Александр Гриценко - Антропология революции

• Название: Антропология революции
• Автор: Александр Гриценко
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Публицистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-86793-694-5

В эту книгу вошли статьи, написанные на основе докладов, которые были представлены на конференции «„Революция, данная нам в ощущениях“: антропологические аспекты социальных и культурных трансформаций», организованной редакцией журнала «Новое литературное обозрение» и прошедшей в Москве 27–29 марта 2008 года. Участники сборника не представляют общего направления в науке и осуществляют свои исследования в рамках разных дисциплин — философии, истории культуры, литературоведения, искусствоведения, политической истории, политологии и др. Тем не менее их работы, как нам представляется, могут быть рассмотрены с точки зрения некоторых общих методологических ориентиров. Радикальные трансформации, объединяемые под именем революции (политические, научные, эстетические, сексуальные…), исследуются в этой книге как взаимодействие субъектов, активно участвующих в этих событиях, сопротивляющихся или пассивно принимающих новые «правила игры».

---

АНТРОПОЛОГИЯ РЕВОЛЮЦИИ

Сборник статей по материалам XVI Банных чтений журнала «Новое литературное обозрение» (Москва, 27–29 марта 2008 года)

От составителей: Ускользающий агент революции

Слово «революция» в последние годы стало модным — оно используется в рекламе, политической риторике, названиях кинофильмов. Однако в подавляющем большинстве случаев тот референт, к которому отсылает современное словоупотребление (будь то слоган рекламной кампании осенних распродаж «Октябрьская революция цен» или название кинофильма «Матрица 3: революции»), — это революция политическая. Особо конкретные и пристрастные коннотации это понятие приобрело в России, где оно отсылает не просто к историко-политическому дискурсу, но и к совершенно определенным событиям давней или недавней истории (от Февральской революции 1917 года до «оранжевой революции» в Украине). Вероятно, одна из причин этой особой эмоциональности восприятия состоит в том, что «итоги революционного века для России до сих пор не подведены» (из редакционной статьи в журнале «Новое литературное обозрение»)[1].

Политическое значение слова «революция» заслоняет — повторим, особенно в России, но и в современном мире в целом — все остальные значения, столь существенные для XX века: о научной, или эстетической, или сексуальной, или протяженной во времени социальной революции сегодня за пределами соответствующих узкопрофессиональных сообществ говорят редко. Эта односторонность выглядит тем более странной, что, на взгляд из сегодняшнего дня, политические революции обнаруживают по сравнению с другими типами радикальных трансформаций наименьший модернизационный эффект: безусловно, «локальные» революции имеют свои, иногда немалые, издержки, но они в любом случае прямо или косвенно открывают новые пространства для свободного самоопределения человека — политическая же революция одновременно претендует на максимальное открытие и полную блокировку таких пространств и часто оборачивается огромными человеческими жертвами.

С социальной точки зрения революции политические, сексуальные, эстетические и научные — явления крайне «разнокалиберные», охватывающие от миллионов до нескольких десятков людей и имеющие протяженность от нескольких суток до полутора столетий[2]. Однако и общее название для этих разнопорядковых явлений устоялось не случайно: существует перспектива, которая позволяет дать им одно и то же имя, эта перспектива — антропологическая. Именно субъекты действия, участники и согласные с ними наблюдатели, определяют то или иное событие как революционную перемену; они же — и их ближайшие потомки — способствуют тому, чтобы событие под этим именем и вошло в анналы истории[3]. Но ведь в любую революцию вовлечены — и с необходимостью являются ее акторами — не только вольные, но и невольные участники, не только энтузиасты и сознательные противники, но и те, кто вынужден приспосабливаться к последствиям, а таких, как правило, — большинство.

Антропологическая точка зрения необходима для понимания революции не только как генерализующего концепта, но и как важного для новейшей истории социально-политического феномена, который отсчитывает свою жизнь с парижских событий мая 1968 года, — условно его можно назвать психологической революцией или «революцией сознания»; вероятно, к этому же классу исторических явлений относятся «цветные революции» в некоторых постсоветских республиках. В ходе трансформации этого типа не меняется политический строй государства, а часто не происходит даже принципиального изменения правящих элит, однако участники события переживают его как революцию, и последствия «переучреждения» властных и иных общественных институтов, происходящего в ходе «психологической революции», тоже могут оказаться радикально инновативными[4].

Для того чтобы обсудить, на каких методологических основаниях могут быть сопоставлены революции различного типа, редакция журнала «Новое литературное обозрение» в марте 2008 года провела свою ежегодную конференцию — Большие Банные чтения[5]; ее тема была сформулирована следующим образом: «„Революция, данная нам в ощущениях“: антропологические аспекты социальных и культурных трансформаций»[6]. В эту книгу вошли статьи, написанные на основе переработанных (иногда существенно) докладов, которые были представлены на конференции, и публикация, близкая к ним по постановке проблемы, но поступившая в портфель редакции уже после завершения конференции. Участники сборника не представляют общего направления в науке и осуществляют свои исследования в рамках разных дисциплин — философии, истории культуры, литературоведения, искусствоведения, политической истории, политологии и др. Тем не менее их работы, как нам представляется, могут быть рассмотрены с точки зрения некоторых общих методологических ориентиров.

Изменение в понимании революции с 1950-х до 2000-х годов может быть схематически описано как сдвиг от исследования революции как перелома в дискурсивных и социальных практиках (в диапазоне от Ю. Хабермаса до раннего Ф. Фюре) к анализу революции как события, то есть к описанию ее с точки зрения разного рода недискурсивных практик (Ж. Рансьер, А. Бадью)[7]. Главным «полигоном» для споров 1960–1990-х годов стала история Французской революции, понимаемой как процесс одновременно политический и социальный[8]. Концепция события применительно именно к революции призвана была преодолеть затруднения историографии: грандиозная общественная перемена оказалась «расплетена» на описания частных социальных интеракций, и благодаря этому «микроскопированию» констатация преемственности до- и послереволюционного порядка оказывалась важнее того нового, которое, как предполагается по умолчанию, должна принести с собой революция. Левые французские историки и философы, очевидно, стремились преодолеть тягостное чувство, возникающее из-за того, что «победу, изложенную со всеми подробностями, трудно отличить от поражения» (И. С. Дмитриев)[9]. Для этой реконцептуализации и потребовалась проблематика события, разработанная в философской традиции от М. Хайдеггера (работы 1930-х годов, начиная с «Beiträg zur Philosophic») до А. Бадью («Бытие и событие», «Манифест философии»): «[Событие] избегает антропоморфизма и не является ни субъектом, ни субстанцией»[10].

Помимо того, что переход к «парадигме события» выделял в революции в первую очередь политическую составляющую, эта смена ракурса имела еще один недостаток, о котором написал французский историк Роже Шартье (впрочем, не вступая в прямую полемику с Бадью), — концепция события только как разрыва принципиально «подвешивает» любые причинно-следственные связи. «Как сопрячь описание исторического сознания современников Революции, искренне убежденных в 1789 году, что с прошлым навсегда покончено и наступила новая эра, с законами, которые, не будучи осознаны людьми, тем не менее определяют их действия, в результате чего они думают, что творят одну историю, в то время как творят совершенно другую? Итак, с одной стороны, необходимо, как призывал Фуко, вернуть событию его… неповторимость и исключительность, с другой — выявить подспудные парадоксальные связи, которые сделали его мыслимым»[11]. Но невозможно и возвращение к «дискурсивной» парадигме, поскольку, как подчеркивает Шартье, между словами и поступками, между событием и его последующим объяснением часто существует противоречие или даже зияющая лакуна, и особенно это заметно в периоды исторических переломов.

Между деперсонализованным событием и лишь условно объясняющей его идеологией как раз и находится субъект революционных событий, который вновь становится заметным благодаря антропологической «перефокусировке» аналитического взгляда. Именно этот субъект стремятся заново исследовать участники нашего сборника. В отличие от авторов прежних работ о разного рода революциях, они так или иначе определяют субъект политических событий как противоречивый, несамотождественный, утративший иллюзорную «суверенность» — каковая, впрочем, продолжает действовать и сегодня как реальная психологическая причина исторических событий[12]. И если политическая философия позволяет концептуализировать эту фигуру только как «субъект выбора» или «субъект конфликта», то предпринятое совместными усилиями наших авторов междисциплинарное исследование дает возможность увидеть иные аспекты существования субъекта — эмоциональную вовлеченность, или разочарование, или переосмысление знаков и символов произошедшего переворота, или превращение общественного слома в часть личной, интимной или семейной памяти. Описанный таким образом субъект может оказаться в силу одних и тех же побуждений одновременно участником революций разного типа, например политической, сексуальной, религиозной и эстетической (или осмыслить один и тот же процесс, представленный в разных ракурсах как революции разных типов), — это описано в новаторском исследовании Эрнеста Зицера о перевороте в жизни России, совершенном Петром I[13].