Аркадий Савеличев - А. Разумовский: Ночной император

• Название: А. Разумовский: Ночной император
• Автор: Аркадий Савеличев
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-018874-9

Об одном из самых известных людей российской истории, фаворите императрицы Елизаветы Петровны, графе Алексее Григорьевиче Разумовском (1709–1771) рассказывает роман современного писателя А. Савеличева.

---

Но дальше-то что? Деньги!

Пройдоха Батурин был достаточно умен, чтоб понимать: денег так вот сразу, нахрапом, от великого князя не получишь. А сообщникам надо пыль в глаза пустить.

Изворотливость завзятого игрока и помогла. Он сыскал некоего суконщика Кенжина и внушил ему, что послан самим великим князем. Подговаривай, брат, своих же фабричных к бунту. Ничего, будет грабеж против тебя же — окупится. Великий князь тороват на руку. Надо же содержать наших людей. Для начала, заимообразно, — 5000 рублей, всего лишь пять тысяч. Сторицей вернутся. Денег надо дать и фабричным.

Подпоручику Тыртову без тени сомнения говорил:

— Фабричных уже собрано с тридцать тысяч. С ними ночью нагрянем на дворец, государыню и весь двор заарестуем, а Разумовского публично убьем. Есть у меня именной указ великого князя, чтоб убить Разумовского.

Гренадерам Худышкину и Кетову и того хлеще:

— Вот мы хотим короновать его императорское высочество, будьте к тому склонны и объявите своим: которые тоже будут к тому склонны, тех его высочество пожалует капитанскими рангами и будут на капитанском жалованье, как теперь лейб-кампания.

Все прикладывались к образу и клялись, что если кто попадется, чтоб остальных не выдавал. Все равно ведь выручат.

Но — деньги. Опять деньги!

Всем скопом отправились к другому купцу, Ефиму Лукину. Беглый подпоручик назвался обер-кабинет-курьером. Прислан-де от великого князя с приказанием: взять у него, верного купца Лукина, 5000 рублей. Вернутся сторицей.

Но Лукин отвечал, что великого князя в глаза не видывал, а не видя его — как давать деньги?

Батурин написал великому князю записку латинскими буквами, — чтоб по почерку в случае чего не сыскали, — где хвалился, что у него наготове пятьдесят тысяч верных людей.

Суконщик Кенжин уже начал подговаривать своих людей к бунту. Недовольны были и другие фабричные, которым хозяева не выплачивали задельных денег.

Все предусмотрел, все обмозговал игрок Батурин… упустил самую малость: самого великого князя. При всей безалаберности он не был настолько подл, чтоб губить свою тетку, которая вызвала его из небытия, из крохотного, нищего немецкого княжества.

Пожалуй, он долго и не раздумывал, когда решил открыться Алексею Разумовскому.

А дальше — уже заботы Тайной канцелярии.

Ее неусыпными заботами — от кнута до дыбы, от дыбы опять к охлаждающему кнуту — все клявшиеся на образе быстренько во всем признались и повинились. А потому и головы на плечах сохранили. Худышкина и Кетова сослали в крепостную работу в Регервик. Тыртова — в Сибирь, на вечное житье. Ну а Батурина — в Шлиссельбург, куда же более.

Знали ли они о том, что Елизавета при восшествии на престол перед образом Спаса поклялась никогда не прибегать к смертной казни?..

VI

Алексей Разумовский за двадцать с лишним лет привык ничему не удивляться.

Но все же — было чему!

Елизавета в одно прекрасное — впрочем, хмурое осеннее, — утро решила:

— Граф Алексей… Алешенька? Будешь ли ты сопровождать меня?

— Ваше императорское величество… Лизанька? — в тон ей ответил. — Надо ли спрашивать?

— Верно, не надо, — повинилась она. — У тебя карета в исправности?

— Как всегда, господынюшка. Прикажешь заложить?

— Попрошу, Алексеюшка. Всего лишь прошу… Без блеску и шуму!

А какой шум? Слуги у него были вышколены. Мигни левым глазом, правым — сразу поймут, что надо. Разве граф должен просить, приказывать? Без того каждое движение графского мизинца понимают. Карета как ждала — подкатила. Не парадная, с хрустальными стеклами — глухая, старая, давно заброшенная. Однако хорошо смазанная, с крепкими, железными осями. Чего лучше, если графу желательно без лишнего блеску прокатиться?

— На Шлиссельбург, Алешенька.

Этому он мог все ж удивиться, но удивление сдержал.

— На шлиссельбургскую дорогу, — открыв переднее оконце, крикнул кучерам с меньшей определенностью.

На козлах было трое, хотя с четверней и один мог справиться. Но недавний случай с Батуриным многому научил. За каретой скакало всего пятеро конногвардейцев, да и тех, догадывался он, Елизавета прикажет отпустить. Иначе к чему такая скрытность?

Так и вышло.

— Отправь охрану обратно, Алешенька.

Он открыл боковое оконце, поманил пальцем возглавлявшего конников прапорщика:

— Я разрешаю вам вернуться обратно.

Прапорщик отсалютовал саблей и, ни о, чем не спрашивая, повернул на обратную дорогу и без того скромный свой отряд.

— Вы все обдумали, государыня? Без охраны?

— Все, Алешенька. Иль ты — не охрана?

— Сколь могу, господыня, — рассмеялся он, один за другим расстегивая кожаные карманы. В них торчали рукояти пистолетов. Под сиденьем была сабля.

Надежно позванивало железо!

Иногда не в лад железному звону глиняный глухой стук раздавался — по ошибке не тот карман расстегивал, горлышко обливного штофа высовывалось.

— Хорошо заряжена карета! — рассмеялась Елизавета, бывшая всю дорогу непривычно серьезной.

— Да уж неплохо, господыня, — наоборот, хмурнел Алексей, ибо не знал конечной цели их скрытного вояжа.

Не в гости же к бывшему подпоручику Батурину едет государыня? Какая-нибудь очередная шутка? Иль обычное легкомыслие?

Он догадывался, что Елизавета знает эту дорогу.

И верно, в версте от Шлиссельбурга остановила карету, в сосновой рощице. Уже в виду мрачных бастионов.

— Скачи с моим указом к коменданту… хотя на чем же скакать? — поняла свою оплошность. — Ладно, с вороными.

Алексей повторил для кучеров ее приказ. В самом деле, не скакать же на своих двоих добрую версту!

От ворот, показав часовым гербовую печать пакета, он направился к дому коменданта.

Комендант был в немалом чине, полковник. Молодой, но весь какой-то зачуханный. Посиди-ка в этих казематах! Поди, с поручиков здесь торчит, и сам-то вроде пожизненного узника. Простых жильцов, разбойников иль казнокрадов здесь не содержали. Только тех, кому надлежало безгласно умереть, проклиная давний Указ государыни, запрещавший смертную казнь. Здешнее-то житье-бытье — чем лучше?

Комендант, вскрыв именной пакет, в одну секунду окинул глазом всего-то пару строк, но несколько минут сидел в глубоком раздумье. Разумовского в лицо он не знал, а повеление имел строжайшее. Не ошибиться бы?

— Я исполню это доведение. Самолично. Извольте возвращаться к карете.

Когда Алексей вернулся к карете, Елизавета, и без того скромно одетая, была под густой вуалью. Вот еще новая парижская мода! Зачем женщине скрывать лицо, тем более прекрасное?

Но ведь перед ним сидела не женщина — скрытая лицедейка. Что она собиралась играть в этом дорожном театре? У кого научилась? Не у Сумарокова ль, недавно назначенного директором Императорского театра? Любила Елизавета маскарады и разные представления, но не до такой же степени. И не у ворот же мрачного Шлиссельбурга.

— Мне лучше выйти?

— Нет, оставайся. Пересядь только на заднее сиденье.

Алексей забился в темный задний угол, но при его-то росте?..

Малое время спустя из ворот, под охраной десятка солдат, вывели юношу лет пятнадцати, с темной повязкой на глазах. Возглавлял шествие сам комендант, при шпаге и с заткнутым за пояс пистолетом. Самолично открыв дверцу кареты, комендант отсалютовал шпагой и дал знак поводырям юноши. Те посадили его, не снимая повязки, и встали по сторонам дверцы. Комендант отступил несколько в сторону, не отрывая настороженного взгляда от кареты. Было ли, не было ли такое приказание в письме, но он жестом отдал приказ, чтоб кучеров отвели в сторону.

Слышать разговора комендант, конечно, не мог — карета была с толстой зимней обивкой. Да не сразу и заговорила Елизавета. Даже сквозь вуаль было видно, как горели ее глаза.

— Знаешь ли, кто ты? — наконец справилась она с внутренним волнением.

Юноша вздрогнул от ее ласкового голоса. И без того бледное лицо стало под цвет его вылезавших из рукавов рук.

— Знаю, но говорить ли, сударыня?

— Говори.

— А меня не будут за это бить?

— Не будут. Сказывай, коль знаешь.

Юноша, пугливо оглядываясь и все равно ничего не видя, поборол свою нерешительность.

— Я не помню своего имени, но в детстве меня называли императором.

— А сейчас?

— Сейчас меня никак не называют.

— Даже по имени?

— У меня же нет имени.

— Но с каких пор ты помнишь свое детство?

— Кажется, со дня рождения. Меня из большого дома на руках вынесла какая-то тетя… потом какой-то дядя… потом повезли в какую-то холодную, холодную страну… потом вот сюда, в эти каменные стены… Как они называются?

Мне не говорят. Со мной и разговаривает один только комендант. И то изредка, по большой моей просьбе. Я, кажется, уже не умею говорить. Я плохо говорю?