Сергей Крутилин - Старая скворечня (сборник)

• Название: Старая скворечня (сборник)
• Автор: Сергей Крутилин
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1973

Три повести составили сборник Сергея Крутилина. На первый взгляд, они разные по материалу и по времени, в котором развертываются события, и по манере письма. И все же есть в них много такого, что роднит их. Повести проникнуты одной общей темой — раздумьем о жизни. Правда жизни и ее отображение являются основным направлением в творчестве писателя.

---

Галя любит цветы. На подоконниках и на шкафах, в которых храпятся папки с копиями актов, стоят комнатные цветы: в горшках и консервных банках. А весь стол заставлен широкогорлыми бутылками из-под молока, и в каждой — по букету пахучих лесных ландышей.

Покончив с делами, Галя подает Мите копию квитанции, где проставлен процент жирности молока. Митя вместе с бумагой заграбастывает в свою огромную ладонь ее руку и держит минуту-другую, не отпуская. Галя легко вскрикивает от боли.

— Митя, отпусти! Слышишь?!

— Обхаживают? Да? — говорит Митя, кивая на цветы.

— Да. А что?

— Так.

Митя отпускает ее руку и, потоптавшись у порога, отправляется сгружать бидоны. Галя, придвинувшись к окну, наблюдает за ним, и лицо ее светлеет от улыбки.

Как-то года два они учились вместе: не то в пятом и шестом, не то в шестом и седьмом. Митя засиделся, а Галя перешла в другой класс. Учеба ей давалась легко, но в семье случилась беда: умер отец, и Гале, старшей из сестер, пришлось бросить школу и определиться на работу, чтобы помогать матери.

Галя поступила лаборанткой на молокозавод и продолжала учиться в вечерней школе. На молокозаводе она стала часто встречать Митю. Он неловко и грубовато ухаживал за ней. Она слегка кокетничала с ним. Галя была девушка аккуратная, веселая, работящая. Мите она нравилась. Если и был у нее какой недостаток, так это ее насмешливость. Галя не упускала случая, чтобы не посмеяться над его медлительностью и неповоротливостью. Однако ей нравилось его ухаживание, и она с удовольствием продолжала эту игру.

Как-то летом, в конце июля, Митя привез на завод бидоны с молоком вечернего удоя. Все было как всегда… Увидев двуколку, Галя выбежала из лаборатории; он поднял ее на повозку; она взяла пробу и выписала ему квитанцию, и он сдал молоко в сепараторную и, тарахтя пустыми бидонами, выехал за ворота.

— Подвези, ухажер! — У проходной, в тени забора, стояла Галя.

— A-а, Галка! — обрадованно воскликнул Митя. — Садись.

Он попридержал лошадей; подхватил Галю, усадил рядом, и они поехали. Ему и раньше случалось подвозить ее домой, а недели две назад, когда пошли «колосовики», он возил даже ее с меньшими сестренками в Бортниковский лес, и все обошлось хорошо, без всякого озорства.

А на этот раз на Митьку словно бы «нашло».

Усадив рядом с собой Галю, он натянул вожжи, огрел кнутом коренника и пошел погонять: «Но! Но-о!»

Лошади подхватили и понеслись.

Подпрыгивала на колдобинах двуколка, тарахтели, ударяясь друг о дружку, бидоны, шелестели листьями придорожные дубы и березы, что-то кричала Галя, но Митя ничего не слыхал и не видел: он без удержу понукал и нахлестывал лошадей. Давно уже позади остались и водонапорная башня, и ветлечебница, возле которой была своротка на Коммунальную — на ту самую улицу, где жила Галя, — а лошади все мчались и мчались во весь опор.

У Погремка Митька осадил лошадей, свернул в овражек.

Солнце уже село; из леса выползал туман. Оставляя следы на росном лугу, повозка покатилась вдоль овражка, поросшего мелколесьем. Наконец лошади уткнулись мордами в курчавый дубняк, который шатром смыкался над все сужающимся овражком, уткнулись и встали.

Митя подхватил Галю на руки, как он делал это и там, на заводе, снимая с повозки, и понес ее к кустам. Галя думала, что он шутит. И лишь когда он, распластав ее на траве, стал целовать, лепеча что-то нечленораздельное, она поняла, что он пьян…

С того дня Галя стала густо пудрить свое милое личико, а Митька, садясь вместе с отцом за стол, фыркал и самодовольно улыбался чему-то.

Прошел месяц-другой. Пудра уже не была в состоянии скрыть того, что произошло в тот вечер в Погремке.

И однажды, все так же глупо улыбаясь, Митька за обедом сказал отцу:

— Батя! А я женюсь.

На Михайлов день, когда играли свадьбу, Галя была уже на пятом месяце беременности. Поэтому решено было справлять свадьбу без всяких обрядов и песен.

Тихо справляли.

Оттого-то Митькина свадьба и не запомнилась людям.

17

— Итак, все, товарищи! В шестнадцать ноль-ноль — первый прогон. Прошу не опаздывать.

Серафим Леопольдович захлопнул тетрадочку в синей обложке и устало приподнялся из-за стола. Засуетились и бабы, поднимаясь и направляясь к выходу. Следом за ними, уточнив кому что требовалось, заспешили с террасы и актеры.

Остались только помощники режиссера, среди них и директор картины.

Серафим Леопольдович снял очки, вынул из нагрудного кармана клетчатый платок и принялся не спеша протирать стекла. Без очков лицо его теряло значительность. Подслеповатые глаза щурились, явственнее проступали морщины на щеках и возле рта. Смотря на него, трудно понять: откуда столько энергии в этом пожилом, щупленьком человеке? На съемочной площадке это полководец, генерал! А сейчас, оставшись без очков, он казался благообразным, чистеньким старичком, который устал от каждодневной суеты.

— Что, дорогой Семен Семенович, пришли полюбоваться своим домом?

— Да вот пришел… — отозвался Тутаев.

— Ну-ну! В таком случае пойдемте, покажу! — Привычно оживляясь, Серафим Леопольдович надел очки. — Прошу! Прошу!

Тутаев переступил порог. Следом за ним — Серафим Леопольдович и его помощники.

Вся изба, рубленная из отборных сосен, словно бы светилась внутри. Блики солнца, перекрещенные переплетами рам, лежали на полу, на тесовых переборках, отделявших спальню и кухню от главного зала. Во всю длину свадебного зала стоял такой же простой, сколоченный из досок стол, какой уже видел Тутаев на террасе. В углу комнаты на тумбочке красовался телевизор: не то «Рубин», не то «Темп-7» — с большим экраном и белыми кнопками переключений. На стенах висели Почетные грамоты, какие-то семейные портреты: видимо, обстановка готовилась для съемок.

— Прошу сюда! — Серафим Леопольдович тронул Тутаева за рукав.

Семен Семенович заглянул на кухню.

Кухня была оборудована на манер городских: холодильник, газовая плита, мойка для посуды.

— Чудесно! — вырвалось у Тутаева.

Серафим Леопольдович был польщен похвалой.

— Искусство должно заглядывать в будущее, — заговорил режиссер. — Оно должно звать людей вперед. Воспитывать у них вкус. Вы согласны со мной?

— Несомненно.

— В русской литературе прошлого немало написано о деревне — продолжал Серафим Леопольдович. — Некрасов, Успенский, Бунин… Что ни книга — все одно и то же: голод, невежество, идиотизм деревенского быта. Да что греха таить! Загляните в книги теперешних писателей: и в них — все то же. Что за люди сегодняшние колхозники! На каком жаргоне они объясняются! Как ограничены их стремления!

Серафим Леопольдович, как и большинство пожилых людей, был словоохотлив. А может, это у него и не от возраста — просто сказывается привычка. Все его дело состоит только из одного — из разговоров. С утра и до вечера: на репетициях, на холостых прогонах, во время съемки — режиссер только тем и занят, что объясняет: кому и как вести себя, как улыбаться, любить, плакать. Серафим Леопольдович, наверное, и Тутаева принял за очередной «объект», которому надо втолковывать и объяснять суть дела.

— В своей ленте мы решили широко показать новую деревню, — продолжал Серафим Леопольдович. — Смотря наш фильм, зритель все время должен думать об одном — вот как надо радоваться, любить! Я знаю: вы давно живете в деревне. Согласитесь, что вместе с ростом благосостояния сельских тружеников на селе рождаются и новые обычаи, новые взаимоотношения среди людей. Правда? Так вот: проявлением этого явится наша свадьба. Конечно, и в старом свадебном обряде были и поэтичность, и праздничность. Мы постараемся сохранить его. Но, сохраняя, одновременно соберем по крупицам и донесем до нашего зрителя и то новое, что рождено советской действительностью. Я имею в виду комсомольскую свадьбу. Молодые люди, комсомольцы, полюбили друг друга. Колхоз строит им дом. Помогает обзавестись обстановкой. Берет на себя все расходы по свадьбе. Разве мало у нас таких примеров? Так пусть же молодежь смотрит, учится любить и жить по-новому.

Тутаев слушал режиссера рассеянно. Семен Семенович весь был поглощен мыслями о доме. «Что верно, то верно, — думал он, — все сделано с размахом, со щедростью, с расчетом на широкий показ. Какие люстры! Какие шторы на окнах!.. Радиаторы водяного отопления покрашены под слоновую кость, чтобы при съемке на цвет они не выпадали из стиля».

О таком доме Тутаев мог только мечтать.

Теперь же, осмотрев его хорошенько, Семен Семенович размечтался пуще прежнего. Чудесный дом, к тому же на таком замечательном месте. Нет, он ни за что не отступится от него! Хоть остаток лет прожить бы так, как хочется: без суеты, на природе. Ему многого не надо. Старость его обеспечена. У него есть пенсия. Жили бы они вдвоем с женой вот тут в тиши. Копались бы в саду, длинными осенними вечерами читали бы книги. Летом забирали бы к себе внуков; занимались бы с ними, ходили в лес по ягоды, на реку ловить пескарей.