну что ты, старая, уснула, что ли?» или «Хлеб да каша — пища наша», а один раз он насмешил меня так, что я не удержался, фыркнул и выбежал из зала. Франц перепутал слова из некрасовского стихотворения. Вместо слов «Уж плоха избушка, думает старушка», он сказал: «Уж плоха старушка, думает избушка».

Другой раз он, не заметив сидевшую поблизости русскую молодую даму с очень похожей на нее девочкой лет семи, громко, но с любезным видом матерно выругал какого-то капризного немца, но тут же спохватился и перешел на немецкий, а дама сделала вид, что ничего не слышала.

Теперь хочу описать сам город-курорт, каким он запомнился мне с тех пор.

Определенных выходных дней в нашем ресторане не существовало. По крайней мере я не помню дня, чтобы кого-то из официантов не было на работе. Но нам, мальчикам, в паузах между часами пик примерно раз в неделю разрешали отлучаться часа на три-четыре.

Повернув от гостиницы «Ганновер» налево и пройдя метров двести, я поворачивал опять налево и шел переулочком мимо табачной лавочки с желтой вывеской и словами на ней «KuK Tabaktrafik», что означало «Kaiserliche und koenigliche Tabaktrafik», а по-русски «Императорско-королевская табачная монополия». В то время австрийский император являлся по совместительству и венгерским королем. Одним словом, был КуК.

Так вот, переулочком мимо этой лавочки я попадал к подножию горы, где начинался променад, то есть ведущая некрутыми зигзагами, очень чистая, очень ровная, неширокая дорожка в гору. Иногда она огибала гору, и из-за ее поворотов открывались все новые чарующие глаз виды. Я больше всего любил гулять по променаду, что поднимался в гору слева от нашей улицы. Иногда я забирался почти на самый верх горы.

Меня удивляла чистота леса с обеих сторон дорожки. На склонах горы среди деревьев довольно часто виднелись небольшие, около метра или полутора длиной и около тридцати — сорока метров высотой плетни из хвороста. Назначение этих плетней, как я сам догадался, — задерживать смывание земли с гор во время таяния снега весной и при сильных дождях летом.