Брайан Фрил - После занавеса Чеховские мотивы [=После Чехова]

• Название: После занавеса Чеховские мотивы [=После Чехова]
• Автор: Брайан Фрил
• Жанр: Драматургия

Необычная интерпретация чеховской «Дамы с собачкой». Конец 19 века. Ялта. Курортный роман неожиданно перерастает в настоящее чувство двух зрелых людей, которые с тех пор уже никогда не смогут расстаться. Брайан Фрил озвучивает мысли чеховских героев, чем помогает зрителю глубже проникнуть во внутренний мир их взаимоотношений.

Чеховский водевиль «Медведь», где вдова и помещик объясняются в любви с оружием в руках.

«После занавеса» — оригинальное авторское сочинение Брайана Фрила — возможная встреча Сони Серебряковой («Дядя Ваня») и Андрея Прозорова («Три сестры») в затрапезном привокзальном буфете, в советской Москве 20х годов. Прошло 20 лет по окончании событий известных чеховских пьес, и зритель не только узнаёт обо всём, что случилось за этот срок с их героями, но и становится свидетелем зарождения новых отношений. Ни утраченные надежды и иллюзии жизни, ни изменившийся социальный порядок, ни возраст героев, не мешают им быть открытыми для новых переживаний и поворотов судьбы.

---

Брайан Фрил После занавеса Чеховские мотивы [=После Чехова]

Триптих

Перевод с английского и редакция Сергея Таска

Курортные забавы По рассказу А. П. Чехова «Дама с собачкой»

Действующие лица:

Дмитрий Гуров

Анна Сергеевна

Жирным шрифтом выделен диалог между персонажами, обычным шрифтом — обращения к зрителю.

На сцене круглый столик с мраморной столешницей, два-три стула и, возможно, кушетка. За столиком сидит ГУРОВ, седеющий мужчина 39 лет, в соломенной шляпе набекрень, в руке трость. Он наслаждается ялтинским солнцем позднего лета. В отдалении бравурно играет военный оркестр. Некоторое время Гуров слушает музыку.

Гуров. Хороши! Седьмой гусарский полк. Балаклава. (Воображаемому официанту.) Можно еще чашечку кофе? (Вдохновенно дирижирует.) Так и хочется броситься в самое пекло, да? (Музыка постепенно стихает.) В разгар курортного сезона, смею вас уверить, нет лучше места на всем крымском побережье, чем Ялта. Фланёры на набережной. Ресторанная сутолока. Смешение языков. Чинные прогулки в парке. Днем непременное путешествие к водопаду в Ореанде. Вечером ритуальный выход на мол, где встречают пароход из Феодосии, весь в огнях, сулящих бог знает какие надежды. И это таинственное море, соединяющее всё и всех воедино, особенно ночью, когда вода сиреневого цвета, и по ней от луны идет золотая полоса. (Воображаемому официанту.) Благодарю. А сахар? Спасибо. (Откидывается на спинку стула, сдвигает шляпу на глаза.) Но сердце Ялты — это городская площадь. Здесь, в павильоне, отдыхающие сидят за чашкой кофе весь день напролет и украдкой, из-под зонтика или соломенной шляпы, внимательно изучают друг друга. Кому не знакомы эти «курортные забавы»! Игра, которой все отдаются с жадностью… даже в сонной одури.

(Понизив голос.) Опять эта пара. Что-то их вчера было не видно. Интересно, они женаты? Ох, как мы стреляем глазами по сторонам! Неженаты. А это наш грек. Все еще покашливает. Взгляд рассеянный — чем-то огорчен. Супружеская чета. Муж скоро сыграет в ящик, а что станет с ней? Найдет ли она в себе силы жить дальше? Найдет. Видите этот холодный прищур? Она уже просчитывает варианты.

А это новенькие. Видимо, французы. А глазки-то у нас заплаканные. За все утро не перекинулись ни словом. Он — такой самодовольный хлыщ. Небрежно ножкой пристукивает. Мадам, не надо показывать, что вы его безнадежно любите.

Так и день пролетел. Пьешь кофе и разгадываешь чужие жизни… или придумываешь человеку воображаемую жизнь. Вполне безобидное, я бы сказал, занятие.

Мадам, это уже чересчур! Все-таки публичное место!

Курортный сезон заканчивается. Вот уже закрылись первые ставни. По пустынной улице вихрем носится удушливая пыль. И нас, сочинителей интересных биографий, осталась жалкая горстка.

Постепенно куда-то уходит это волнение в крови, и площадь… не то, чтобы вымирает, но от нее уже веет унынием. И ты понимаешь: всем этим грезам и выдуманным историям пришел конец, пора возвращаться мыслями в Москву, к работе, жене, детям. (Пауза.) Дому. А это требует некоторого… усилия.

Я прожил в Ялте почти две недели, послезавтра домой. Около трех часов пополудни на площади, кроме меня, сидели последние из могикан. Вдруг из гостиницы «Марино» вышла молодая женщина. Белая блузка. Серая юбка. Простая шляпка. В ногах у нее крутился белый шпиц. Она пересекла площадь быстрым шагом, с опущенной головой, словно рассчитывая таким образом сбить с толку праздных зевак.

Соломенные шляпы и зонтики дружно повернулись в ее сторону.

Входит АННА СЕРГЕЕВНА, двадцати двух лет, с воображаемой собачкой. Она садится за столик и подзывает официанта.

Анна. Кофе, пожалуйста. Без молока. (Собаке.) Сидеть. Сидеть!

Гуров. Так, это интересно. Двадцать? Двадцать два, не больше. Русская? Пожалуй. Замужем? Думаю, да. Отчего я так думаю? Инстинкт. И еще эта собачка. Муж остался в гостинице. А если дома? Очень может быть! Надо разведать.

Анна. Позавчера, по приезде, я послала мужу телеграмму: «ДОРОГОЙ НИКОЛАЙ, БЛАГОПОЛУЧНО ДОБРАЛАСЬ. ГОСТИНИЦА „МАРИНО“ УЮТНАЯ. ПОГОДА НИ ТО, НИ СЁ. МНОГО ГУЛЯЮ. СКАЖИ СОНЕ, ЧТОБЫ ПОЧИСТИЛА НАВЕРХУ ВСЕ КОВРЫ С ШАМПУНЕМ».

Сегодня утром пришел ответ: «УЖЕ СКУЧАЮ. ТЕБЕ ПОЛЕЗНО РАЗВЛЕЧЬСЯ, ПОЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ ЖЕНЩИНОЙ. НАСЛАЖДАЙСЯ. ПРИЕДУ, КАК ТОЛЬКО ПОЗВОЛЯТ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА. ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ДИТЯ МОЕ. НИКОЛАЙ».

В то лето ему было сорок. Я годилась ему в дочки. Сразу мысленно увидела его прямой, открытый взгляд, когда он писал телеграмму. «Дитя мое». Эти слова, по его мнению, должны были вселить в меня уверенность, а вышло наоборот. Хотя паническое желание бежать из Парголово, после того как я оказалась на юге, потеряло свою остроту, именно с этими словами — «дитя мое» — вернулось прежнее беспокойство, и мне пришлось убеждать себя, что Ялта снова возродит меня, даст моей душе покой, научит с благодарностью принимать мое нынешнее положение. По крайней мере, примирит с ним.

Гуров. Вы не слышали наших доблестных гусар. Их трубы звали нас на битву. (Пауза.) Симпатяга.

Анна. Спасибо.

Гуров. Представляю, как вы его избаловали.

Анна. Ее.

Гуров (собачке). Покорнейше прошу меня простить.

Анна. Николай, мой муж, подарил мне ее на день рождения.

Гуров. Очень мило. (В сторону.) Николай! Восьмидесятилетний старик вот с таким носом, к тому же насморочным. (Анне.) И как нас зовут?

Анна. Пока никак.

Гуров. У нее умные глаза. Все понимающие. Могу я дать ей бисквит?

Анна. Если хотите.

Гуров. Держи, девочка. (Отдергивает руку.) Эй, я ведь с лучшими намерениями.

Анна. Она нервничает.

Гуров (собачке). Меня ты можешь не бояться. (Пауза.) Первый раз в Ялте?

Анна. Да.

Гуров. Но не последний. Я приезжаю сюда каждый год. Отдыхаю и тружусь понемногу. (Пауза.) Я служу в одном московском банке. Со степенью по филологии! Получил ее ровно сто семьдесят лет назад. Перед вами не самый процветающий банковский служащий. Были в Ореанде?

Анна. Простите?

Гуров. Ореанда… серебряный водопад. Час езды, но он того стоит. Возьмем извозчика… (Неожиданно наклоняется к ее лицу и шепчет тоном заговорщика.) Не оглядывайтесь. Справа от вас сидит молодой человек в белых туфлях и розовом галстуке.

Анна. Да…

Гуров. Он что-то подсыпает в кофе.

Анна. Сахар?

Гуров. Героин.

Анна. Правда?!

Гуров. Не смотрите так.

Анна. Откуда вы…?

Гуров. Третьего дня его сняли со шпиля кафедрального собора. Аккурат перед вечерней службой. Говорят, его жена сбежала с кавалерийским офицером.

Анна. О господи!

Гуров. Потерял одну руку. Трагическая история. А вон там сидит совершенно воздушное создание… словно на ладан дышит…

Анна. Не вижу.

Гуров. Левее.

Анна. В черном платье?

Гуров. Ухаживает за слонами в московском зоопарке.

Анна. Вы говорите о седой женщине с…?

Гуров. А этот боров напротив — ее муж. (С подчеркнутым вниманием разглядывает свои ногти.) Он понял, что вы говорите о нем.

Анна. Но я ни слова не…

Гуров (громко). Днем обещали дождь. Осень, что вы хотите. (Снова понизив голос.) Полтора центнера потянет. Большой любитель бренди. А когда-то танцевал в Мариинке ведущие партии.

Анна. Так он балетный…?

Гуров. Все звали его не иначе, как Il Folletto. «Эльф». Он итальянец. А она немка. Поженились, как и я, еще студентами. Ни он, ни она учить чужой язык не пожелали, пишут друг другу записочки.

Анна. Всё вы выдумываете!

Гуров. На ломаном английском.

Анна. Хотите произвести…

Гуров. Вот она передает ему записку, видите?

Анна. Да…

Гуров. Читает. Качает головой. Он с ней никогда и ни в чем не соглашается. Отдает обратно.

Анна. Да.

Гуров. Интересный вид общения, не правда ли?

Анна. Постойте…

Гуров. Так ведь могут атрофироваться голосовые связки.

Анна. Никакая это не записка! (Смеется.) Это счет за кофе!