Алексей Кожевников - Том 1. Здравствуй, путь!

• Название: Том 1. Здравствуй, путь!
• Автор: Алексей Кожевников
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

В первый том Собрания сочинений Алексея Кожевникова вошел один из ранних его романов «Здравствуй, путь!», посвященный строителям Туркестано-Сибирской железной дороги, формированию характера советского человека.

---

Второй пригнал с Джунгарских высот зольного цвета тучу, взорвал ей живот и начал забрасывать степь снегом. Ветер неистово крутился, хватал снег охапками и бросал в людей, осмелившихся или принужденных выйти из жилья, окатывал им верблюдов и лошадей, увешивал сосульками хвосты, гривы, щетки над копытами, из кормушек выметал начисто сено и овес, останавливал сугробами машины, не успевшие добежать до гаражей.

Трубы железных печурок, выведенные из бараков, юрт, палаток наружу, тревожно, как бы предсмертно звенели. Пламя в печурках ходило сказочным огненным змеем, многоглавым и многохвостым. И змей этот всеми мастями, всеми хвостами, всеми силами рвался из печурок сквозь тесные трубы в безграничные просторы степного ветра.

Елкин читал Уэллса: остановившаяся жизнь участка не нуждалась в его вмешательстве. Бороться с разгулом бурана было немыслимо, намечать какие-либо предприятия на будущее неразумно. Буран мог перепутать и разорвать все планы: искалечить, заморозить, разогнать по степи только что закупленных лошадей, создать непролазное бездорожье, оставить строительство без горючего, распугать рабочих и сбросить на участок новую беду — безлюдье. На повестку дня выдвигались непредвиденные грозные заботы.

Велась слишком крупная игра, и противник был слишком опасен, чтобы тратить силы на преждевременное бесполезное обдумыванье ходов, и Елкин спокойно ждал своей очереди. Но, как опытный игрок, внимательно регистрировал расстановку сил противника.

В первый день (известие по телефону) на Джунгарском разъезде с двух бараков сорвало крыши.

В Огуз Окюрген один из машинистов так струсил перед бураном, что убежал от своего компрессора, и в машине заморозило воду, а лед разорвал решетку.

На второй день позвонил Ваганов, что в реку, по которой плавили лес, свалилась невероятная масса, буквально лавина снегу, вода в реке обратилась в снежную кашу, движение бревен сначала замедлилось, а потом образовался большой затор.

Елкин учинил Ваганову строжайший допрос, чем грозит затор строительству. Едва он умолк, Оленька Глушанская продлила этот допрос:

— А что такое затор? Что-нибудь серьезное?

— Очень. Бедствие. Объясню потом, сейчас некогда. — И Ваганов умолк. Оленька несколько раз просила позвать его к телефону, пугала, что требует срочно Елкин, но ей всякий раз отвечали одинаково:

— У нас — затор.

И это звучало так же тревожно, как: у нас — пожар. За этим слышалось непроизнесенное: отстаньте, нам не до вас. Вскоре телефон замолчал — случилась авария.

Сдав, а вернее сбросив дежурство своей сменщице, Оленька кинулась в буран, к Елкину. Кругом был странный белый мрак, какой бывает только при большом снегопаде. И этот морозный, колючий белый мрак быстро мчался с шумом большой горной реки. Как ни отворачивалась Оленька, а летучий мрак находил ее лицо и сильно бил по нему. Сначала, гонимая этим мраком, Оленька быстро бежала. Давно бы пора быть юрте Елкина, а ее почему-то не было. Потом Оленька увязла в сугробе, — ни вперед, ни назад. Она принялась кричать: «Спасите! Спасите!» И опять странность — не слышала своего крика. Она старалась изо всех сил, до боли в глотке, но крика не получалось, как у немого, решительно неспособного даже мычать.

И вдруг из белого мрака протянулась к Оленьке рука, затем приблизилось еле видимое мужское лицо и спросило, почти прижавшись к уху Оленьки:

— Вам куда?

— К Елкину, — ответила девушка в ухо собеседника. — Вы — кто?

— Инженер Калинка. Держитесь за меня крепче!

И пошли, — он впереди, как буксир, пробивая грудью густой летучий снег, она, держась за него, вроде вертлявой баржонки.

Елкин сидел за «Машиной времени». Полость юрты неожиданно открылась, и в юрту влетел белобрысый косматый шар.

— Кто там? Закрывайте живей! — крикнул Елкин, ослепленный мокрыми, клейкими хлопьями.

На полу лежала Глушанская, точно вылепленная из снега. Над ней стоял Калинка и протирал себе глаза рукавом грубого плаща.

— Что такое? Откуда вы? — Елкин ошарашено раскинул руки.

— Ничего, ровно ничего, — прогудел Калинка. — Сейчас мы встанем. — Помог Глушанской встать, сдернул с нее шубу и усадил к горячей с румяными боками печурке. — Мы встретились, сам черт не знает, где мы встретились. Я вызвался проводить до вас, а тут у порога целый бархан. Ноги увязли, ветер подтолкнул и прямо к вам на пол. Ничего страшного! Я свободен, можно уйти?

Глушанская кивнула, и Калинка, пропустив в юрту новый порыв ветра со снегом, вышел на волю.

Калачиком, как делают котята, Оленька свернулась около горячей железной печурки и объявила:

— У меня все в полном порядке. Теперь, папочка, слушай!

— Какое в порядке — ты же вся бледная, синяя, — волновался Елкин.

— Просто из меня выдуло бураном весь дух. Он скоро вернется. Знаешь, папочка, я видела смерть. Вышла к тебе, а меня как начало вертеть, вертеть и закружило. Попала я в сугроб и не могу выбраться. И бараков не нижу, и ничего. Один снег. Кричу: «А-у! А-у!» Даже не помню, что кричала. Знаю, рот открыт и горло от натуги больно, а ничего не слышу. Страшно как!.. Не проходи тут Калитка, я замерзла бы. Калинка услыхал меня.

— Какой чуткий, а ты, значит, глуховата, в свою фамилию пошла.

— Нет, нет, ветер, все ветер! Он прямо из глотки выхватывал крики и прочь от моих ушей, прочь.

— Говоришь, видела смерть. Ну, какая она?

— Белая и колючая-колючая.

— И чертей видела? Хвосты-то летали кругом тебя, жик-жик?

— Это все ветер.

— Будь умней, выходи вовремя!

— Мне повидать тебя захотелось.

— А нет другого времени?

— В другое-то время тебя не увидишь, ты ведь такой: либо нет тебя, либо занят и сердишься. Я подумала — буран, сидишь один и обрадуешься.

— Ну, ну, не клевещи! Всего один раз рассердился, прикрикнул. Вот чаем буду поить, конфетку дам. Какой же я злой?!

— Добрый, в самом деле добрый? — Девушка вскочила и схватила Елкина за руку. — И очень добрый?

— Добрый, и очень, — смеясь, ворчал он, — к конфетке белый сухарик прибавлю и кусочек колбасы. Теперь убедилась?

— Вполне! Вполне! Только, кроме всего…

— Что, мало конфетки и сухарика с колбаской? Больше ничего не проси, не дам!

— Скажи, что тебе говорил про меня Ваганов? — шепнула девушка Елкину в ухо.

— Ничего, ровно ничего.

— Он пишет, что ты должен что-то сказать мне.

— За таких сорванцов, как твой Ваганов, ничего говорить не стану. Пусть говорит сам!

— Он пишет, что ты не выпускаешь его с Кок-Су. Разреши ему приехать на один-один денечек! — Девушка с милым лукавством поглядела на старика. — И я поверю, что ты добрый.

— Ах, шалуны, плуты! — вскричал Елкин с деланном строгостью, потом добавил очень серьезно: — Вот пробьет затор, тогда может… А уедет от затора, выгоню, отправлю обратно этапом.

— Затор — это очень серьезно?

— Какой затор… По телефону, к сожалению, не видно, а уехать от него невозможно.

— Я напишу ему, скорей бы пробивал. А теперь конфетку. — И Оленька протянула руку.

— Напиши, напиши, тебя он, конечно, послушается, — проворчал Елкин.

Буран стих. Снежные заслоны легли сугробами по ущельям, а степь и дороги открылись лишь слегка запушенными — свободными для прохода и проезда. Весь конский состав уцелел, все автомашины пришли целыми, телефон, компрессор, раскрытые бараки, насыпь, кой-где пробитая и разбросанная ветром, были исправлены в первые же после бурана дни. Не будь затора на Кок-Су, можно бы считать буран милостивцем. Затор был серьезной угрозой участку: он задерживал в верховьях реки несколько тысяч бревен и мог сорвать паром — нарушить сообщение между Айна-Булак и закоксинским краем, где были заготовлены фуражные запасы строительства.

Елкин послал к Ваганову вестового с письменным распоряжением: «Немедленно отвести паром в безопасное место и разбить затор». В тот же день к вечеру, обогнав вестового, Ваганов прискакал на участок в одной ватной курточке с обледенелыми ногами и без шапки.

— Разбили? — крикнул Елкин.

— Нет. Разобьем! Дайте мне воды! — Ваганов протянул вздрагивающую, забрызганную кровью, руку. — Дайте воды, мне жарко. Я подыхаю от жажды.

— Где ваша шапка? Почему рука? Почему все ноги во льду?

— Затор. Из воды прямо на лошадь. Шапку, право, не знаю, пожалуй, ветром сдуло. А руку разодрал об лед, об кромку.

— Немедленно раздевайтесь! — Елкин притопнул ногой. — Вы же сдохнете. Кто будет управляться с затором, кто будет отвечать?!

— Я, я… сдохну, а отвечу, — бормотал Ваганов, снимая обледенелые, ломкие сапоги. — Адово место, ну кто мог подумать!

— Что подумать? Раньше думал бы. «Теченье пятнадцать километров, такую реку до декабря не заморозит». Вот тебе, получай: река бежит, а бревна стоят. Ты понимаешь, что может быть? Река сама взломает затор, сорвет паром и умчит все в Балхаш. Фураж останется за рекой. Как будешь переправлять его? Не разобьешь — через неделю у нас начнут дохнуть лошади. Не разобьешь, сукина сына под суд отдам, как злейшего вредителя!