Александр Бологов - Один день солнца (сборник)

• Название: Один день солнца (сборник)
• Автор: Александр Бологов
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: О войне
• Год: 1988
• ISBN: 5-268-00554-5

Псковский прозаик известен читателю по книгам «Если звезды зажигают», «Билет в прицепной вагон», «Последний запах сосны» и др. Повести и рассказы, вошедшие в настоящий сборник, написаны в разные годы. «Облака тех лет» — это горестное повествование о трагической жизни людей, обреченных существовать в условиях гитлеровской оккупации. Действие других повестей и рассказов происходит в наши дни. Нравственные принципы советского человека, воспитание молодежи, влияние родителей на формирование характера, внутреннего мира детей — эти проблемы объединяют все произведения книги.

---

— Так когда вас снесут-то? — выдернув из множества предметов на столе графин с остатками водки, Михаил протянул его жене и кивнул в сторону холодильника: «Влей маленькую…»— Когда?

— Переселенье-то?

— Да.

— Ай!.. Пришла балалайка, назвонила — этот, который переписывал всех по домам, — да так вот который год и ждем. А я думаю, бесполезное дело, сынок. Ты подумай: колупни сейчас — ведь как тараканы побегут из развалюх. Стольких напрописали, как слух пошел, что всю улицу будут сносить, — ужас! Я знаю, у каждого родственники нашлись, уж, кажется, потерянные. Все теперь в город норовят…

Далеким отблеском мелькнуло время, когда сама она, ниткой потянувшись за мужем из деревни, трудно привыкала к городу — холодному и чужому, как ей казалось, для каждого. Ольга вытерла платочком лицо и продолжала:

— И ко мне подъезжали — да-да, и знаешь кто?

— М-м?

— Тетушка твоя Евгения…

Это была отцова двоюродная сестра. В голодное время Мишке перепадало кое-что со стола дальних родственников, — он тайком от матери изредка наведывался к ним. В те дни, когда Ольга со своей тройкой билась в нужде, словно рыба об лед, Евгения и горсткой соли не поделилась с невесткой, при всяком удобном случае выставляя наружу скудость своей жизни. Да и позже если и привечала кого из Ольгиной ребятни, так это Мишку — мальца расторопного и учтивого. Зинку Евгения считала пригульной, чужой, а Саньку «горазд спесивым» и вредным. Ольга, уяснивши, чем дышит ее золовка, в один раз отрубила все связывавшие их ниточки. Ни сама не была ни разу у Евгении, ни к себе ее не приглашала.

Михаил все это знал, конечно, — и по сию пору хаживал к тетке в редкие приезды домой, опять же скрытно от матери.

— Ты так и не помирилась с ней? — спросил он, будто сомневаясь.

Ольга удивленно поглядела на сына.

— Чего же это мне с ней мириться? — Она покачала головой и, секунду-другую помедлив, добавила — Да мы ведь и не ругались…

Михаил сделал вид, что никаких подводных струй в материных словах не различил, и бодро отозвался:

— Иностранцы с нами в космос летят, все секреты друг другу выложили — теперь ведь не скроешь, а люди на земле не могут столковаться…

Ольга промолчала.

— И огород твой со временем пропадет, — быстро тронул Михаил другую струночку.

— Да уж если возьмутся — пропадет.

— А все-таки очень выгодно — свой огород, правда? — спросила Лида.

— Лидушка, привычка. У вас вот все магазинное, а мне — укупишь ли? А огород — и зелень, и картошки сажаю ведра два-три. И Зинку снабжаю, и себе хватает до весны.

— А деревья? — Михаил произнес это так, словно очень жалко ему было, что у них-то с женой сад развести негде.

— И деревья, — согласилась Ольга. — Яблоки сушу, груши. И детям полезно — груша крепит хорошо, и витамины зимой.

Она подумала, что зря все-таки не привезла молодым и в этот раз вместе с вареньем сушеных яблок, — не пропали бы, употребили бы в дело.

— Да деревья-то уж застарели, — сказала она вслух. — Яблоня в дальнем конце ничего почти не дает, левый сук совсем высох. Спилить бы надо, я уже говорила Толику, да все как-то руки не доходят. А груша-то вымахала, сынок! Теперь уже не залезть… Одичала, правда, грушки маленькие — во! — Ольга показала долю пальца. — Ухаживать надо за всем, поливать, да уж силы не те. Разве натаскаешься воды?

— Все с угла? — Михаил вздохнул.

— С угла, два проулка… Так иногда намотаешь руки— думаешь, пропади оно пропадом!.. А нет, опять идешь.

— Огород и спас в войну, правда?

— Господи, да без него я и не знаю, что бы и было. Сад-то хулиганье обчищало: во, с голубиное яйцо завязь обрывали. Никак нельзя было уберечь. Я как-то надумала караулить, дак чуть самою не прибили — с железными прутьями лазили. Специально делали.

— Вот хамы!..

— Ай, сынок, все есть хотели…

— Значит — иди воруй?

— Да нет, это — конечно…

Ольга пожала плечами — не об этом, мол, речь — и развернулась к невестке:

— До войны-то у нас вообще не было огорода, один сад и трава. А в войну, в первую же весну, я сначала одну куртинку вскопала, потом вторую — так и подняла все под стволами. Потом и подсадила несколько корней, добыла в деревне, — ранетку, две вендерки…

— Я помню, — сказал Михаил.

— Да ты уже большой был, лет семь; конечно, должен помнить.

Минакова снова обдало теплом давнего прошлого, захотелось еще выпить — за тяжкое детство, за ушедшие годы. Он щелкнул пальцем по горлу, протянул руку к холодильнику: «Лида, ну что ты!» А матери сказал:

— Как выжили только…

— А так и выжили. Лежу ночью, думаю: а как же завтре-то, чем кормить-то буду? Все выменяно — и часы у нас были с кукушкой, и машинка ножная «Зингер», и вещи отцовские, что остались, — все снесли в деревню с Варей Грибакиной. За машинку два пуда хлеба дали, зерна и масла топленого. Да-а, дело было зимой, масло отпечатком так в тряпке и несла, помню. Ну, думала, заживем. А быстро все прибрали, мыши.

— Какие мыши?

— Да вы — мыши, какие же еще! Ты да Санька. Зинка еще только родилась. Цельный день могли хрупать, только давай.

Ольга приложила платочек к мокрому глазу, отняла, долго, будто не различая, смотрела на пятнышко просочившейся слезы.

— А как Варваре-то досталось, господи-и! Четверо малых ребят, Николай погиб еще раньше нашего отца. Ох, Варя… А всех выходила, всю жизнь на девок положила. Побиралась с ними.

— Побиралась?

— Дак а что же, куда денешься?.. Да и мы просили, сынок…

На какой-то момент в комнате словно что-то остановилось — движение воздуха, света или ход времени. Стало пусто и тихо. Но этот момент тотчас и миновал, жизнь текла, и Ольга все поняла. Было совестно — у Михаила осело лицо, попунцовели мочки ушей и у Лиды.

Краски голоса помутнели, словно высохла в них живая влага, и Ольге пришлось помолчать, продышаться. Испытание было предназначено, и надо было принимать его.

— В доме уже ничего не оставалось… Ну, там — вещи, из обстановки, что не понесешь. А я хоть и слабая была, но лицом сытая, щеки никогда не опадали. Мне кто подаст? А ты догадливый был, все понимал. Помню, скажу: иди, попроси, сынок. Ты пойдешь к дому, знал, что кому сказать, и несешь что-нибудь. А я-то радуюсь…

…«Мы вакуированные, шелон под бонбежку попал, всех убило, мы с мамкой одни остались…» — говорил Мишка, за несколько шагов до облюбованной избы настраивая голос, загоняя его под самое нёбо — чтобы было правдивее и жальче. Он и сейчас, вот сию минуту, по первому же желанию мог точно воспроизвести незабытые присловья из побирушьего псалтыря, обкатанного им на черствых деревенских душах. Они, оказывается, жили себе, скрывались в дальних темных закоулках памяти, и стоило только встряхнуться, смахнуть с них многолетнюю пыль, чтобы вновь ощутить их острый вкус…

«Всех убило, мы с мамкой одни остались…» — Минаков почувствовал, как дрогнуло что-то у него в горле, занялись внутренним звоном голосовые связки и губы послушно шевельнулись и округлились, чтобы дать волю звукам и словам…

— А как волки-то нас отрезали!.. Сынок! Горло-то ты как посадил?

Минаков молча смотрел перед собой, потом повернул к матери голову и запоздало закивал, хрипло произнес:

— Точно, точно…

…Ольга рассчитывала, что они засветло обернутся, удачно ли, неудачно, а обернутся, будут дома еще до огней, как она и обещала бабушке. Да и Полина — ее новая знакомая в деревне — обнадежила на этот счет: три часа ходу, а пошустрей шагать — и того меньше. Это было верно, они с Мишкой и сделали один конец разве что чуть больше, нежели в три часа, да и то не особенно нажимали. Но это было на свежую силу, за плечами висели порожние мешки. Маркизетовое платье — единственное дорогое, что имела Ольга, — и двадцать пачек нафталина, взятого на обмен по совету Вари Грибакиной, был не груз.

Очень помогла Полина — по-девичьи свежая, мало похожая на крестьянку молодайка. Муж ее, лейтенант, воевал с первого дня войны, детей у них не было, жила Полина вдвоем с отцом. В первый приход свой в Путимец Ольга зашла в их крайнюю избу, чтобы попить, а ушла с полпудом картошки и с сердцем, полным тепла и благодарности. Такой благодарности она, кажется, ни к кому не питала ни до, ни после встречи с Полиной. «Вот ляжу и умру за нее в любой час, — думала, — только бы знать, что с детьми будет все хорошо».

Полина знала, кто из соседей как живет, и указала Ольге дома, где могли нуждаться в нафталине — пересыпать спрятанное добро. И дивное дело, на платье и грошовый порошок, добытый Варварою в аптеке, Ольга наменяла и картошки, и зерна, даже немного сметаны для забелки варева. «Вот, что есть», — сказала старуха, наскоблившая ее со стенок махотки.

Топали они с Мишкой первые минуты — ног под собой не чуяли. И за Полину, золотого человека, радовалась Ольга, и за Варю, детям которой несла пропитание. Плечи приятно давила полная торба, рядом пыхтел серьезный по-взрослому сын. Город, дом были далеко, но душа ликовала.