Федор Кнорре - Покупатели

• Название: Покупатели
• Автор: Федор Кнорре
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1976

Известный советский писатель Федор Федорович Кнорре — талантливый мастер прозы. Его всегда и прежде всего отличает интерес к проблемам морально-этическим, к сложной психологии человека.

Острый сюжет, присущий большинству его произведений, помогает писателю глубоко раскрывать внутренний мир наших современников, гуманный строй их чувств и мыслей. Мягкий юмор и лиризм сочетаются в его повестях и рассказах с эмоциональной напряженностью. Интересны сложные, самобытные характеры его героев и их, подчас очень непростые, судьбы и взаимоотношения.

Рассказ из сборника «Весенняя Путёвка» Советский Писатель. Москва 1976 г.

СОДЕРЖАНИЕ

ПОВЕСТИ

ВЕСЕННЯЯ ПУТЕВКА — 7

КАМЕННЫЙ ВЕНОК — 63

ШОРОХ СУХИХ ЛИСТЬЕВ — 250

РОДНАЯ КРОВЬ — 314

РАССКАЗЫ

ЖЕНА ПОЛКОВНИКА — 359

НОЧНОЙ ЗВОНОК — 398

ОЛИМПИЯ — 430

ПРОДАЕТСЯ ДЕТСКАЯ КОЛЯСКА — 444

ХОБОТОК И ЛЕНОРА — 464

СОЛЕНЫЙ ПЕС — 483

АКВАРЕЛЬНЫЙ ПОРТРЕТ — 508

МАТЬ — 526

ШЕСТЬ ПРОЦЕНТОВ — 539

УТРО — 555

КОРАБЛЕВСКАЯ ТЕТКА — 584

«БАКЛАН» — 599

ПОКУПАТЕЛИ — 615

ОДИН РАЗ В МЕСЯЦ — 626

---

На вокзале мы купили билеты и хотели взять мороженого, но оказалось, что все остальные деньги зашпилены и неудобно при людях доставать. Все равно настроение у нас в вагоне было очень хорошее.

Мы рассматривали картинки в книжке, где были нарисованы красные помидоры и зеленые огурцы и объяснялось, как повысить урожайность всех сортов овощей. Когда мы дошли до тыквы, дедушка вспомнил, как в детстве ел тыквенную кашу, и рассказывал про это до тех пор, пока нам не захотелось есть. Мы вытащили свои припасы и стали закусывать. Мне все приходилось разворачивать самому и подавать дедушке, потому что он при людях стеснялся шевелиться в своей толстовке. Она потрескивала, как будто там внутри дедушки что-то ломалось вроде фанерки.

Мы приняли решение сажать укроп между кустиков помидоров, чтоб экономить площадь нашего огорода, и начали изучать книжку про удобрения, но тут оказалось, что скоро нам слезать, и мы стали заглядывать в окошко вперед, не узнаем ли ту местность, которая была уже немного знакома по карте.

Потом мы поехали в автобусе, но не по улице, как в городе, а прямо через лес. На остановках тоже не было никаких улиц, только дощечка «Остановка автобуса», и небольшой навес с деревянной скамеечкой, и рядом какой-нибудь домик или два на краю леса. Одна остановка нам особенно понравилась. Табличка была прибита прямо к сосне, и никто тут не ждал автобуса, кроме рыжей белки, которая, увидев нас, взлетела на ветку, заболтала хвостом и сердито застрекотала, чтоб мы скорей уезжали с ее остановки.

Так мы не заметили, как доехали до самого конца. Нам показали, куда идти, и мы пошли по сыпучему песку между двух заборчиков и вдруг увидели, как блестит на солнце море. Тут нам так понравилось, что мы повалились прямо в песок и зажмурились. Мы грелись на солнышке, пока дед совсем не распарился в своей толстовке.

Дом Гавриловых, который мы искали, оказался на краю поселка, почти у самого берега моря. Дальше стояло только одно дерево, а за деревом уже лежал камень, одним боком купавшийся в море. Лучшего места просто придумать было невозможно. Мы с дедушкой решили: будь наша воля, мы бы на этом месте поставили маяк и жили бы на самом верху в комнате с круглым балкончиком, откуда все видно вокруг на двести морских миль.

Мы постучали в калитку, и на стук прибежала собака. Следом за собакой прибежала девочка в спортивных штанах. Пальцы на руках у нее были растопырены и совсем черные. Она весело спросила, кто мы такие, а когда мы сказали, молча повернулась и медленно ушла, посвистывая и покачиваясь, как будто тут никого не было, и потом кому-то крикнула:

— Покупатели приехали! — «Покупатели» она произнесла до того противным голосом, что мне даже смешно стало, а не обидно. Кривляка и задавака — уж сразу видно.

— Только бы торговаться не пришлось, — шепотом сказал дедушка, стиснув мне руку. — Мне это смерть…

Нам навстречу вышел из-за угла дома большой человек в дырявой соломенной шляпе. Он вытер руки, испачканные в земле, поздоровался с нами и повел в дом. У двери мы все столпились, споря, кому входить первому, и тут я заметил, что человек этот, пожалуй, старше дедушки и оба они улыбаются, приглашая друг друга проходить вперед, и бормочут совсем не к месту какую-то чушь, вроде «очень приятно» и «пожалуйста», и было видно, что оба стесняются, им ужасно чего-то неловко. Тут мне самому стало так неловко, что я рад был провалиться. В первый раз я вдруг подумал: как это так, вот мы приехали и купим этот дом, а этому старику с противной девчонкой скажем: «Теперь вы уходите и больше не ходите сюда». Мне все на свете стало противно, и я не захотел никакого дома. Я даже пальцы на ногах загнул и заметил, что стою и кряхчу, как будто кто мне сел на живот.

Мы прошлись по комнатам, но я про себя все кряхтел и ни на что не глядел. Потом дедушка сказал, чтоб я шел в сад, пока они займутся серьезным деловым разговором.

Девочка копалась в клубничных грядках. На меня она даже не оглянулась. Я от нечего делать стал взбираться на громадный серый камень, который лежал у ограды. Тогда девочка сказала скромным таким ехидным голосом:

— Мальчик, не лазайте на камни, там водятся змеи.

Под камнями было темно и сыро — там и вправду кто угодно мог водиться. Я осторожно переполз на другую сторону и спрыгнул на траву, и девочка сейчас же сказала змеиным голосом:

— Мальчик, не топчите, пожалуйста, нашу траву. Не купили! — И опять даже не обернулась. Самое противное было, что она старалась разговаривать, будто ей целых двадцать или пятьдесят лет, а я маленький мальчик. А сама ничуть не старше меня.

Я пошел на берег моря, чтоб быть от нее подальше, и стал швырять камушки в воду. Сперва просто так, потом стал целиться, чтобы попадать в палку, торчавшую из воды. Я неплохо попадал, но когда сильно промахивался, то слышал за спиной, как девчонка хихикала или покашливала противным голосом. Тогда я сделал вид, что кидаю камни просто так, и стал их подкидывать кверху, так что один камушек, падая, чуть не стукнул меня по лбу, я еле отскочил, и тут, конечно, она даже хрюкнула от удовольствия. Вредная.

Я стал прогуливаться вдоль берега и громко насвистывать. Я хорошо умею свистеть и старался, чтоб у меня выходило как можно лучше, но девочка улучила момент, когда я подошел поближе, и сказала:

— Ненавижу, когда свистят фальшиво.

— Где фальшиво?

Мы стали друг против друга, чуть лбами не столкнулись, и по очереди стали свистеть песенку «Потому что водою из-под крана умываюсь я каждый день…», и она сказала, что в первый раз я сфальшивил, и показала, какую ноту, и все это было вранье, я свистел правильно.

Она спорила и старалась меня пересвистеть, натужилась так, что вместо свиста у нее брызнула слюна, и несколько капелек попало мне на щеку. Она сейчас же крикнула: «Не смейте, пожалуйста, плеваться, мальчик!» — и тут же засмеялась, поскорее отвернулась и опять стала обрывать с клубники зеленые усы. Она сделалась очень симпатичная, когда засмеялась, и я предложил помочь ей обрывать усы.

— Нет, не надо, — ответила она. — Это вас совершенно не касается. Это наше личное дело… Просто дедушка решил, что мы должны до отъезда всю клубнику прополоть. Все оставить в порядке, чтоб нас вспоминали добром, кто тут поселится. Мне-то лично больше хотелось бы, чтоб они все лопнули. Я только ради дедушки делаю.

— А вам что, не хочется уезжать? — спросил я, и она чуть не подскочила от этого вопроса, у нее даже уши покраснели. Мне неловко стало, и, чтобы замять это дело, я сказал, что местность у них действительно красивая, и потом — море! Мне бы тоже не захотелось отсюда уезжать. Но тут девочка меня перебила:

— Местность!.. Море!.. Все это, мальчик, приедается! Так приедается! Мы продадим дом и уедем к моему папе. Он очень крупный генерал, и у него казенный дом, это большое удобство. И служебная машина. И сад казенный, с казенными яблонями и всякими фруктами. И собака служебная, Янычар. А теперь, пожалуйста, отойдите, мальчик, не заслоняйте мне солнце.

Конечно, я ничего не заслонял, тем более что солнце ушло и начинал накрапывать дождь. Нас позвали в дом. Дедушка сидел красный как рак, и я сразу подумал, что ему, наверное, пришлось-таки торговаться. Дождь усиливался так быстро, будто кто-то стоял на улице и поворачивал ручку душа. Скоро стало невозможно даже высунуться на улицу. Хозяин Гаврилов предложил нам остаться заночевать. Мы немножко поотказывались и остались.

Зажгли лампу. Девочка пошла на кухню растапливать плиту. Запахло дымом, дрова в плите затрещали на весь дом, как в костре. Кругом темнота, море шумит под дождем, и ты себя чувствуешь, как в каком-нибудь вигваме или в геологической экспедиции в тайге, и тебе уютно из-за того, что идет дождь. Разве можно такую жизнь сравнить с городской? В городе погоду просто не замечаешь. От нее никакого удовольствия. Надеваешь калоши или поскорей залезаешь в троллейбус — и все.

Я сидел один в темном углу на диванчике с продавленной пружиной, а дедушка за столом продолжал разговор с хозяином Гавриловым. Раньше я не обращал внимания, что дедушка небольшого роста. А теперь, рядом с Гавриловым, он мне показался вдруг маленьким старичком. Гаврилов был крупного роста. Он был постарше дедушки, но уж старичком его никак нельзя было назвать. Лицо у него было большое, в морщинах. Теперь на нем не было соломенной шляпы. Он надел выгоревший синий китель с форменными пуговицами и стал похож на капитана или летчика.

Когда разгорелась плита, они с дедом пошли на кухню — осматривать дымоходы. А я не пошел. Мне как-то стыдно было в чужом доме ходить и осматривать, как в магазине. И мне все хотелось с дедом поговорить и сказать, что я больше не хочу никаких домов, пускай они продают кому-нибудь другому.

Мы сели ужинать все вчетвером. Свои припасы мы разложили на столе, но я заметил, что наших котлет ни девочка, ни Гаврилов не брали. И колбасу тоже.