Аркадий Савеличев - А. Разумовский: Ночной император

• Название: А. Разумовский: Ночной император
• Автор: Аркадий Савеличев
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-018874-9

Об одном из самых известных людей российской истории, фаворите императрицы Елизаветы Петровны, графе Алексее Григорьевиче Разумовском (1709–1771) рассказывает роман современного писателя А. Савеличева.

---

— Займись-ка ты с женушкой апробацией-то! — со свойственной ей прямотой учила тетка. — Когда наследник будет?

Екатерина поднималась из-за стола в слезах и откланивалась. Великий князь тоже с обидой уходил.

Но это пустяки. Остальное-то все вроде бы хорошо?

Все — слишком уж по-разному получалось…

Подъемную машину, не подумав, поставили в коридоре, отделявшем малый двор от большого. Дверь, как водится, заколотили. Но начал отмечать Алексей: что-то шумновато становилось за дверями, когда они с Елизаветой садились приватно обедать, а после отдыхать на диване. Особенно если сам он был всего лишь в шелковом шлафроке, а Елизавета в домашней, легкой «адриене». Двадцатилетняя жизнь при петербургских дворах научила Алексея: не верь чужим шагам, а особливо чужому глазу. Не ревность тут из души поднялась — веселая злость. Он снарядил одного разбитного пажа и доверительно наказал:

— А поухаживай-ка ты за княжескими фрейлинами! Да заодно понаблюдай, что на той стороне творится во время наших обедов.

Паж с доверительной покорностью склонил кудрявую голову.

Алексей с детства по-деревенски был наблюдателен. Да наедине и сам обследовал противоположную дверь. Но ждал подлинного доклада.

Спустя несколько дней паж докладывал:

— Великий князь изволил насверлить дыр на дверях. Повыше, пониже, на всякий рост. Когда ее императорское величество и ваше сиятельство садитесь за стол, он сзывает всех фрейлин и своих пажей, подвигает стул и в дыры созерцает, что вы делаете… как кушать изволите, — поправился смущенный паж. — Великая княгиня отказывается подсматривать — так великий князь топает ногами и кричит: «Дура!» Оттого и шум за дверью. А больше ничего не бывает, — закончил паж как истый царедворец.

Алексей похвалил его:

— Молодец! Далеко пойдешь. Как подрастешь — быть тебе послом в Париже!

И вот очередной обед, опять приватный. Еще проходя коридором из своих покоев, Алексей наказал камер-лакею, стоящему у дверей столовой:

— А спустись-ка ты, друг любезный, в кухонное чрево да скажи: я хочу, чтоб борщ, когда будут подавать, был с пылу с жару. Здесь достынет.

Камер-лакею незачем задумываться над смыслом приказаний. У него одно слово:

— Слушаюсь, ваше сиятельство.

Алексей с удовольствием внимал хаханькам, раздававшимся за дверью. Даже повизгивания доносились. «Эк его, беса! С бабой законной обращаться не умеет, а фрейлин за жопы щиплет!» — разбирало его веселье.

Елизавета, входя в столовую, подивилась:

— Да бал у нас или обед урочный?

— Все вместе, моя господыня, — дольше обычного задержал он у губ ее руку, прислушиваясь.

Елизавета была не очень горазда на уши, хотя и нежные, но туговатые.

Обед проходил своим чередом, с винами и закусками. Стало входить в моду новое вино, названием — шампань. Бутылка его стоила рубль и тридцать копеек, даже подороже, чем пуд меду, не говоря уже об осетрине, пуд которой стойл всего-то рубль. Но государям ли считать копейки? Да хоть и графьям? Алексей Разумовский уже научился распрекрасно пускать в потолок пробки. Ах, как славно! Бывало, десятипудовый осетр запросто поднимался в воздух, стукаясь головой о расписной потолок, почему-то всегда норовя в живот возлежащей Венеры.

Вино это новое не знали, как пить, — до борща или после? По привычке, как водочку петровскую, хлопали голландскими хрустальными бокалами. Правда, Елизавета особенно не усердствовала, отнекиваясь:

— Фу его, кислятина! Неуж Людовик таким пробавляется? Надо ему в презент нашей водочки двойной послать.

— Пошлем, господыня, пошлем, если прикажете, — не давал он и закусить любимой буженинкой, то и дело перенимал своими зовущими губами ее дражайшую руку, прислушиваясь.

— Да чтой-то, друг мой? — даже сердилась Елизавета. — Никак, торопишься? Дай вот закушу-то… А борщ-то мой любимый? Где борщ?

Алексей три раза дернул за шнур с правой руки, что значило: дело идет к борщу.

«Волшебный стол» не замедлил взмыть вверх, исходя вкуснейшим паром. Кажется, даже Адам готов был бросить писаное яблоко и взяться за серебряную ложицу.

Алексей, не слишком-то запахивая шлафрок, поднялся и подошел к чудесно всплывшему столу. Он неторопливо осмотрел блюда. Даже вокруг походил, почесывая грудь. На той стороне блаженно похихикивали. Что-то стукнуло, будто кто свалился со стула. Елизавета разнеженно поторапливала:

— Примерз ты там, мой друг?

— Сейчас, господынюшка, — ответил он… и, ухватив дымящуюся миску всей пятерней, выплеснул ее на дверь.

Черепки на стороны полетели, красная жижа потекла по белой панели двери. Крики и визги на той стороне. Стенания…

— О-ой, глаза мои!..

Тут и Елизавета навострила ушко:

— Никак, дитя где-то плачет? Откуда быть дитяте?..

Вроде как от окрика императрицы и смолкло «дитя», но ведь новое недоумение:

— Ты, никак, буйствуешь, Алешенька? Иль много выпил?

— Таракан в моей миске оказался. Ну, я поварам задам!..

— Так что ж, без борща сегодня?

— Твоя фарфоровая мисочка в полном порядке, господынюшка. Какой тараканец посмеет портить аппетит государыне?

— И то верно, Алексеюшка. Но сам-то?..

— Изволь кушать, государыня, — подкатил он столец. — А я себе нового борща востребую.

Долго ли под повторное дерганье шнура!

Обед прошел в дружеском, веселом благорасположении.

А после такого обеда требовалось немного отдохнуть. Тем более что вечер предстоял долгий: ежегодное собрание лейб-кампании, приуроченное к приснопамятным событиям 25 ноября. Елизавета всегда являлась на такие собрания в мужском гвардейском костюме. Следовало изрядно подготовиться.

Ежегодное собрание лейб-кампании началось в назначенный час.

Разумеется, с опозданием на пару часов. Надо же было Елизавете переодеться. Она появилась в мундире капитана Преображенского полка. Всего 350 человек встали и дружно гаркнули:

— Виват!

— Виват!

— Виват!

Естественно, за столом они были без шпаг, отдавали честь своими славными глотками. Без шпаги был и поручик Разумовский, — может, он даже громче других слал это приветствие:

— Виват!

Ах как хороша была Елизавета в мужском гвардейском костюме! Она знала это, она несколько минут постояла пред фрунтом словно заряженных столов; золотой поднос в умелых руках камер-лакея сам подплыл под ее державную длань. Она взяла плоский, петровских времен бокал и милостивым голосом возвестила:

— За честь моей верной и любимой лейб-кампании!

Что тут началось! За окном грянули пушки, в унисон им — триста пятьдесят гвардейских глоток, поддержанных даже дамами. Во всяком случае, Екатериной, на правах великой княгини сидящей поблизости от капитана, рядом с поручиком Разумовским. Этот-то слабый голосок и услышала Елизавета:

— А где же изволит быть великий князь?

Екатерина привстала:

— Великий князь нездоров и просит снисхождения, ваше императорское величество.

— Снисхождения? В такой день? Пусть изволит быть! Немедленно же!

Без промедления привели великого князя.

Алексей Разумовский прыснул в недопитый бокал.

— Что с вами, поручик?

— Сами посмотрите, ваше императорское величество…

Елизавета взглянула и ужаснулась. Лицо великого князя, и без того побитое оспой, было вдобавок заклеено белыми примочками.

— Что сие?..

Великий князь молча усаживался по правую, грозно взлетевшую ручку своей тетушки. Екатерина объяснила:

— Пчелы его покусали, ваше императорское величество.

— В ноябре-то пчелы?

— Изволю напомнить, — не дрогнув, продолжала Екатерина, — великий князь весьма любопытен. Вздумалось ему поинтересоваться, как-то зимуют малые пчелки. Никому не говоря, он пошел в омшаник, где пребывают ульи…

— Ну, племянничек! — только и сказала Елизавета.

Поручик Разумовский со смешком глянул на Екатерину. Она лукаво потупилась, как бы говоря: «Что ж, ложь во спасение…»

Несмотря на маленькую заминку, празднество продолжалось. Триста пятьдесят бокалов в руках не только офицеров, но и рядовых — ибо на такой торжественный обед приглашалась вся лейб-кампания без исключений, — триста пятьдесят серебряных бокалов взмывали вверх, как вскинутые из ножен сабли. Блеск стоял от боевого, застольного серебра. Свечи гасли от восторженных криков — слуги едва успевали возжигать новые. Под этот разгулявшийся гром поручик Разумовский тихо спросил Екатерину:

— Вы на меня не сердитесь, ваше императорское высочество?

— Что вы, граф! — с тем же плутовским блеском в глазах ответила та. — Вы весьма любезны… и в поучении глупых людей сильно преуспели…

Между ними протянулась невидимая добрая нить. Порваться ли ей, окрепнуть ли?..