Ибрагим Аль-Куни - Бесы пустыни

• Название: Бесы пустыни
• Автор: Ибрагим Аль-Куни
• Издательство: Библос консалтинг
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91501-018-4

Роман «Бесы пустыни» (название оригинала «Аль-Маджус») — одно из самых известных произведений ливийского писателя Ибрагима аль-Куни, лауреата многочисленных арабских и международных литературных премий.

В романе представлена эпическая картина жизни людей Сахары — Великой пустыни, где переплелись древние сказания, мудрые изречения далёких предков, устремления ныне живущих, из которых одни ищут Бога, а другие одержимы низменными страстями и вечной погоней за золотом и властью. Это книга о попытках вернуть потерянный рай через создание земного города счастья.

---

— К твоему счастью я не колдунья, чтобы устроить тебе тайные путы и привязать тебя к себе. У меня и денег нет, чтобы нанять колдунью с этакой целью. Я похоронила отца, потеряла брата, чтобы они могли тебе шею перерезать, отомстив за меня. Ты удачлив, любим богами, а я — несчастная, не владею оружием, кроме своего сердца, которое я завещала тебе, а ты его предал.

Ее широкие глаза наполнились слезами и она закончила читать обвинения:

— Что может быть несчастнее человека, дарящего в наши дни свое сердце! Как несчастен на земле тот, у кого нет ничего, кроме сердца!

Он отметил, что она повторила эту жестокую фразу трижды, словно зачитывая заклинание магов, заимствованное ею от премудрых бабушек. А потом… потом она ушла.

Ушла навсегда.

Она сбежала. Он искал ее во всем Кано и не нашел. Он опрашивал и заставлял искать торговцев, знакомых, предсказателей, но они были не в силах указать путь к ней. Более всего его ранила его беспечность. Эта его глупость проистекала из неведения, незнания природы и характера мулатки из джунглей, женщины, не способной так овладеть тайными приемами райского блаженства, если она не полюбит всерьез. Он не простил себе этого невежества относительно ее богатой, чуткой души и преданного сердца. Он не забыл пожара, вспыхнувшего в его груди, эту трагедию он носил с собой по сей день.

6

Это мгновение вернулось к нему спустя недели, когда он подставлял шею на милость палачу. Если бы это мгновенье не вмещало в себя чудесного духа невозможности, он не променял бы его на безумную удивительную поездку, имя которой — жизнь, а он променял ее так, он пожертвовал голову палачу, приготовляя себя к переходу на ту сторону.

Легендарное мгновение появилось так, как вообще возникает подобная ситуация между мужчиной и женщиной. Да нет — между самцом и самкой.

Он прибегнул к кальяну с гашишем, как его обучила тому пропавшая мулатка — великанша — чтобы набраться храбрости и уничтожить страх. Мужчина по природе своей труслив, как бы ни выказывал он свое мужество, когда дело доходит до святотатства и протягивания руки за плодом запретного дерева. Чтобы не дрожала рука, чтобы подавить эту сокрытую трусливую дрожь, он прибегнул к гашишу и… дерзнул. Ее шелковая кожа напоминала ему кожу его утраченной великанши. Однако то, чего он не знал, о чем ему ничто не напомнило и что он действительно воскресил, это то, что он стоял уже на пороге конца — это произошло после прикосновения, после первого прикосновения к невинности. Впечатление, произведенное легендой, принесло ему утешение, и он променял небесный миг на жизнь — не единожды не предполагал он ранее, что в состоянии обменять ее на что бы то ни было, пусть и на бытие в раю и в вечности… Что, она — иллюзия, что ли? Или все это бесовский, сумасшедший миг от сатаны? Разве способно застенчивое живое существо, закутанное в скромность и стыд, произвести чудо, уничтожить вмиг весь богатый опыт паломника аль-Беккая и превратить мудрость Великой Сахары в пепел и прах? Или это мгновенье — то самое, на которое его прародитель променял царствие небесное, рухнув из-за него с райских высот, обменяв вечное счастье на земные страдания? Да. Это, пожалуй, походит больше всего. Это — единственное объяснение, наиболее точно отображающее истину момента и его триумф.

С первым прикосновением гурия обнажила себя, запылав ярким пламенем. Исчезли стыд, скромность, застенчивость — превратились в огонь. А он, которого воспитывали ситуации и опыт стольких путешествий и снабжала Сахара мудростью и достоинством, превратился вдруг в хрупкого мотылька, летящего на пламя. Он с этой скромною самочкой, с которой он только что шутил и игрался, с которой обращался как с ребенком, — он с ней поменялся ролями. Он стал несмышленым дитятей, а она оказалась сидящей на троне искуса и умудренности.

Это безумие почти заставило его забыть секретное слово. Это безумное мгновенье так шатнуло его, что он почти забыл о ключе ко всему плану и чуть не порушил всю свою интригу. Конечно, если бы тайный голос мщения не оказался сильнее всякой страсти, он бы просто не пробудился ото сна. Если бы он не заплатил всем своим возрастом и земными дарами как цену за интригу, он бы не возопил в мгновение ока в последний миг падения пелены: «Дахшун! Дахшун! Дахшун!» Зов получился как предсмертный хрип убиваемого на заклание животного, как мычание быка. Однако бежавший от греха в страхе Дахшун, который, казалось, заскучал уже в своем длительном ожидании во дворе по соседству, все-таки в нужный момент ответил на зов — он поспешил к своему господину, увлекая за собой свиту из знатных гостей. Их появление совпало с кульминацией, с последним стоном, с криком возрождения или, скорее, с глубоким вздохом предсмертной агонии, с последней мольбой жизни… Он уставился в них отсутствующим взглядом, медленно поводя зрачками в замешательстве. Жизнь к нему вернулась вместе со вдохом, он прочел нараспев, словно совершивший возвращение с того света:

— Слава Аллаху!

По соседству с ним, в этом покое, какое-то огненное существо с выпученными глазами кусало кожаную подушку. В толпе собравшихся у входа мужей начала прорисовываться фигура купеческого старшины. Затем он одного за другим стал отличать своих соперников.

Воцарилось молчание пустыни.

Он еще раз начал оглядывать их всех по одному. Задержался на старшеньком, который выучивал всех своим козням, вражде и колдовству. На его лице он различал все цвета радуги. Он впервые осознал точно, что произошло. Он вернулся к жизни, в оазис, закованный в кандалы из песчаных холмов, вернулся туда, где его охватило такое счастье, которого не знала ни одна тварь, просто не могла знать ни одна тварь на земле! Счастье загадочное, тайное, полновластное — конечно же, оно оказалось мимолетным…

Всю торжественность воцарившегося молчания он нарушил громко прочитав нараспев еще раз:

— Слава Аллаху!

Все это время огненная тварь продолжала поглощать кожаную бахрому с краев подушки. По аппетитным губкам ее бежала густая пена.

7

Баба поднял взгляд от кучки желтых листов бумаги. Помахал, по своему обычаю, культяпкой руки в воздухе и задал вопрос обвиняемому:

— Ты признаешь предъявленное тебе безобразное обвинение?

Хаджи Беккай улыбнулся. Он долго молчал, прежде чем ответить:

— Неужели кади нуждается в дополнительных свидетельствах, чтобы утвердить это мое обвинение? Ты что, нуждаешься в признании для установления преступления, которому оказались свидетелями столько знатных мужей?

Баба взглянул на него с любопытством. Он долго всматривался своими выпуклыми глазами в лицо оппонента, затем спросил еще раз:

— А что вообще заставляет такого как ты именитого, почтенного мужчину совершать подобное отвратительное действие?

Хаджи издал короткий ехидный смешок. Почесал пальцами у основания своей серебристой бороды, затем дал ответ:

— А что вообще понуждает такого именитого, почтенного мужчину, как ты, пересекать всю Сахару от страны Шанкыт до Томбукту и от Томбукту до самого Вау, от Вау до Гадамеса, кроме одной жажды мщения?

Присутствующие обменялись многозначительными взглядами. Некоторые из именитых пошептались. Помощники судьи также посовещались. А сам Баба с хитроумием лисы вывернулся из затруднения. Он сделал вид, что смеется, и направил обвинение так, будто это шутка. Помахал своей культяпкой в воздухе и прокомментировал все с искусственной, отравленной ядом — снисходительностью:

— Ошибается почтенный обвиняемый, бросая в лицо судье такое подлое обвинение. Сахара — свидетель цели моих устремлений. Коли предписано мне судьбою помытарствовать да постранствовать среди оазисов, так это все осуществляется ради свершения правосудия, а не для нанесения пресловутого отмщения и попрания права мифических врагов, выдуманных воображением любопытных бездельников. Шейх аль-Беккай в состоянии поверить либо опровергнуть: нет у меня врагов в этой Сахаре!

Он ненадолго опустил взгляд на свою кучку желтых листов. Потом неожиданно резко поднял голову и закончил со злостью:

— Однако не отрицаю, что последую за всякой провинностью, где бы ни совершили попущение греху в ущерб царствию справедливости. Неужто ты найдешь в Сахаре задачу более святую, чем восстановление божией справедливости?

Хаджи продолжал теребить бороду, с которой уже свалился вниз лисам, и все так же загадочно улыбался. Наконец заявил с насмешкой в голосе:

— Не отрицаю. Ответчик постарается не противоречить мудрости приговора почтенного судьи.

— Постой! — вспыхнул шанкытец. — Я еще не выносил приговора.

— Знаю я, что ты не выносил приговора, но знаю также, что приговор твой заготовлен очень давно. Он был готов до того, как я снарядил в Bay гадалку, еще до того, как я свел счеты с имамом. Я его ликвидировал, когда выяснил, что родную мать заставил ходить по рукам мужчин, я подготовил для него судебную форму, пока обучался в школах Марракеша. Да. Я готов биться об заклад, что изучение правовых наук было просто маленькой хитростью для выработки формулировки: формулирования давнего содержания, которое еще в детстве было отведено мщению, чтобы утолить жажду в нем, и я соглашусь с тобой, никакая другая жажда с ней не сравнится! Ты потирал руки от радости, когда свершилось первое преступление в оазисе Азгер, и ты сказал себе: «Слава Аллаху, что указал мне дорогу в Bay и даровал мне возможность шею срубить!» Только вот дело сорвалось. Бьюсь об заклад, чутье твое судейское тебя не подвело, и ты прекрасно знал, что я в действительности все совершил, и когда бежал, хотел преподнести новую жертву твоей мнимой справедливости — правде твоих языческих богов-магов, и ты наложил руку на шею несчастного дервиша. И если б ему тогда Аллах не послал глашатая, если б он ему не послал искупительного барана на избавление, ты б его точно зарезал в угоду божеству мщения. Только все случившееся с бараном, это чудо с глашатаем, было воистину знаком небесным, не ускользнувшим от султана, который прожил жизнь в постоянном взаимодействии с пророчествами гадалок и прорицателей, с колдовскими символами да знамениями. Султан видел в происходящем божественное указание на опасность для своего царства, он был вынужден тебя удалить. Но вот опять готов свернуть с кровавой дорожки тот, кто по природе был создан для ненависти с самого детства. Взял ты свой посох и отправился за мной следом в Гадамес.