Нина Молева - Княгиня Екатерина Дашкова

• Название: Княгиня Екатерина Дашкова
• Автор: Нина Молева
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-7632-0175-2

В книгу вошел новый роман известной писательницы Нины Молевой, посвященный судьбе одной из удивительных женщин русской истории, ближайшей соратницы Екатерины II, княгини Дашковой. Ум этой женщины был столь многогранен и изощрен, что современники без иронии называли ее «Вольтером в юбке». При этом она оставалась очаровательной женщиной, чья неуемная страстная натура искала выхода не только в научных трудах, но и в придворных интригах. За это Екатерина Романовна заплатила годами ссылки, куда, опасаясь возросшего влияния своей фрейлины, отправила ее «неблагодарная» августейшая подруга.

---

— Все-таки не веришь?

— Верю, верю, да не след ей о грехах наших ведать. Строгая она больно, ни себе, ни другим потачки не даст. Мне для нее без сучка и задоринки быть надо, тогда она для меня что хошь делать будет.

— Сумеет ли?

— Сама не сумеет, родные помогут. У нее при дворе каждый третий кровный, каждый второй свойственник. На них положиться можно. Вот еще из ее сродственников братья Панины объявились.

— Ну, эти, поди, свой расчет держать будут.

— Не иначе. Только они от меня больше других и ждать будут.

— Это почему же?

— Долго рассказывать, Гришенька. После венчания моего с великим князем Никита Иванович… Да что старое ворошить!

— На тебя, матушка, заглядываться стал? Эко диво! Кто ж мимо тебя пройти, Катеринушка, может? Нет таких и быть не может.

— Ах ты, Гриша-Гришенька, ласковый ты мой! Только Никита Иванович о себе напомнить просил, о верности своей на случай.

— Вот это ладно! Да с родами-то как, матушка?

— Если бы где на тот час пожар какой приключился. Сам знаешь, Петра Федоровича медом не корми, дай на пожаре покомандовать. Нет для него дела интересней — непременно поехал бы.

— Пожар, говоришь, матушка? Так пожар — дело нехитрое. Божьим произволением что загореться, что долго гореть может. Поразмыслить над этим делом надо. А людей, матушка, найдем, непременно найдем. Лишь бы ты за тот час управилась.

— Управлюсь, Гришенька. Надо, так управлюсь.

— Знаю, Катеринушка, все знаю. Ты крепче иного мужика будешь, не гляди, что на вид махонькая!

— Государыня! В который раз прошу прощения за свою дерзость. Знаю, как вы не любите визитов на вашу половину, но у меня нет возможности встретиться с вами, между тем время не ждет. Гневайтесь, но выслушайте меня.

— Дитя мое, мои опасения связаны только с вашей судьбой, к моей собственной я совершенно равнодушна.

— Но это же и плохо, ваше императорское величество! Я денно и нощно думаю о России и, значит, о вас. Вы нужны России, и мой долг послужить нашей несчастной отчизне, которую неразумное правление готово повергнуть в пучину бедствий. Я не устану этого повторять.

— Что же я могу, друг мой? Чего вы ждёте от меня?

— Действий, достойных вашего блистательного ума и ваших безусловных прав.

— Вы говорите, прав? Но как раз прав у меня нет и не может быть, разве что не станет, не дай Бог, императора. Но и тогда, вы сами передали мне слова Никиты Панина, речь будет идти о прямом наследнике престола и о регентстве.

— Государыня, я не перестану настаивать на своем мнении. Почему вы не предпринимаете никаких шагов, чтобы спасти будущее вашего сына, а вместе с ним и России? Поверьте, число сочувствующих вам растет день ото дня. Я могла бы назвать десятки имен.

— Нет, нет, только не это. Я ничего и ни о чем не хочу знать. Я готова отречься даже от вашего визита, тем более от подобного разговора. Любая неосторожность может погубить нас всех, но и ввергнуть страну в пучину беззакония. Будьте осмотрительны и осторожны, княгиня! Будьте осторожны!

— Но я ничего и не предлагаю вам, ваше величество, кроме согласия стать объектом наших совместных усилий. Мы должны быть уверены, что вы не откажетесь от нашей победы, в которой я не сомневаюсь.

— Дитя мое, вы непременно обратите на себя внимание новым родом своих занятий и интересов. При дворе слишком много широко открытых глаз и ушей. Любое изменение привычного уклада вашей жизни не останется незамеченным.

— Поверьте, государыня, этого условия я не упустила. Я также часто езжу ко всем родным, и кстати, это дает мне прекрасную возможность знать, что происходит в непосредственном окружении императора. Мои родные, не исключая батюшки и дядюшки, убеждены, что мои мысли заняты возведением нашей дачи в Красном Кабаке.

— И они не удивляются вашим неожиданно открывшимся хозяйственным способностям?

— Ни в коей мере! Они уверены, что все дело в моем желании построить для нас с князем Михайлой уютное гнездышко, тем более что средств на покупку готового дома с разбитым садом у нас попросту нет и вряд ли будет в будущем. Я поддерживаю их заблуждения, отправляясь через день на это отвратительное болото, которое не заслуживает ни моих забот, ни наших расходов. Зато там я могу обдумывать наши планы, а иногда и встречаться с нужными людьми, будто бы помогающими мне в строительстве.

— Такими, как Александр Строганов, позволивший вам промочить ноги и подхватить инфлуэнцу!

— О, государыня, Строганов нисколько не виноват — он не ожидал стремительности моих действий и не мог им воспротивиться. Я оказалась в болоте исключительно по моей глупости.

— И каковы же результаты ваших размышлений?

— Их достаточно много, но я ограничусь небольшой выдержкой, которую захватила с собой специально, чтобы представить вашему величеству.

— Я не стану брать ее в руки. Если вы настаиваете, дитя мое, прочтите сами.

— Как вам будет угодно, государыня. Итак, каждый благоразумный человек, знающий, что власть, отданная в руки толпы, слишком порывиста или слишком неповоротлива, беспорядочна вследствие разнообразия мнений и чувств, желает ограниченного монархического правления с уважаемым монархом, который был бы настоящим отцом для своих подданных и внушал бы страх злым людям; человек, знакомый с изменчивостью и легкомыслием толпы, не может желать иного правления, кроме ограниченной монархии с определенными ясными законами и государем, уважающим самого себя и любящим и уважающим своих подданных.

— Узнаю мысли Панина. Забавно, что он вывез их именно из Швеции.

— Вы не согласны с ними, ваше императорское величество?

— Напротив. Вполне согласна, хотя полагаю, что время и обстоятельства непременно внесут в них свои поправки. Идея ограничения монархии законами допустима и желанна для меня, но совершенно невозможна для императора Петра Федоровича. Он не привык и не мыслит себя ограничивать какими бы то ни было законодательными установлениями.

— Но именно поэтому, государыня, для ваших подданных ваш приход к власти означал бы свершение самых заветных помыслов.

— Вы так думаете, дитя мое?

…Мне удалось добиться цели. Мой Красный Кабак все всерьез принимают за мое главное увлечение и перестали обращать внимание на мои частые отъезды из города. Тем лучше! Однако планы мои продвигаются слишком медленно, может быть, потому что их в натуре не существует. Убедить возможных союзников не значит приобрести план дальнейших действий. Я частенько стала ловить себя на мысли, что надеюсь на чудесный случай; вдруг рядом окажется кто-то, кто сумеет решить все необходимые действия. Но пока такого таинственного героя нет, и день за днем я убеждаюсь в несбыточности подобных мечтаний. Особого труда мне стоили разговоры с Никитой Ивановичем Паниным, для которого теория вовсе не означает необходимости ее претворения в практику. Панин готов часами рассуждать о достоинствах конституционной монархии, приводить великое множество примеров, но сама мысль предпринять для ее достижения какие-то усилия, тем более усилия, возможно чреватые серьезными последствиями, приводит его в ужас. Даже мой личный пример не способен пробудить в нем каплю смелости. Выслушивая мои доводы, он затем непременно начинает меня же убеждать в необходимости отказаться от борьбы, уверяя, что все в России всегда как-нибудь образовывается. Его главная надежда — на правильное воспитание порученного его попечениям наследника престола. Ему хочется думать, что рассуждения о высоких материях, которые он ежедневно ведет с нетерпеливым и слишком похожим на отца ребенком, в конце концов образуют нового человека, который законной властью проведет все необходимые преобразования. Бог мой, каким изощренным дипломатом выступает он в такие минуты! Я что ни день принуждена выслушивать однообразные сентенции, смысл которых способен смягчить разве что великолепный французский язык Никиты Ивановича. Приходится признать, я попала в мною же расставленную ловушку. Отступиться нельзя, потому что напуганный Панин способен разболтать мои тайны и будет молчать лишь до тех пор, пока останется связанным с моими действиями как их соучастник. Мне остается досадовать на себя, что на старого придворного куда больше действуют мои манеры и светский обиход, нежели мысли и логические доказательства.

Не меньшую опасность представляет и граф Кирила Разумовский. Его необходимо совместить с нами без его ведома или, во всяком случае, представив наши действия вполне безобидными и ничего не значащими. Любые перевороты претят графу, и главный способ воздействия на него — его давняя слабость к былой великой княгине, которая конечно же не могла быть удовлетворена, но все же оставила в его сердце приоткрытую дверь для сегодняшней, императрицы. Кирила Григорьевич скорее досадует на то недостойное положение, в которое поставлена императрица, нежели на бессмысленные поступки ее супруга. В одном из разговоров он мне со смехом сказал, что самодержцы на то и самодержцы, чтобы их глупости воспринимались окружающими как проявление высшей мудрости. Цинизм графа порой приводит меня в отчаяние, но отступиться от его кандидатуры решительно невозможно, главным образом из-за его влияния в обществе. Между тем лично государь проявляет к Разумовскому искреннюю симпатию и тем затмевает его взгляд на свои действия. Некоторым из них граф не придает значения, над иными насмешливо улыбается, но не более.