Аркадий Савеличев - А. Разумовский: Ночной император

• Название: А. Разумовский: Ночной император
• Автор: Аркадий Савеличев
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-018874-9

Об одном из самых известных людей российской истории, фаворите императрицы Елизаветы Петровны, графе Алексее Григорьевиче Разумовском (1709–1771) рассказывает роман современного писателя А. Савеличева.

---

Алексей налил, сел и обхватил голову руками…

— Так я еще раз спрашиваю: что тебе надобно? — вскинулся наконец решительными глазами.

— Да только счастья дочкиного, — поставила она бокал на стол.

— Какое же у нее теперь может быть счастье, коль родитель — если в самом деле так! — как козу непотребную изнасиловал!

— Дочка не жаловалась… Ласковый, говорит, граф.

— Спасибо хоть на этом!

Он налил и себе, и ей опять.

— Давай чокнемся, что ли…

Чокнулись… уж поистине люди чокнутые!

— А теперь слушай. Я дам тебе вольную. И дочке тоже. Дам деньги. Купишь дом… подальше отсюда… и на глаза мне больше не показывайся! Все дела управляющий устроит. Ступай. Что, не слышишь моего слова?

— Слышу, — наконец ответила она. — Коль жалуете так любовно… поцелуйте и меня, как дочку целовали…

В гневном безумии он исполнил ее дурное желание.

Господи, прости греховодника!

XI

Алексей Разумовский вернулся из Гостилиц с явным намерением рассказать государыне о своем позорном конфузе. Такие истории она любила.

Но Елизавету он застал в самом жалком состоянии. У дверей ее уборной комнаты, понуро свесив голову, сидел Иван Шувалов.

— Не ходите, Алексей Григорьевич, — предупредил он. — Я уже получил нагоняй, что опять отлучался в Москву по делам университета. Еще и за меня на вас злость сорвет.

Удивило Алексея, что он как-то безлико говорит, не называя ее ни по имени, ни государыней.

— Бог не выдаст… баба не съест, — отшучиваясь, смял он конец приговорки…

Она полулежала в кресле на своем излюбленном месте. Большая, жарко натопленная комната по углам тонула в полумраке. В центре, подобно алтарю, возвышался мраморный туалетный стол; только его и освещали свечи. Здесь она проводила долгие часы в поисках призрака своей уходящей молодости. На светлый мрамор ложились густые тени от всякой нужной и ненужной посуды. Тяжелые кувшины и золотые тазы бросали красные отливы. Из полумрака в этот освещенный круг, как фурии, врывались на зов те или иные прислужницы. Много их кружило в полумраке за столом; являлись только на гневный окрик:

— Да где вас носит!

А если слишком долго торчали под локтями, эхом отдавалось другое:

— Чего костями своими тут…

Костлявых не было, дамы упитанные, да уж так выходило, под настроение.

По старым правам Алексей вошел без стука. Двери каждый день тщательно обследовались, и петли обильно смазывались конопляным маслом. Да и не топотал Алексей, знал меру в своей дворцовой походке. Но Елизавета вскинулась в кресле, и как раз в то время, когда одна из прислужниц омывала ее лицо из огненно блестевшего таза. Расплескавшееся благовоние тоже огнисто взблеснулось. Как и глаза Елизаветы, устремленные в дверной полумрак.

— Ванька, я ж велела тебе убираться!

— Алешка это, — уже крепким шагом подошел к руке.

Рука была мокрая и неприятно скользкая. Но он улыбнулся так ясно и открыто, что весь гнев Елизаветы прошел.

— Ах шалун! Напугал ты меня.

— Если так, виноват, государыня… во всем виноват!

— Да когда ж ты был невиноватый! Вот опять доносят: шестериком ездишь да в голштинцев стреляешь…

— Они в меня, государыня.

— Да? Не ранили тебя, Алешенька?..

Она иногда в приливе чувств забывала, что не наедине. Вот и сейчас, при целой своре круживших в полумраке фурий, приятно оговорилась. Значит, донос о лихой езде можно было выкинуть из головы.

— Я только что из Гостилиц, леса и долы поклон вам передают. Не помешал?

— Если и помешал, так с приятностью. Обожди маленько, я дам знать, когда покончу «государственные» дела, — с легкой насмешкой обвела она непросохшей рукой свой нынешний рабочий стол.

Поклонясь, Разумовский вышел.

Иван Шувалов все еще неприкаянно сидел на диванчике за дверями уборной.

— Ну как, Алексей Григорьевич?

— Тоже вытурила, — в утешение ему маленько приврал.

— Вот-вот. А пройдет гневная минута — искать да звать пошлет. И уж горе, если не найдут! Как жить-то дальше будем?

— А как и раньше жили, Иван Иванович. На милость не напрашиваясь — от милости не бегая. Чего ломать голову. Пойдем ко мне да посидим. Найдут, коль кто из нас двоих потребуется.

— Да, Алексей Григорьевич, — воспрянул духом Иван Шувалов. — Умеете вы утешать.

— Умею, чего ж. Особливо за столом. Воссядем себе в утешеньице. А коль позовут…

Но день прошел, и другой прошел — не звали. Его-то во всяком случае. Ивана он не выспрашивал.

Все-таки и дела неурочные. Управляющий приезжал, вольные надо было своим чухонкам подписывать. Да деньгами управляющего снабдить. Да еще подумать, как с него отчет взять, чтоб не проворовался. Ведь должность такая — тащи от хозяина, что тащится.

Им овладевало глухое отчаянье. Прискакавший опять из Малороссии братец-гетман с тревогой воззрился на него:

— Алексей Григорьевич, что с тобой?

— Наверно, старость, — с напускной беспечностью ответил. — Как там матушка?

— Болеет, но пока держится, — обнимаясь, успокоил Кирилл. — Обслуга у нее хорошая, а уж там как Бог даст. Поклоны тебе передает, на портрет, который с тебя для нее писали, с умилением посматривает. Будем разумны — годы уж… Одно не поправить: мы оба в отъезде. Я вот тоже прискакал, зная о возможных переменах… Плоха государыня?

— Как и мать, пока держится…

— Пока!

— Предугадать судьбу нельзя… Кто знает, что дальше будет?

— Что со всеми грешными бывает.

— Но мы-то? Не хотелось бы в какую-нибудь Мезень, под бок Бирону… или в Шлиссельбург. Я там дважды, братец, бывал, лицезрел зачумленного Иоанна Антоновича. Не приведи Господи!.. Так что давай за здоровье государыни.

Но не успели они и выпить толком, как зов поспешный:

— Государыня Алексея Григорьевича требует!

Значит, опять припадок. Опять истерика.

Отчуждение тяготило ее. Люди что крысы: бежали заранее с тонущего державного корабля. На голштинский корабль великого князя. Все, кому не лень, за глаза, по примеру тетушки, называли его чертушком, бывало и придурком, а в глаза-то: «Ваше высочество!..» А наиболее ретивые и прямо: «Ваше императорское величество!» Империю еще держала в своих болезных ручках Елизавета, но вот поди ж — ты!.. Когда она приказывала найти того или иного сановника, ей с язвительной жалостливостью отвечали:

— Уехали в Подмосковную!

Или:

— Совсем занемог, сердешный…

Или:

— В действующую армию укатил, сынка-воителя навестить.

А в действующей армии — полупьяный неуч Бутурлин. Понимала Елизавета, что дорого обходится России ее воспоминание о шестнадцатилетней молодости. Если Апраксин возил за собой целую орду услужающих, то Бутурлин-то превосходил его по всем статьям. Молодой, горячий генерал, истинный герой Грос-Егерсдорфа, граф Румянцев скачет самолично к нему с просьбой: «Дайте еще запасную дивизию! Мы окружили и добьем Фридриха!» А главнокомандующий, лежа на перинах в своей необъятной карете, ему отвечает: «Какой Фридрих? Мы и так его погреба захватили. Полезай ко мне да оцени винцо французское, кстати захваченное Фридрихом у Людовика, а мы вот — у Фридриха… Молодцы! Вот это и есть истинная баталия!»

Как ни далека была от военных дел стареющая государыня, но с гневом отписала:

«…Мы с крайним огорчением слышим, будто армейские обозы умножены невероятным числом лошадей. Лошади эти, правда, взяты в неприятельской земле; но кроме того, что у невинных жителей не следовало отнимать лошадей, лошади эти взяты не на армию, не для нашей службы, не для того, чтоб облегчать войско и возить за ним все нужное: оне возят только вещи частных людей в тягость армии, к затруднению ее движений… Повелеваем сократить собственный ваш обоз, сколько можно, тотчас всех лошадей в армии переписать, у кого сколько, и, оставя каждому, сколько решительно необходимо, всех остальных взять на нас; из них хорошими лошадьми снабдить казенные повозки и артиллерию…»

Но гнев ее пропадал втуне. Ни проверить, ни утвердить Елизавета ничего не могла. А без ее согласия и утверждения даже верные люди были бессильны. Не могли исполнить последнее желание больной: достроить Зимний дворец или хотя бы личные апартаменты императрицы отделать. Она давно уже хотела выехать из старого деревянного дворца, где жила под вечным страхом пожара, — насмотрелась на своем веку. Ослабевшая, часто прикованная к постели, боялась, что пламя застанет ее врасплох и она сгорит заживо. Кто ее найдет в содоме пожара?

…На этот раз Елизавета встретила «друга нелицеприятного» робкой просьбой:

— Алешенька, может, ты сам съездишь к этому расстрелянному? Ни от кого не могу добиться толку.

Разумеется, он поехал. Мэтр Растрелли принял его с отменной вежливостью, но потребовал 380 000 рублей для отделки только собственных покоев императрицы.