Екатерина Дашкова - Записки 1743-1810

• Название: Записки 1743-1810
• Автор: Екатерина Дашкова
• Издательство: Мир книги, Литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-486-03128-1

Княгиня Екатерина Романовна Дашкова (1744–1810) — русский литературный деятель, директор Петербургской АН (1783–1796), принадлежит к числу выдающихся личностей России второй половины XVIII в. Активно участвовала в государственном перевороте 1762 г., приведшем на престол Екатерину II, однако влияние ее в придворных кругах не было прочным. С 1769 г. Дашкова более 10 лет провела за границей, где встречалась с видными политическими деятелями, писателями и учеными — А. Смитом, Вольтером, Д. Дидро и др. По возвращении в Россию в 1783 г. возглавила учрежденную в том же году по ее предложению Российскую академию для изучения русского языка — уже этого достаточно, чтобы навеки вписать ее имя в историю русской культуры. Но она была и ученым-филологом и писательницей.

Среди произведений Дашковой наибольший интерес представляют публикуемые на страницах этого издании «Записки», в которых имеются ценные сведения о времени царствования Петра III, о воцарении Екатерины II, зарисовки московского быта середины XVIII в., характеристики известных русских и европейских деятелей.

---

На следующий день мы уехали после легкого завтрака; так как нам предстояло совершить все путешествие на одних и тех же лошадях, то мы не делали более шестидесяти четырех верст в сутки, а иногда и менее.

В городе Красный Холм городничий оказался, к счастью, воспитанным и порядочным человеком. Его фамилия была Крузе, и он приходился племянником знаменитому доктору Крузе. Он был вежлив и услужлив и дал нам с собой провизии, которой нельзя было достать в крестьянских деревнях и избах. Отдохнув несколько часов, мы рано утром отправились дальше. В этот день мы убедились в том, что курьер, то обгонявший нас, то отстававший от нас, был шпион, посланный Архаровым (император облек его властью инквизитора, и эти обязанности не претили его грубой и жестокой натуре) и каждый день доносивший ему обо всем, происходившем в нашей маленькой колонии. Лаптев вошел в избу, только что оставленную шпионом, и нашел в ней забытое им письмо на имя Архарова; оно не было запечатано; он писал, что я была очень больна и что Лаптев все еще сопровождал меня; вероятно, для придания большего интереса своему письму, он сообщал еще, что мои люди украли у мужика тулуп, хотя эта кража была совершена его слугой, имевшим только жалкую шубенку, тогда как накануне своего отъезда я подарила всем моим людям по прекрасному тулупу. С этого дня мы всегда поднимали доску, которою крестьяне прикрывают в избах спуск в погреб, чтобы убедиться, не подслушивает ли клеврет Архарова наши разговоры. Вскоре мною овладели более жгучая тревога и беспокойство, которые улеглись только по возвращении моем в Троицкое, когда мой брат и другие друзья письменно сообщили мне, что мой сын не подвергся гонениям со стороны государя. Мы приехали в Весьегонск, где городничим был двоюродный брат самого надежного орудия тирании и деспотизма Павла I, Аракчеева[230]; чтобы доставить ему это место, недавно был смещен занимавший его офицер, служивший около сорока лет, имевший девять ран и поставленный самой покойной императрицей. Меня посетили оба городничие, и бывший и настоящий. Мне стоило большого труда утешить бедного служаку и отвлечь разговор на другие темы, так как он все время возвращался к обсуждению своего увольнения от должности. Наконец я попросила его проводить мою дочь и мисс Бете на ярмарку, бывшую в то время одной из самых значительных в империи. Не успели они уйти, как ко мне вошел офицер и передал мне письмо. Оно было от моего сына; он послал этого офицера повидаться со мной, отдать приказание крестьянам села Коротова (место моей ссылки), чтобы они оказывали мне повиновение как собственной барыне, и привезти ему весточку от меня. Молния, упав в мою комнату, кажется, не испугала бы меня так, как это письмо. Мое воображение уже рисовало мне ссылку сына в Сибирь за ослушание приказания императора, запретившего рассылать офицеров с депешами[231]. В глазах государя сын, вероятно, показался бы преступным еще потому, что принимал участие в судьбе своей матери, гонимой им. Я спросила у Шрейдемана, не видал ли его кто в городе и не встретил ли он городничего. Он ответил отрицательно, но я все-таки умоляла его немедленно уехать в Коротово, лежавшее всего в тридцати трех верстах от Весьегонска, где обещала переговорить с ним, и убедила его немедля покинуть город и вернуться другой дорогой, минуя эту. Тотчас же по возвращении с ярмарки моих спутниц мы уехали и поздно вечером прибыли в место жительства, указанное мне императором.

Моя изба была довольно просторная; напротив нее была кухня, а лучшая изба в боковом переулке была приготовлена для моей дочери. Прежде всего я отправила Шрейдемана, но каково было мое удивление и беспокойство, когда слуга моего сына сказал мне после его отъезда, что Шрейдеман не только видел городничего, но по легкомыслию и тщеславию объявил свое имя, вследствие чего городничий потребовал его паспорт и оставил его у себя. Я не знала покоя ни днем, ни ночью, так как даже во сне мне грезилась ссылка сына в Сибирь. Я написала моему брату и некоторым друзьям, умоляя их сообщить мне сведения о сыне, но даже их уверения, что он был назначен командиром полка[232], не вполне успокоили меня. Что касается до меня лично, я была покойна и радовалась тому, что моя изба была лучше и просторнее, чем я ожидала. Правда, ночью мои три горничные спали со мной (днем они сидели в комнате мисс Бете), но они так внимательно за мной ухаживали и были так чисты, что ничуть меня не стесняли. Кроме того, мисс Бете догадалась захватить с собой зеленый суконный занавес, которым и отделила мое помещение от помещения горничных.

На следующий день я отправила и Лаптева; судьба его меня также сильно тревожила. Господь избавил меня от угрызений совести, которые я непременно испытывала бы, если бы он стал жертвой своей благодарности и привязанности ко мне. Император узнал, что он проводил меня до Коротова, и сказал на это, что Лаптев, очевидно, носит панталоны, а не юбки — государь употреблял обыкновенно это выражение, когда хотел сказать, что данное лицо отличается мужеством и твердым характером. Батальон стрелков, которым командовал Лаптев, был упразднен Павлом I, так что он очутился на улице, но государь дал ему полк и вскоре пожаловал ему командорский крест Иоанна Иерусалимского.

Из Твери я написала своему двоюродному брату, князю Репнину, и попросила его узнать, в каких преступлениях меня обвиняет император; князь Репнин знал прекрасно, какие чувства руководили мною в царствование Петра III, знал, что они должны были ясно доказать государю и всем порядочным людям, что я никогда не имела в виду ни личных интересов, ни преступного возвышения моей семьи. Я сообщила князю название деревни, куда была сослана на неопределенное время, и указала нескольких искренно преданных мне академиков, которые перешлют мне его ответ; я обещала послать вскоре крестьянина к одному из них, чтобы получить из его рук письма ко мне; таким образом, и его письмо непременно попадет ко мне. Императорам приносили присягу только дворяне, мещане, военные и все люди, состоящие на службе, а крестьяне, принадлежавшие дворянам, к присяге не приводились. Не знаю, по какому капризу император Павел велел присягать и всем крестьянам. Эта новая мера, никогда еще не применявшаяся в России, оказалась пагубной. Крестьяне вообразили, что они больше не принадлежат помещикам, и некоторые деревни в различных губерниях возмутились против своих господ и отказались платить им оброк. Государю пришлось послать войска для их усмирения. В поместьях Апраксина и княгини Голицыной, рожденной Чернышевой, бунт был так упорен, что пришлось стрелять из пушек, и несколько человек пали жертвой заблуждения, в которое они были введены этой мерой. Не знаю, появлялись ли в других губерниях канцелярские писаря (самое вредное в России отродье), объезжавшие некоторые дворянские имения и внушавшие бедным невежественным крестьянам, что, если они только заявят о своем желании принадлежать прямо государю, они будут избавлены от всяких повинностей по отношению к своим господам. Двое таких писарей объехали Архангельскую губернию и северную часть Новгородской и до моего приезда побывали и в Коротове, где предложили крестьянам за умеренную плату довести об их желании до сведения императора, но те с негодованием отвергли их предложение, объявив, что они чувствуют себя счастливее крестьян, принадлежащих казне. Для усмирения бунтов в этой губернии был послан князь Репнин. Проезжая через маленькое село, лежавшее по соседству с Коротовом, он призвал к себе сельского священника и попросил его передать мне тайно письмо. Священник с клятвой обещал князю в точности исполнить его поручение, что он и сделал: однажды, глядя в окно, я увидела незнакомого священника, направлявшегося прямо к моей избе. Я вышла на крыльцо, а он, взойдя по ступенькам, передал мне письмо и, сказав только, чтобы я надеялась на милосердие Божие, исчез. Князь Репнин выражал мне сожаление, что не может ничем помочь мне, и советовал мне написать императрице и просить ее заступиться за меня перед своим супругом.

Должна сознаться, что мне тяжело было обращаться с просьбой к императрице, которая, как я думала, не была очень благосклонно расположена ко мне. Я не спешила писать это письмо и не попросила бы разрешения переехать в Троицкое, если бы я одна страдала от жизни в крестьянской избе в шестидесятиградусные морозы, не имея возможности гулять даже с наступлением позднего и короткого лета, так как кругом были все болота и непроходимые леса; но вместе со мной страдали моя дочь, мисс Бете и мои люди; они, пожалуй, мучились больше меня, так как переносили эти невзгоды из-за меня. Меня поддерживали сознание моей невинности, чистота совести и какая-то душевная гордость, придававшая мне силы и мужество, неожиданные для меня самой и являющиеся загадкой для меня, которую я могу разрешить только приписывая их смирению, присущему каждому благоразумному человеку.