Елена Холмогорова - Вице-император (Лорис-Меликов)

• Название: Вице-император (Лорис-Меликов)
• Автор: Елена Холмогорова
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7632-0782-3

Роман Е. Холмогоровой и М. Холмогорова «Вице-император», повествует о жизни видного русского военачальника и государственного деятеля эпохи Александра II Михаила Тариеловича Лорис-Меликова (1825-1888). Его «диктатура сердца», блистательная и краткая, предоставила России последний шанс мирным путем, без потрясений перейти к цивилизованному демократическому правлению. Роман «Вице-император» печатается впервые.

Холмогорова Елена Сергеевна родилась в Москве 26 августа 1952 года. Прозаик, эссеист. По образованию историк. Выпустила две книги — «Улица Чехова, 12» (серия «Биография московского дома») о герое Отечественной войны 1812 года декабристе генерале М. Ф. Орлове и «Великодушный русский воин», которая посвящена также герою Двенадцатого года генералу Н. Н. Раевскому. Холмогоров Михаил Константинович родился 7 апреля 1942 года в Москве. Прозаик. Окончил факультет литературы и русского языка МГПИ им. В. И. Ленина. Автор книг «Ждите гостя» (М.,1985), «Напрасный дар» (М., 1989), «Авелева печать» (М., 1995). В последние годы опубликовал в журналах несколько рассказов и эссе о литературе.

---

Великий князь Михаил Николаевич не считает возможным высказаться, пока не ознакомится с окончательными по этому предмету предположениями.

Великий князь Владимир Александрович (с некоторым жаром): „Ваше Величество, всеми сознается, что нынешнее положение наше – невозможное. Из него необходимо выйти. Нужно сделать или шаг вперед, или шаг назад. Я убежден, что назад идти нельзя, поэтому нужно сделать шаг вперед. На это нужно решиться. Если против меры, предположенной графом Лорис-Меликовым, и были возражения, то, как оказывается, возражения возникли собственно в отношении к подробностям, а не относительно основной мысли. Ввиду этого не позволите ли, Ваше Величество, признать полезным повелеть, чтобы проект был пересмотрен? Но отвергать его, по моему мнению, не следует“.

Граф С. Г. Строганов: „Государь, я тоже не возражал бы против пересмотра проекта в Комитете Министров“.

Князь С. Н. Урусов: „Ваше Величество, если вам благоугодно будет принять мысль о дальнейшем еще пересмотре проекта, то не лучше бы было обсудить его сначала не в Комитете Министров, а в составе небольшой комиссии из лиц, назначенных вашим величеством?“

Государь: „Я не встречаю к тому препятствий. Цель моя заключается в том, чтобы столь важный вопрос не был разрешен слегка, но, напротив того, был соображен как можно основательнее и всестороннее. (Обращаясь к графу Строганову.) Граф, не примете ли вы на себя председательство в комиссии?“

Граф Строганов: „Я всегда и во всем готов служить Вашему Величеству. Но позвольте заметить, что 86-ти лет от роду нельзя быть председателем“.

Государь: „Так не согласитесь ли, по крайней мере, быть членом комиссии?“

Граф Строганов: „Охотно, Государь“.

Государь: „Благодарю вас. Я очень бы желал, чтобы вы участвовали в этом деле“.

Граф Строганов, видимо довольный, молча поклонился.

Граф Валуев: „Ваше Императорское Величество, не изволите определить состав комиссии? Или, может быть, Вашему Императорскому Величеству угодно будет определить его впоследствии?“

Государь: „Да (вставая). Мы можем окончить заседание. Благодарю вас, господа. (Обращаясь к Лорис-Меликову.) Граф Михаил Тариелович, я должен поговорить с вами. Пойдемте ко мне“.

Заседание окончилось в 4 часа 45 минут. При разъезде Валуев подошел к Абазе со словами: „J'espere que voux etes content de moi“ – „Parfaitement. Mais je n'en dirai pas autant de votre eleve“ (разумея Макова), „c'est un laquais“. [„Надеюсь, что вы были мною довольны“. – „Вполне. Но я не сказал бы того же о вашем питомце (разумея Макова); это – лакей“. – фр.].

Возвратясь домой, я немедленно начертил себе план стола, означив имена сидевших и порядок, в котором говорились речи. Затем против каждого имени я тут же набросал сущность сказанного и отметил даже наиболее рельефные выражения. После обеда, несмотря на усталость, я тотчас же принялся за подробное изложение (на особых листах) всего бывшего в заседании и не отрывался от этого дела до поздней ночи. Однако мне не удалось окончить все за один раз. Я употребил на это дело еще целых два вечера. В эту книжку я внес составленное таким образом изложение, по обычаю своему, летом.

В заседании я следил за всем с таким напряженным вниманием, что у меня осталось в памяти едва ли не каждое слово. Льщу себя надеждою, что изложение мое почти фотографически верно».

За проект Лорис-Меликова высказалось большинство, и вроде бы автору можно только радоваться столь осязаемой победе. По окончании заседания император, попросив Лориса задержаться, дал всем понять, что министр внутренних дел по-прежнему остается первым среди прочих. Комиссия? Что ж, жалко, конечно, что вместо мгновенного всемилостивейшего подписания указа придется ждать, что решит эта самая комиссия, как она обкорнает и без того куцую реформу, но соотношение сил все равно не в пользу ретроградов. Всего пятеро против десяти при нейтрально-положительной позиции осторожных великих князей.

Нет, не радовалось министру внутренних дел. Логика торжествовала викторию, интуиция горько переживала конфузию. Интуиция никогда не обманывала графа, и стоило ему под давлением здравого рассудка или обстоятельств переупрямить едва-едва выразимое в словах предчувствие, застигала врасплох катастрофа.

А по Петербургу – сперва по салонам, потом по редакциям – странные пошли слухи. Будто бы «конституционная партия Лорис-Меликова и Абазы» (так их величали в иных домах) потерпела сокрушительное поражение, что государь и слышать не хочет ни о каких созывах выборных от земств и городов, что Лорис уже подал в отставку, а на его место прочат чуть ли не Победоносцева. Из других же салонов сообщались «абсолютно достоверные» сведения о том, что проект, слава Богу, прошел, осталось согласовать две-три закорючки… Умы, как водилось всегда на Руси при смене власти, были в полном смятении.

Слухи, гулявшие по столице, выражали явные крайности и, как всякие крайности, еще больше вызывали любопытства и преувеличений. Обе версии, понимал Михаил Тариелович, ему невыгодны. Выгодна только правда. Да только как ее выскажешь, как преподашь?

«Щи сегодня отменны. Вот что значит повара держать, а не кухарку! Пахом, пока не запьет, просто чудеса творит. Всего и делов-то – из квашеной капусты щец соорудить. Нет, братец, шалишь – Пахом со ста кадок капустку отведает, прежде чем в суп ее допустить. И говядинку не всякую в кастрюлю опустит. Чародей, да и только», – размышлял Василий Алексеевич в ожидании тетерки. Пока переменяли блюда, Василий Алексеевич успел подумать вот о чем. Обыватель полагает, что журналисты, властители дум только о том и помышляют, что о перспективах конституционного управления в Европе и России, о коварных замыслах Бисмарка, несчастном младшем брате – русском народе и т. д. А властитель дум за обедом думает себе исключительно о самом обеде. О народе и судьбах империи он отдумал свое с утра, пока не принесли гранки завтрашнего номера и глаз не уперся в ошибку в заголовке. А там пошла такая кутерьма, что не до судеб российских: хозяин типографии, старый жулик, такой счет выставил, что глаза на лоб полезли, в Цензурном комитете придрались к фразе, которую дурак-цензор просто не понял, заметка о событиях в Болгарии оказалась ни к черту не годной и надо что-то придумывать, чтоб заполнить пустоту… И так до самого вечера.

Ну вот и тетерочка! Черт побери, та же курица, если разобраться, но какой аромат! И привкус, особенно у кожицы хорошо прожаренной. А Пахом нынче в ударе, до золотца прожарил. Василий Алексеевич вонзил зубы в дичь, и сок брызнул на салфеточку… И вздрогнул от резкого звонка. Вот тебе и тетерочка. Слуга доложил, что приехал чиновник от графа Лорис-Меликова.

В зале для приема гостей ждал чиновник для особых поручений министра внутренних дел.

– Граф просит вас, господин Бильбасов[69], пожаловать к нему.

– Хорошо, сейчас заложат лошадь, и я явлюсь.

– Граф просит сию же минуту. Экипаж у меня есть. Поедемте немедленно.

«Но лишь Божественный глагол, или приглашение графа Лорис-Меликова, – продолжил обеденные размышления Бильбасов, – до уха чуткого коснется, и вот опять властитель дум, бросив тетерку, должен рассуждать о судьбах отечества. Едва ли граф станет вызывать немедленно по пустяку».

– А что его сиятельство, чем-то встревожен? – спросил на всякий случай чиновника.

– Да нет вроде. Граф спокоен и по-прежнему острит и шутит.

Через пять минут редактор газеты «Голос» Бильбасов был в гостиной Лорис-Меликова. Хозяин был, как всегда, приветлив, любезен, хотя улыбка на его лице была чуть грустновата.

– Василий Алексеевич, вы помните, что я вам сказал при нашей последней встрече две недели назад?

– Еще бы! Дословно помню, ваше сиятельство. Вы сказали, прощаясь со мной, вот что: «Подумать только, какой-нибудь мальчишка игрушечным револьвером вмиг сможет разрушить все мои планы». Трех дней не прошло…

– То-то и оно. Сколько лет пережито с тех пор, как мы с вами виделись в последний раз! И не игрушечный пистолет, а динамит в две недели все перевернул, и один только Бог знает, чем все это закончится. Вы уж простите, Василий Алексеевич, что пришлось прервать ваш обед, но восьмого марта произошло событие, о котором вы, наверное, наслышаны, но суть его уж лучше я сам расскажу.

Покойный император, подписывая указ о созвании выборных от земств и городов, решил предварить его публикацию обсуждением в Совете министров четвертого марта. И во вторник, третьего числа, я решил напомнить новому царю об этом указе. Ваше величество, сказал я ему, первое марта потрясло всю Россию; в разных направлениях, но все, решительно все взволнованы. Вы можете легко успокоить умы: ваш родитель подписал указ – обнародуйте его, и новые благословения всей России осенят ваш путь и облегчат ваше сыновнее сердце. Все увидят, что власть в империи крепка и она идет по предначертанному отцом вашим пути, несмотря ни на какие происки жалкой кучки заговорщиков. Царь перечитал указ, нашел великолепным и обещал назавтра же назначить заседание. Проходит завтра, проходит послезавтра – о заседании ни слова. В четверг вечером после панихиды осмеливаюсь заговорить на эту тему, но царь на нее откликается уже не так охотно, и в пятницу снова приходится напоминать императору о его обещании. Пришлось прибегнуть к такому аргументу. Ваш покойный родитель, сказал я царю, в течение двадцати пяти лет приучал народ забыть о полицейском государстве; мало-помалу он вел его к общественной самодеятельности, призывая представителей общества к обсуждению земских, городских, судебных дел. Теперь настало время передать обществу хотя бы частицу дел государственных. Если же вы, ваше величество, думаете повести народ в другую сторону, опять к полицейско-административной опеке, вы приготовите себе бурное царствование, полное случайностей. Кажется, эти мои слова убедили государя, и он созвал Совет министров на воскресенье 8 марта в 2 часа пополудни.