Наталья Парыгина - Вдова

• Название: Вдова
• Автор: Наталья Парыгина
• Издательство: Профиздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1975

В романе, принадлежащем перу тульской писательницы Н.Парыгиной, прослеживается жизненный путь Дарьи Костроминой, которая пришла из деревни на строительство одного из первых в стране заводов тяжелой индустрии. В грозные годы войны она вместе с другими женщинами по заданию Комитета обороны принимает участие в эвакуации оборудования в Сибирь, где в ту пору ковалось грозное оружие победы.

Судьба Дарьи, труженицы матери, — судьба советских женщин, принявших на свои плечи по праву и долгу гражданства всю тяжесть труда военного тыла, а вместе с тем и заботы об осиротевших детях. Страницы романа — яркое повествование о суровом и славном поколении победителей. 

Роман «Вдова» удостоен поощрительной премии на Всесоюзном конкурсе ВЦСПС и Союза писателей СССР 1972—1974 гг. на лучшее произведение о современном советском рабочем классе. 

© Профиздат 1975

---

8

Хорошо дома.

Даша сидела за некрашеным, желтым, как солома, столом, ела блины со сметаной. Блины бабка Аксинья кидала со сковороды на белое полотенце, да так споро, что Даша и не управилась бы, кабы не помощница. Но племянница ее, Машенька, сильно подтянувшаяся за этот год, оказалась большой охотницей до блинов.

— Пекла бы ты, баба, каждый день блины!

Хорошо дома... Блинами пахнет, огурцами, детскими пеленками, травами сушеными и не поймешь, чем еще. Бабка Аксинья все такая же проворная, платок белый с горошинами надела ради Дашиного приезда, глядит улыбчиво, лицо — в отблесках пламени из русской печи.

— Не жалко было со стройки-то уезжать?

— Сперва думала — и слезки не выроню, — сказала Даша, — а как пришла с девчатами на вокзал, девчата меня провожали, так разревелась — не удержусь никак.

— Где поживешь, там и прирастешь, — заметила бабка Аксинья.

Все в избе осталось, как год назад. Только зыбка висит на крюке — в прошлом году не было зыбки. Мальчик спит, завернутый в лоскутное одеяло. Мишка. Племянник. Зыбки в прошлом году не было, а крюк старый.

— Как Егор-то с Клавдией живут? — спросила Даша, запивая блин молоком.

— Живут... Что ж не жить, — неопределенно проговорила бабка Аксинья. — Дите вот...

— Тебя не забижают?

— Какие же обиды... Когда и попрекнут, так деваться некуда. Старый человек — что пень на дороге.

Огромная русская печь недавно выбелена. На печи постелено старое одеяло, подушка в красной наволочке. Пиджак висит на гвозде у дверей. Ведро с водой, накрытое деревянным кружочком, ковш, перевернутый на кружочке...

До чего же все знакомо и памятно! Светлой печалью томится сердце, печалью и любовью — к родной избе, к бабке Аксинье, к матери... И к брату тоже. Долго нет его. Солнце клонится к закату — пора бы прийти.

Мишка заворочался в зыбке, сморщился, заорал. Голос у него оказался не по росту басовитый. Бабка склонилась было над зыбкой, хотела распеленать малыша. Даша подошла, отстранила ее:

— Дай я.

Неумело развернула пеленку, подняла мокрого парнишку. Он перестал орать, уставился на Дашу глупыми бледно-голубыми глазенками.

— Здравствуй, Миша.

Мишка приветственно дрыгнул голыми ногами.

За окном послышались шаги.

— Егор с Клавдией идут, — встревоженно проговорила бабка Аксинья.

Даша ловчее взяла Мишку, прижала к груди.

Шаги простучали на крыльце. Скрипнула дверь. Первой в дом вошла Клавдия, за ней — Егор.

— Даша! — Егор обнял сестру, поцеловал в щеку, уколов щетиной. — Надолго ли?

— Насовсем.

Клавдия глядела не на Дашу, а на блины, что горкой лежали на белом полотенце.

— Не праздник, — сказала она, — блинами-то баловаться.

Бабка Аксинья, кажется, сразу сделалась меньше ростом.

— Хоть бы поздоровалась, — с укором проговорила она.

Егор виновато улыбался.

Изба показалась вдруг Даше чужой. Печка все так же белела... Да в каждой избе такая печка, разве что погрязнее. Ведро с ковшом... Чужое ведро, новое купили, цинк еще не померк. Стол дожелта выскобленный... Старый стол. А блины на нем чужие.

— Пойду я, — сказала Даша, — погуляю.

***

Старая ива приветствовала Дашу, чуть приметно шевеля своими седыми ветвями. Корявый ствол все так же нависал над речкой, и речка была прежняя, неширокая, тихая, и знакомо вздымались за нею в золотистом поле стога соломы. Только показались они Даше непривычно огромными. То ли отвыкла, то ли в самом деле огромные... Да нет, в самом деле. Колхозные. Словно двухэтажные дома.

Даша села на иву, прислонившись спиной к стоячей части ствола. Глядела на речку, на кустарник вдоль берега, на поля с желтыми стогами. В родном краю по-над речкой посидеть — и то счастье. На поля глянешь — сердце лаской заходится, так бы и обняла всю землю, кабы рук хватило.

Солнце опускалось все ниже, косые лучи багрянцем легли на воду, светлым пятном распластались по полю. А под откосом противоположного берега затаилась тень, кустарник казался гуще и темнее. И вместе с сумерками наплывала тревога. Да где же Василий? Неужто не сказала ему Матвеевна?

— Даша!

Даша вздрогнула от негромкого окрика, обернулась на голос. В трех шагах от нее стоял Василий. Не тропинкой пришел — через камыши потихоньку пробрался.

— Даша, — повторил он тихо, чуть не шепотом, и пошел к ней. — Как я наскучился по тебе, любушка ты моя!

Он поднял руку, осторожно провел жесткими пальцами по Дашиному лицу.

— Ну, идем! Идем наш дом глядеть...

Чистым спокойным светом горели звезды в вышине, а земля пряталась во мраке, словно вдова, одетая в черное платье, и ветер едва слышно вздыхал на ее груди.

На краю села в недостроенном доме с наполовину выведенными стенами, с белеющими во тьме оконными коробками отпраздновали Даша с Василием свою свадьбу.

Сперва оба не думали, что свадьбой обернется. Привел Василий невесту поглядеть дом. Потом спохватился, что угостить нечем, хотел к Матвеевне вести ужинать. Даша не согласилась. «Давай здесь поедим». Сбегал Василий домой, принес хлеба, соли, огурцов, кружку алюминиевую да бутылку самогонки ради дорогой гостьи добыл у колхозного сторожа.

Пировали, сидя на ворохе соломы. В своей горнице праздновали встречу. Не было еще над нею крыши, не было дверей и стекол в окнах, а стены были, и пол уже настелен и словно в кресле сидела Даша на соломенном ложе, вытянув ноги и прислонившись спиною к стене.

Соломы Василий давно принес. Когда не было дождя, частенько ночевал тут, кинув на солому тулуп и укрывшись старым суконным одеялом. К осени ночи стали холоднее, и Василий переиначил постель: одеяло клал под себя, а укрывался тулупом.

Не чаял, не гадал он нежить Дашу в холостяцкой этой постели. Да так само случилось. Показал Даше дом. Угостил самогонкой да огурцами. Обнял... Видно, чуть крепче обнял, чем надо было, сжал руки вокруг ее тела, а разжать не хватило сил.

Темна осенняя ночь. Тиха осенняя Леоновка. Спит. Только собаки изредка погавкают да ветер прошуршит. Свадебным венцом выгнулись в небе яркие звезды.

Лежит Даша у Василия на руке, приникнув щекой к его груди. Случалось, там, в бараке, в бессонную ночь думала о Василии. Тосковала о сильных его руках, о поцелуях его горячих. Маялась в девичьей истоме. Только не ведала, что так все свершится. Без гостей. Без песен. Без праздничного стола.

Василий погладил Дашу по голове. Как-то по-новому погладил, спокойно, по-родному. Заботливо спросил:

— Ты не горюнишься?

— Нет, — сказала Даша. — Бабка Аксинья не спит небось. Ждет меня.

— Догадается, что со мной ты.

— Совестно перед ней.

— Кабы мы для баловства, так было бы совестно. А у нас любовь. Навек я тебе поклялся, Даша, и клятву мою только смерть порушит. Веришь ли?

Василий приподнялся на локте, заглянул Даше в лицо.

— Верю, — сказала она.

И опять долго молчали. Василий закинул свободную руку под голову, глядел вверх.

— Хорошо как под звездами, век бы без крыши жил.

— Без крыши не проживешь, — возразила Даша.

— Скоро накроем дом, будет у нас крыша. В потолке крюк для зыбки сделаем. Сделаем, что ли, крюк?

— Не знаю, — сказала Даша.

Из тьмы вдруг пахнуло на нее духом сырого дерева. И не ко времени представилось, как старик Родион строгал во дворе доски на материн гроб. Строгал и прилаживал по мерке, желтые стружки бились у него под ногами, и вот так же пахло деревом. Нехорошо как — в первую ночь с Василием гроб вспомнился. Не к добру. Помру, что ли, скоро? Или с ним что... Нет. Нет! Пусть уж со мной, чем с ним.

Даша вытянула руку, в темноте провела по полу. Мелкие щепки и стружки зашуршали у ней под рукой. Вот отчего пахнет деревом. Дело ли — комсомолке в приметы верить?

— Завтра в сельсовет сходим, распишемся, — сказал Василий.

Первая осень замужества запомнилась Даше широким и ровным картофельным полем за Плавой, кучными облаками на просторном деревенском небе, прощальными криками журавлей. Даша в женской бригаде убирала картошку. Убирала вручную, мозоли не сходили с рук, но после стройки работа не казалась Даше тяжелой.

Она вспоминала, как рыла траншеи и котлованы. Земля — что камень. И клином ее отбиваешь, и кайлой, и колом где колупнешь... А тут лопата сама идет в землю, чуть только ногой придавишь. Вишь, куст какой богатый попался, картошки — как поросята.

Даша с Василием жили у Матвеевны. Дом все не удавалось достроить, лесу не было и стекла. В начале зимы Хомутов выписал тесу, и Василий собирался было крыть крышу, но председатель велел ему прежде съездить в райцентр во главе красного обоза с хлебом.

— Чугунок купи в райцентре, — попросила Даша, — у нас чугунок вовсе прохудился.

За обедом Василий еще про одно дело вспомнил.