Н. И. Уварова - «Рождественские истории». Книга седьмая. Горький М.; Желиховская В.; Мопасан Г.

• Название: «Рождественские истории». Книга седьмая. Горький М.; Желиховская В.; Мопасан Г.
• Автор: Н. И. Уварова
• Жанр: Классическая проза

В завершающей книге серии «Рождественские истории» собраны произведения Максима Горького, Веры Желиховской и Ги де Мопассана. На страницах сборника вы прочитаете святочный рассказ Желиховской о чудесном сне в руку, жизненные и злободневные новеллы Мопассана, а также рассказ-пародию Горького на «Преступление и наказание». «Рождественские истории» – серия из 7 книг, в которых вы прочитаете наиболее значительные произведения писателей разных народов, посвященные светлому празднику Рождества Христова. В «Рождественских историях» вас ждут волшебство, чудесные перерождения героев, победы добра над злом, невероятные стечения обстоятельств, счастливые концовки и трагические финалы. Вместе с героями вы проникнитесь важностью добрых дел человеческих, задумаетесь о бескорыстии, о свете и милосердии, о божественном в человеке.

---

– В шубе!..

А встретить человека в шубе тем, видите ли, приятно, что у шубы пуговиц нет и очень уж легко она снимается. Идём мы сзади этого человека и видим – человек широкоплечий, росту немалого… Бормочет что-то. Мы соображаем.

Но вдруг он сразу остановился, так что мы чуть ему носами в спину не воткнулись, – остановился, взмахнул руками да как рявкнет здоровеннейшим басищем:

– Я то-от, кого никто-о не лю-юбит…

Точно из пушки выстрелил! Мы оба так и шарахнулись от него. Но уж он заметил нас.

Встал спиной к забору – опытный человек! – и спрашивает:

– Кто такие? Жулики?

– Нищая братия… – скромно ответил ему Яшка.

– Нищие! Это хорошо… Ибо я тоже нищ… духом… Куда идёте?

– В конурку нашу… – сказал Яшка.

– И я с вами! Ибо – куда ещё пойду? Некуда мне… Нищие! Возьмите меня с собой!

Кормлю и пою вас… Приютите меня… приласкайте!

– Зови! – шепнул мне Яшка.

Я слышал в ревущем голосе этого человека ноты пьяные, но слышал в нём и ещё нечто – вой и рёв в кровь расцарапанного больного сердца. У меня есть хорошее чутьё драмы, я в своё время суфлёром в театре служил… И я стал усердно звать к себе этого ревущего человека.

– Иду! Иду к вам, нищие! – гудел он во всю силищу своей широкой груди.

Мы пошли рядом с ним, и он говорил нам:

– Знаете ли вы, кто я? Я есть человек, бегущий праздника! Податной инспектор Гончаров, Николай Дмитрич – вот я кто! У меня дома есть жена, там дети у меня… два сына… и я их люблю… Там цветы, картины, книги… Всё это – моё… Всё – красивое…

Уютно и тепло у меня дома… Вот бы всё, что есть у меня дома, вам бы, нищие… Вы бы долго пропивали всё это… Вы – свиньи, конечно… и пьяницы… Но я – не пьяница, хотя вот – пьян теперь. Я пьян потому, что мне душно… Ибо в праздник – мне всегда тесно и душно…

Вы этого не можете понять. Это – глубокая рана… это – болезнь моя…

Я слушал его с большим любопытством. Мне всегда, когда я вижу большого и здорового человека, думается, что вот этот человек – несчастный есть. Потому что жизнь – не для здоровых и больших людей. Жизнь сделана для маленьких, слабеньких, худеньких, дрянненьких.

Пустите осетра в болото – он сдохнет в нём, непременно сдохнет. А лягушки, пиявки и всякая другая дрянь не может жить в чистой, проточной воде. Для меня этот ревущий человек был очень любопытен…

И вот мы привели его к себе, в наш подвал, чем очень испугали хозяйку. Она так поняла, что мы завели его к себе, чтоб ограбить, и хотела было сообщить о таком нашем намерении полицейской власти. Мы её успокоили, попросив старуху обратить внимание на наши чахлые фигуры и на него – огромного, с длинными ручищами, широкорожего, широкогрудого… Он мог удушить и нас и старуху и даже не вспотел бы от этого. Затем успокоенная старушка была откомандирована в кабак, а мы втроём сели за стол.

Сидим мы в миниатюрном логовище нашем и возливаем понемножку на встречу праздника.

Наш гость сбросил шубу и остался в одной рубашке, без жилета. Сидел он против нас и ревел нам:

– Вы, очевидно, жулики, я чувствую… Вы врёте, что нищие, – для нищих вы молоды… И потом – глаза у вас слишком наглы… Но кто б вы ни были, мне всё равно! Я знаю, что вам не стыдно жить, – вот в чём дело! А мне – стыдно! И я бежал из дома от стыда…

Вы знаете, сударь мой, болезнь есть такая нервная, пляской святого Витта называется она. Так вот есть люди, у которых совесть болит этой болезнью. И я видел, что инспектор именно из таких людей…

– У меня в доме – всё, всё устроено на этакую порядочную ногу. Это ужасно противно – жить на порядочную ногу! Всё расставлено и развешано раз навсегда, и всё так приросло к месту, что даже землетрясение неспособно сдвинуть всех этих стульев, картин, этажерок…

Они пустили корни и в пол и в душу моей жены… Они, деревянные и бездушные, вросли в нашу жизнь, и я сам не могу жить без их участия. Вы понимаете? От привычки ко всей этой деревянной дряни – сам деревенеешь. Привыкаешь к ней, заботишься о ней, чувствуешь к ней жалость, чёрт её возьми! Она всё растёт и стесняет вас, она выталкивает воздух вон из комнаты, и вам нечем дышать. Теперь она – эта армия привычек – нарядилась к празднику, вымылась, вытерлась и – блестит. Противно блестит. Она смеётся надо мной… Да! Она знает – когда-то у меня было её всего три: койка, стул и стол. Был ещё портрет Герцена… Теперь у меня сотня мебели… Она требует, чтобы на ней сидели люди, достойные её цены… Ну, и ко мне являются сидеть на ней достаточные люди…

Инспектор тянул стакан водки и продолжал:

– Это всё порядочные люди, это полумёртвые люди, это благочестивые коровы, воспитанные пресными травами с лугов российской словесности… Мне с ними – невыразимо скучно, я задыхаюсь от запаха их речей… Я уже всё знаю, что могут они сказать, и знаю, что они ничего не могут сделать для того, чтобы стать живее, интереснее. У-у! Они страшные люди по тупости их душ… Они все тяжёлые такие, большущие, и слова у них тяжёлые, как камни… Они могут раздавить человека… Когда они приходят ко мне, мне кажется, что вот меня обкладывают кирпичами, хотят замуровать в глухую стену… Я их ненавижу… Но я не могу их выгнать вон, и потому я боюсь их… Их не я привлекаю к себе… Я человек угрюмый, молчаливый… Они приходят просто для того, чтобы сидеть на моей мебели… Я однако и мебель не могу выбросить вон – её любит жена… У меня жена ради мебели и существует, ей-богу! Она уже и сама стала деревянная…

Инспектор хохотал, прислонясь спиной к стене. А Яшка, которому, должно быть, ужасно скучно было слушать инспекторовы вопли, воспользовавшись перерывом в его рассказе, сказал:

– А вы бы, ваше благородие, эту самую мебель изломали об жену…

– Что-о?

– То есть… видите, сразу бы эдак – вон всё!

– Дур-рак!

Он тряхнул пьяной головой и, опустив её на грудь, просто сказал:

– Ужасно тошно! И – как я одинок! Завтра праздник… А я не могу… я не могу быть дома… Решительно не могу!

– У нас погостите! – предложил Яшка.

– У вас? – Инспектор оглянулся вокруг: наша квартирёнка была насквозь прокопчена и пропитана грязью.

– У вас тоже гадко… Но слушайте вы, черти!.. Мы переедем в гостиницу – идёт?

Завтра? И будем пьянствовать! Хотите? И будем думать… Как жить – подумаем! Идёт? Ей-богу, – ведь надо перестать жить порядочной жизнью, пора! Да? Вы, впрочем, жулики, и вам это непонятно…

– Я понимаю, в чём дело! – сказал я инспектору.

– Ты? Ты кто? – спросил он меня.

– Я тоже бывший порядочный человек… – сказал я. – Я тоже испытал прелести безмятежного и мирного жития. И меня выжимали из жизни её мелочи… Они выжали, вытеснили из меня и душу и всё, что в ней было… я тосковал, как вы теперь, и запил, и спился… имею честь представиться!

Инспектор вытаращил на меня глаза и долго в угрюмом молчании любовался мною. Его толстые, красные губы, я видел, брезгливо вздрагивали под пушистыми усами, а нос сморщился совсем нелестно для меня.

– Весь тут? – вдруг спросил он.

– Весь я – omnia mea mecum porto (всё своё ношу с собой. – Ред.)! – подтвердил я.

– Кто же ты такой? – спросил он, всё рассматривая меня.

– Человек… Всякая сволочь – есть человек… и наоборот…

Я раньше был великий мастер говорить афоризмами.

– Мм… премудро, – сказал инспектор, не сводя с меня глаз.

– Мы народ тоже образованный, – скромно заговорил Яшка. – Мы можем вам соответствовать вполне… Люди простые, а не без ума… И тоже – мебели разной роскошной не любим… К чему она? Ведь человек не рожей на стул садится… Вы вот подружитесь с нами…

– Я? – спросил инспектор. Он как-то сразу протрезвился.

– Вы! Мы вам завтра такие тайны жизни откроем…

– Подай мне шубу! – вдруг приказал Яшке инспектор, поднимаясь на ноги. И на ногах он стоял совершенно твёрдо.

– Вы куда же? – спросил я.

– Куда?

Он с испугом посмотрел на меня большими телячьими глазами и вздрогнул, точно озяб.

– Я… домой…

Посмотрел я на его вытянувшееся лицо и ничего больше не сказал. Каждому скоту уготован судьбою хлев по природе его, и, сколь бы скот ни лягался, – на месте, уготованном ему, он будет… хе-хе-хе!

Так и ушёл инспектор… Слышали мы, как, выйдя на улицу, он во всё горло рявкнул:

– Извозчик!..

Собеседник мой замолчал и начал пить пиво медленными глотками. Выпив стакан, он начал свистать и барабанить пальцами по столу.

– Ну и что же дальше? – спросил я.

– Дальше? Ничего… А вы чего ожидали?

– Да… праздника…

– Ах, вот что! Праздник – был… Я не сказал, что инспектор подарил Яшке свой кошелёк… В нём оказалось двадцать шесть рублей с копейками!.. Праздник был…

Извозчик

Святочный рассказ

Предпраздничная сутолока, дни всеобщей чистки, мытья и расходов – масса мелких расходов к сочельнику, почти дочиста опустошающих карман человека, живущего на жалованье, – эти два-три дня сильно расстроили и без того не особенно крепкие нервы Павла Николаевича.