Аркадий Савеличев - А. Разумовский: Ночной император

• Название: А. Разумовский: Ночной император
• Автор: Аркадий Савеличев
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-018874-9

Об одном из самых известных людей российской истории, фаворите императрицы Елизаветы Петровны, графе Алексее Григорьевиче Разумовском (1709–1771) рассказывает роман современного писателя А. Савеличева.

---

— Можно, ваше высочество! — вскочил взлохмаченный, возбужденный кадетик.

Она одной рукой отстранила его, а другой рот Кантемиру закрыла:

— Вы губите меня…

— Не погубим, Елизавет. Солнце восходит, свет возводит, как говорит наш лучший пиит. Не без намека ли, а?

— Откуда вы этот намек прозреваете, глупый Антиох!

— Мне молдавская цыганка о вас нагадала, что вы будете…

Она опять прикрыла ему рот рукой, но кадет своими невозможной чуткости ушами опять прослышал и подтвердил:

— Цыганки не врут. Да будет так, ваше высочество!

И столько уверенности было в его юном, горячем голосе, что Елизавета ни с того ни с сего расплакалась, прислонясь плечом к Кантемиру.

Сбитый с толку на самых верноподданнейших виршах, Феофан Прокопович вспомнил о своем сане и пристукнул посохом:

— Понеже Божьего страха не имеем!..

Но Владыка был плохим усмирителем. Только и всего, что собственную усмешку погасил в бороде. А посоветовал и того проще:

— Князь Кантемир верно говорит, государыня-цесаревна.

Значит, и до его заросших сивым волосом ушей долетело? А ведь никто не крикнет: «Слово и дело!»

— Благословите, отче, — решилась. — Устала я от велемудрых речей. Да и дела хозяйские…

— Благословляю, дочь моя царская, — руку протянул и сам ее в золотокудрый хохолок поцеловал, Кантемир провожал до саней. Хотел было и кадетик бежать, но ему велели возвращаться обратно. Ни к чему людные проводы, и так две тени серосуконные мельтешили возле саней.

— Свидимся ли?.. — грустно шепнул Кантемир, подсаживая ее в сани.

— Как государыня повелит, — нарочито громко ответила Елизавета, зарываясь носом в меховую полость.

Кантемир того лучше: хоть и знал, кто сидит на козлах, ткнул тростью в бок, в заиндевелый тулупчик:

— Смотри у меня, неумытая рожа! Не вывали на раскатах.

«Невы… валю… — Шагом, шагом тронул кучер лошадь и, только уже порядочно отъехав, гикнул: — Геть, мои каурые!

А и всего-то была одна лошадка, неизвестно, какой масти. Но верно: от инея каурая… Как и он сам.

Елизавета, оглянувшись, дернула полость и припала к его обмерзшей спине:

— Этой же ночью сошлю тебя, мой Черкесик… на свою потайную мызу. Не пугайся.

— Не пугаюсь, господыня. Ссылайте. Можливо, так потребно?

— Потребно, Алексей. Не хочу доводить тебя до Камчатки… Вроде проговорилась. Да неужто он не знает? Чего-чего, а злые слухи быстро разносятся.

VIII

Той же ночью Алексея отправили на заброшенную, совсем махонькую мызу. Хотя называлась она хорошо: Гостилицы. Для гостей, значит. А чем он не гость?

Отъезд был поистине тайный: с наемным извозчиком. Расторопная Грунька все и устроила. Пока нового коменданта-соглядатая кормили и поили, да что там — упаивали, перенесла в сани, предусмотрительно оставленные на дальнем подъезде к дому, кой-какие вещи, кой-какую провизию. Когда комендант, конечно из инвалидной команды, совсем уж завалился на лавку в прихожей, лукаво мигнула: прощайся, мол.

Алексей хотел постучаться в спальню Елизаветы, но она сама вышла. Как знала, в какую минуту.

— Булы б здоровэньки, господыня-цесаревна, — низко поклонился Алексей.

— Будь и ты здрав, наш новый домоправитель, — вполне серьезно нарекла Елизавета его очередную должность. — А чтоб не посчитали чужаком да чтоб и в дороге не заблудиться, тебя проводит Груняша. Девка бедовая, дорогу знает, бывала там. Только не задерживайтесь. — Говоря это, на храпевшего коменданта покосилась.

Недалеко оказалось, часа в три доехали. Слава Богу, свежего снегу не было, накат на дороге держался, в сторону Копорья, как выяснилось. Правда, версты три уж по чистому снегу тащились. Ни следочка, ни огонечка.

Алексей не сразу эту мызу и заметил. Все снегом закуржавело. Но Груняша прошлые наезды помнила, без ошибок в прогалы просек дулом мушкета указывала. Тоже предусмотрительность нелишняя: выло-подвывало в округе.

Прикладом мушкета и в дверь оснеженную загрохала:

— Открывай, Карпуша! Пьян, окаянный?

Долго там кашлялось, чихалось, чертыхалось, пока из-под сырого, видимо, кремника не вздулся огонек лучины. Вот те и царский дворец!

Карпуша оказался немолодым одноногим солдатом. В двух валенцах в сени вылез. Сильно припадал, но ничего, держался.

— Кой пьян? — ворчал он, створкой двери отжимая давно не убиравшийся с крыльца снег. — Пить ишь… С каких таких шишей?

— С таких, Карпуша, разуй глазищи, — пхнула ему Груняша в руки первым делом глиняный горлач. — Наша царевна-боярыня от своих щедрот посылает.

Куда и сон с лица Карпуши девался! Левой рукой горлач под мышку, а правой широко и душевно повел:

— Просим, гости дорогие. Я хозяин, я и угощаю.

— Не фасонь, Карпуша. Вот хозяин: Алексей Григорьевич, — подтолкнула Груняша. — Завтра, как проспитесь, покажешь ему все окрестные хутора, которые приписаны к мызе. Работных людей поможешь нанять. Грязь-то поразвел! Ну, задаст тебе государыня-цесаревна! Ее повеление: все тут привести в божеский вид. Может статься, и сама как-нибудь приедет.

У Алексея сердчишко екнуло. Но голос он подал хозяйский:

— Чего при лучине? Можно свету побольше?

— Как не можно! Все в нашей возможности, — засуетился, застучал Карпуша правым валенком, в котором угадывалась деревяшка.

Откуда и свечи взялись, и дверь на чистую половину из прихожей распахнулась, и даже чуток теплом от закоптелой печи повеяло.

Страсть было смотреть, как носится на своей деревяшке бедовый солдат-преображенец — засаленные зеленые фалды кафтана так и летали из угла в угол.

— Да ты не суетись, Карпуша. Нам некогда. Нам до свету надо обратно возвратиться, — не ему, а больше Алексею намекнула Груняша. — На чистую половину и не пойдем. Давай манерки царя-батюшки — и шагом марш обратно.

— Шагом арш! — как в давнишнюю боевую трубу протрубил Карпуша. — Да зачем же обратно-то на ночь глядя? Волки воют. Бивак устрою изрядный, не сомневайтесь.

— Не сомневаемся, но даже раздеваться не будем. Что, пораспродал манерки?[5]

— Как можно, государыня Груня! — в истинном страхе замахал Карпуша руками, полез на стол, оттуда куда-то под потолок, и нашел-таки, вытащил на свет Божий колокольцами зазвеневший кожаный мешочек.

Их и было-то всего четверо, считая и кучера, а он с десяток серебряных манерок на столешницу высыпал, — что покатилось, что со звоном попадало.

Алексей на лету подхватывал. Сам и глиняный горлач от тугого кляпа освободил, резонно смекнув, что старый солдат в суете все тут переколотит.

— Геть, коли до шляху — так до шляху побыстрей, — опять сам же и поторопил.

— Хохол? — затряс давно не стриженными усищами Карпуша. — В нашей царской охранной роте, бывало, хохлов этих любезных царю Петру — что шведов под Полтавой!.. — совсем заговорился осчастливленный внезапно солдат.

Самое время посмеяться, но Груняша, наравне с другими принявшая петровскую, немалую, манерку, уже всерьез заторопилась:

— Пора. И утро близкое, и у волков ноги скорехонькие. Мушкет вот взяла — да что мушкет!

— Факел… хорошо насмоленный! — побежал в сени, гремя стоптанным валенком, Карпуша. — Есть ли у вас огниво?

— Как не быть, — уже возчик ответил, утирая бороду.

— Ну, с Богом тады.

— С Богом, — Алексей тоскливо повторил.

Нехорошо ему что-то стало при виде заворачивающих на обратный путь саней. Долго глядел с крыльца в темный прогал просеки. Луны не было. Хмарь сырая с залива набегала.

Это только ночью округа казалась безлюдной, днем по лыжному следу принесли весть:

— Волки людей разодрали!

Уже предчувствуя недоброе, Алексей еле дождался, пока не проспавшийся со вчерашнего Карпуша запрягал лошадь.

И версты не отъехали, как узрели страшное пиршество…

Где лошадь, где человек? — уже не поймешь. Весь снег в округе был истоптан и пузырился красным. Знать, великая стая налетела. Факел был сожжен до деревянного оголовья, мушкет валялся в санях разряженный. Даже топор, без которого конечно же не пускается в путь извозчик, был окровавлен. Отбивались до последнего…

Остатки лошадиной головы еще торчали в хомуте — хватило жратвы, — а от бедной Груняши даже косточки ледащей не виднелось. Что-то еще кровянилось по сугробью, но попробуй разбери — чье. Алексея, как выскочил из саней, начало рвать, — такой злой напасти у них на Черниговщине все-таки не бывало, не привык. Карпуша отнесся к ночному разбою спокойнее:

— Бывает по ночному времени, что делать. Как мы с царем Петром в Швецию зимой ходили да по пьяному делу забыли караулы выставить, волчары-то здешние…

Алексей не стал слушать, как вели себя волки при царе Петре, — пешью побрел обратно. Карпуша догнал.