Дмитрий Шеваров - Двенадцать поэтов 1812 года

• Название: Двенадцать поэтов 1812 года
• Автор: Дмитрий Шеваров
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03700-7

Имена большинства героев этой книги — Н. И. Гнедича, С. Н. Марина, князя П. И. Шаликова, С. Н. Глинки — практически неизвестны современному читателю, хотя когда-то они были весьма популярными стихотворцами. Мы очень мало знаем о военной службе таких знаменитых поэтов, как В. А. Жуковский, князь П. А. Вяземский, К. Н. Батюшков… Между тем их творчество, а также участие как в литературной и общественной жизни, так и в боевых действиях — во многом способствовали превращению Отечественной войны 1812 года в одну из самых романтических эпох российской истории, оставшейся в памяти потомков «временем славы и восторга».

Книга Дмитрия Шеварова «Двенадцать поэтов 1812 года» возрождает забытые имена и раскрывает неизвестные страницы известных биографий.

знак информационной продукции 16+

---

Как и во всякой газете, в «Московских ведомостях» случались опечатки. Одна из них особенно запомнилась читателям: «союзные монахи» вместо «союзные монархи».

Когда Петр Иванович оставил службу, то покинул и Москву. Это было неожиданно для всех, ведь казалось, что он всегда будет спешить куда-то по Тверскому бульвару и кружиться в издательской суете. Еще удивительнее было то, что уехал он не в какое-нибудь подмосковное имение и не в Петербург, а в маленькую деревеньку Серпуховского уезда.

Здравствуй, милая, прелестная,
Жизнь, душа всего творения,
Дочь благих Небес любимая,
Гостья для земли бесценная,
Множество сердец чувствительных! —
Я тебя, Весна! приветствую —
Не в стенах высоких города,
Не на шумных его улицах,
Не из окон палат мраморных —
Нет! а в поле — вместе с птичками,
Гимн со мной тебе поющими…

Александра Федоровна Шаликова вспоминала: «Муж мой, проживший более восьмидесяти трех лет, можно сказать, не знал старости. За год до своей кончины он читал очень много, писал твердым и красивым почерком, ездил верхом… О кончине его можно сказать, что она была проста и естественна, как и вся жизнь его. Он без болезни уснул вечным сном как младенец, угас как лампада…»[221]

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ ШТАБС-КАПИТАН БАТЮШКОВ (Константин Николаевич Батюшков. 1787–1855)

Глава первая

Если первые впечатления столь сильны в сердце каждого человека, если не изглаживаются во все течение его жизни, то тем более они должны быть сильны и сохранять неувядаемую свежесть в душе писателя, одаренного глубокою чувствительностию.

К. Н. Батюшков. Нечто о поэте и поэзии. 1815 г.[222]

Портрет и автопортрет. — Петр Андреевич. — Дедова опись

Константин Батюшков: портрет глазами современников

Образ Батюшкова неопределенно, туманно рисуется передо мною: …небольшого росту, молодой красивый человек, с нежными чертами, мягкими волнистыми русыми волосами и со странным взглядом разбегающихся глаз…

Графиня А. Д. Блудова[223]

Опишу наружность Батюшкова. Он росту ниже среднего, почти малого. Когда я знал его, волосы были у него светло-русые, почти белокурые. Он был необыкновенно скромен, молчалив и расчетлив в речах; в нем было что-то робкое, хотя известно, что он не был таков в огне сражения. Говоря немного, он всегда говорил умно и точно…

М. А. Дмитриев. Мелочи из запаса моей памяти

Автопортрет Батюшкова

Лицо у него точно доброе, как сердце, но столь же непостоянно. Он тонок, сух, бледен, как полотно. Он перенес три войны и на биваках был здоров, в покое — умирал. В походе он никогда не унывал и всегда готов был жертвовать жизнию с чудесною беспечностию… Он вспыльчив, как собака, и кроток, как овечка… Он жил в аде — он был на Олимпе.

(Из статьи «Чужое: мое сокровище!». 1817)

* * *

До наших дней дошла опись имения, составленная Львом Андреевичем, дедом Батюшкова, в 1796 году (тогда будущему поэту было девять лет). Казалось бы: список вещей и ничего более, но читается он как стихи. А сколько поэзии нашел бы в этой кондовой дедовской описи Батюшков, попадись ему эта бумага! Сколько вещей, памятных с детства, явилось бы ему тут…

В 1960-х годах опись батюшковского имения обнаружил в Центральном государственном историческом архиве Колесников — выдающийся историк северной деревни, археограф, краевед и блистательный педагог. Его звали как Вяземского и пушкинского Гринева — Петр Андреевич. И судьба его в юности была сродни судьбе героя «Капитанской дочки». В Гражданскую войну казачья станица, где он рос, была захвачена лихими «пугачевцами»; мальчишка потерял всех близких и чудом спасся. Потом, уже молодым человеком, он бежал от НКВД на Север, где в лесном труднодоступном краю стал сельским учителем.

В пору нашего знакомства Петр Андреевич Колесников уже почти ослеп, но еще читал лекции в Вологодском педагогическом институте, в ста метрах от которого стоит памятник Батюшкову. А жил Колесников рядом с редакцией, где я тогда работал, и мы часто виделись. Потом я покинул Вологду, но несколько раз в год возвращался и всякий раз забегал навестить Петра Андреевича. Помню, как однажды мы целый вечер беседовали в зимних сумерках, а потом и вовсе в темноте — не было электричества. Романтики добавляло то, что мы сидели на стульях восемнадцатого века.

А опись, составленная дедом Батюшкова, — этот блистательный смотр наследственного добра! — вот она (конечно, не вся, а наиболее «вкусные» ее фрагменты):

«Опись, сочиненная 796 году в сентябре месяце,

Святых икон и прочего имущества.

В зале:

Портрет султана турецкого.

Картин разных за стеклами пять.

Зеркал малых продолговатых два…

В спальне:

Образ на полотне вечери тайныя.

Картин о сыне блудном за стеклами пять.

Родословная о роде Батюшковой…

В лакейской горнице:

<Икона> Апостола Петра, писанной на полотне.

Родословная о роде царском.

Портрет персицкого шаха и японского императора, два.

Рожа убийца корола Швецкого, малая, за стеклом на бумаге.

Зеркало в черных рамах, одно…

В сенях:

Рожа Димитрия Самозванца.

Рожа Емельки Пугачева…

В беседке в новом саду:

Картина Птичка, за стеклом.

Налицо книг, а именно:

Лексикон российской словесной.

Книжка лекарственная от уязвления змей.

Книжка о пользе мозжовельника.

Полковничья инструкция.

Пехотной строевой устав.

Устав купеческого водоходства.

Фарфоровой посуды:

Для масла чухонского судок, один.

Чайника два, в том числе склееной один.

Старых чашек чайных, синих саксонских, семь.

Железных вещей:

Пушек железных четыре с станинами деревянными.

Удила турецкие одне, взяты в 737 году в Очакове Андреем Ильичом (в горнице; кому из сыновей достанутся, сохранят для памяти).

Лошка для снимания меду, когда варят, одна.

Цепь собачья с ошейником одна.

Лом один.

Форма для мороженья ягод.

Карета дорожная, белая, обита белым сукном, со всем прибором.

Одноколка без колес четырехколесная, одна.

Шпага, украденная Омельяном, с портупеей, одна…»[224]

В дедовом имении Батюшков жил мало, но предметное окружение его детства здесь проглядывает. Все родившиеся в зените Екатерининской эпохи не просто жили среди именно таких вещей — вещи образовывали уклад, который выражал эпоху. П. А. Бартенев замечательно говорил о том, что отличало век Екатерины: «Ясность, толковость и твердость быта»[225].

Ах, пушки железные со станинами деревянными, если бы вы замолчали навсегда!

Шпага, украденная Омельяном, — ржавей на чердаке!

Пылись, засиженный мухами, пехотный строевой устав!

Дайте, дайте вырасти нашему герою!

Глава вторая

Вспомнилось, что некоторые теплейшие письма апостолов были тоже письмами к другу.

С. И. Фудель. Воспоминания

Неостывшие письма. — Битва при Гейльсберге. — «Сто смертей». — Рига. — Любовь. — Старик Мюгель. — Шведский поход. — Итальянские каникулы русской поэзии

Если бы мы не считали заведомо архаичным того, кто появился на свет в XVIII веке, то Батюшкова читали бы сейчас в метро. Особенно его письма другу юности Николаю Гнедичу. Эти письма кажутся только распечатанными из электронной почты, еще страницы теплые от принтера.

Нырнув в эту переписку двух друзей, нынешние двадцатилетние с удивлением признали бы в Косте Батюшкове своего приятеля.

«Я готов ехать в Америку, в Стокгольм, в Испанию, куда хочешь, только туда, где могу быть полезен…»[226]

Как узнаваема эта бравада в письмах из армии: «Не забывай, брат, меня. Я здоров, как корова. Твой Ахиллес пьяный столько вина и водки не пивал, как я походом…»[227]

А с кем они еще могли обсуждать свои влюбленности и знакомства с барышнями? Только друг с другом.

«Не видал ли ты у Капниста-стихотворца одну девушку?.. Каковы у нее глаза?.. Я во сне ее видел…»[228]

«Я видел твою Софью, толстую Софью!!! или ты, или она зело переменились… Не приведи Бог честному человеку воображать, что женщины богини…»[229]

«Я работаю сердцем, то есть стараюсь влюбляться. В кого? Еще и сам не знаю. А твоя Софья…»[230]

«В доме у меня так тихо, собака дремлет у ног моих, глядя на огонь в печке; сестра в других комнатах перечитывает, думаю, старые письма…» (1 ноября 1809 года из Хантонова). Не этот ли вечер он вспомнит в саксонском городишке во время европейской войны, когда между боями будет писать письмо другу: «Кончая мое маранье, я сижу в теплой избе и курю табак. На дворе мятель и снегу по колено: это напоминает Россию и несколько приятных минут в моей жизни…»[231]