Юрий Бригадир - Аборт

• Название: Аборт
• Автор: Юрий Бригадир
• Жанр: Ужасы и Мистика

Это небольшой обзор «шлюза» между реинкарнациями. Роман рассчитан на любого, кто твердо знает, что умрет, но при этом не воспринимает смерть как тупик. Таковых, оказывается, не очень много. Видимо, существует какой-то вселенский физический или даже ментальный запрет на подобные размышления, и лозунг «Однова живем!» чрезвычайно популярен во все времена. Что не однова — подспудно понимают все. Но дружно отказываются глядеть в тую сторону — как, к примеру, отказывались академики глядеть в телескоп Галилея. Я их, однако, прекрасно понимаю. Потерять годами выстраданное мировоззрение в доли секунды — это, в натуре, катастрофа. Но кто-то же должен…

---

— Нет! — закричал, всхлипывая, харон.

— На планете миллионы недостроенных заводов. Заброшенных храмов. Опустевших, покинутых деревень. Высохших рек и озер. Оставленных навсегда в пустынях городов. Разве они того заслуживали? Чтобы это ожило и закровоточило, надо всего лишь иметь желание. Силу. Волю и гордыню. И тогда все изменится. Мертвые будет хоронить живых, а живые мечтать о смерти. Разве Серега Болотный не Бог?

— Нет!!

— Все, о чем я говорил и думал при жизни — все сбылось. Всего лишь надо было не останавливаться. Понимаешь, харон? Ты боишься ветра, грозы, молнии, боли, ты боишься, потому что ты пыль мира, слуга его. А я пытаюсь подменить мир собой. Я тот, кто бросает вызов. И поэтому ты сейчас пойдешь и скажешь, что мир принадлежит мне, а вам больше нет в нем места.

— Да нет же!!! — захрипел серый пленник.

— Я все равно должен был появиться! — распрямил спину Серега, — рано или поздно! Закон существует только для того, чтобы его нарушать. Пройдут годы, мы захватим все, что живые бросили и уничтожили. Затопленные шахты, рухнувшие небоскребы, водохранилища, черные пустыри, гниющие свалки, вырубленные леса, соляные пустыни, позабытые кладбища… Пока нам будет хватать места, чтобы не пересекаться с живым миром, мы все это займем. А потом, когда живые станут нам мешать, мы позовем их в наш мир. И города станут могильниками, а кладбища — городами. Встать!!! — заорал Болотный.

Харон неуклюже поднялся, припадая на одну ногу, и зашмыгал носом. Серега вытащил из-за пазухи нож и, специально задевая тело пленника, разрезал веревки.

— Пропустите его! — приказал он.

Мертвые нехотя расступились. Харон, волоча одну ногу и придерживая руку, оставляя кровяные капли на сером бетоне, поковылял к выходу. Мрачный пес подошел туда, где сидел харон, и стал урча слизывать красные пятна.

Раздался телефонный звонок. Он звонил настойчиво, явно у Сереги, но он не отвечал, пока харон не вышел из корпуса. Когда ковыляющие шаги затихли, он взял трубку, посмотрел на фотографию звонившего и усмехнулся.

— А вот ты уходи… — сказал он и нажал на красную кнопку. — Закон — он, сука, что дышло, Санек…

Ладони

Этот сраный офисный небоскреб, казалось, никогда не кончится по высоте. Я же взбирался по лестнице дня три, а этажей, судя по всему, меньше не становилось. Плюс был в том, что подъем (или спуск — тут уж кому как) был условно пожарным и никакая зараза здесь не мусорила. На этаж приходилось по три пролета и, соответственно, по две маленькие межэтажные площадки. Ничего живого здесь не было, поэтому и пахло исключительно пылью. Сухой, в основном бетонной. Иногда на больших площадках, там, где были входы (или выходы — это уж кому как) на этажи, попадались странные сухие цветы в горшках или брошенные на произвол судьбы пальмы в кадках. Все растения давно засохли в ноль, и не подавали признаков жизни, хотя все еще упрямо стояли. Изредка встречались табуретки, урны, наполненные бычками, а на одном этаже я даже натолкнулся на среднего размера бильярдный стол, основательно потертый и со следами пыток. Правда, ни кия, ни шаров не наблюдалось.

Большинство дверей не было глухими, но остекление было либо матовым, либо волнистым, так что если что и угадывалось за ним, так это призрак коридора, уходящего вдаль.

На бильярдном столе, забравшись с ногами, я передохнул и основательно перекурил в последний раз. Ничего странного в этой фразе нет, просто нескончаемая пачка французских сигарет, которую я истреблял последние несколько недель, наконец-то сморщилась, и я с удивлением достал последнюю. Это было неожиданно. Мир повернулся странной, нелогичной стороной и снова стал узнаваемым. Как раз это мне было знакомо. Вещи имеют свойство возникать, тратиться и полностью исчезать. Это обрадовало примерно так же, как если бы я увидел старого приятеля. Или нет… Вот если бы я нашел потерянную в детстве маленькую машинку с невиданным тогда покрытием «зеленый металлик». Тогда, помню, горе было несравнимо ни с чем. С годами оно полностью сравнялось с землей, я терял куда более значимые вещи, но машинку эту помнил всегда и даже лет эдак в тридцать, когда у меня у самого появился сын, я ее нашел.

Ну, не такую, конечно. Намного более детализированную, дорогую и красивую. У нее открывались дверцы, да что там — дверцы… у нее были даже миниатюрные двигающиеся дворники, а если ее перевернуть, то было видно не просто логотип фабрики и остаток наклейки, как у той, моей, а изумительно повторенное днище. Там было все, как у настоящей машины — защита двигателя, выпирающий глушитель, тяги, лючки, а на лючках, что особенно умиляло, были видно, правда уже не настоящие, но тщательно отштампованные головки винтов.

Я принес ее сыну. Он оторвался от телевизора, взял ее в руки, пожужжал две секунды и опять уставился на экран. Там летали бешенные мультипликационные трансформеры, и я понял, что машинка так и осталась в детстве. А это, несмотря на фантастическую похожесть, всего лишь копия. Точная или почти точная, но копия.

Лежа на зеленом сукне старого бильярда, на невесть каком этаже, под косыми лучами заходящего солнца, в звенящей тишине, я взял сотовый и в который уж раз набрал номер сына.

Он подключился почти сразу, не прекращая клацать компьютерной клавиатурой, просто нажатия стали реже, потому что была занята одна рука, и закричал:

— Кто это… такой не определился? Белый, ты, что ли?

Судя по тону, у него сейчас было хорошее настроение. Видимо, его армия или за что он там воевал, побеждала.

— Это не Белый, — привычно ответил я, зная, что у него в ушах сейчас просто равномерный шум и ничего больше.

— А, простите, думал друг, — неожиданно вежливо сказал сын, и я мгновенно вспотел.

— Ты… — вскочил я с бильярдного стола, — ты меня слышишь?

— Слышу… Вы пропадаете…

Тут он был абсолютно прав. Я сейчас пропадал без всякого преувеличения.

— Сынок, это я!

— Папа? — неожиданно спросил сын и перестал клацать кнопками, — но ты ведь…

Когда стоишь на тысячном этаже в офисном здании на пожарной лестнице, тебе некого стесняться. Главное — не пугать того, кто говорит с тобой по телефону. Поэтому дурацкие, незапланированные слезы просто стекали вниз по моему небритому лицу, жгли кожу, а некоторые, особо крупные, уходили под рубашку и там остывали. Просто не надо менять голос, не надо орать и не надо всхлипывать. В конце концов, есть рукав. Я осторожно засмеялся. Мне очень хотелось это сделать, пусть даже и через боль.

— Ну да. Только это ж ничего не меняет. Я тебя всегда буду слышать. Вот будешь ли ты — неизвестно. Я звоню тебе уже несколько недель. Даже не знаю, сколько раз. Сто, двести… не считал.

— А я решил, что у меня сотовый барахлит. Беру трубку, а там шум. Ну, словно радио не настроенное. Попросил маму, чтобы она мне другой купила, а она говорит — денег нет. Я разозлился.

— На нее?

— Да нет. На тебя, наверное. Ты так ушел по-дурацки… не вовремя. Ты бы мне сразу купил.

Я улыбнулся. В общем, не горько. Хорошо улыбнулся, по-настоящему.

— Я тебе приносил из магазина сотни вещей. Нужных и ненужных. Думал, что так вот любят, понимаешь. Вернее… я знал, что так не любят, но очень хотел, чтобы внешне так казалось.

— Я помню! — ответил сын, — ты все время приносил ерунду. Почти всегда. Правда, компьютер ты очень хороший купил. А иногда я утром хотел видеть тебя, а видел очередную дрянь.

— Это просто потому, что я тоже хотел видеть тебя. Но у нас в восемь тридцать всегда планерка. То есть, я должен был выходить в семь сорок пять, а лучше — семь тридцать, тогда я точно не попадал в пробки. И так каждый день. Я заходил в твою комнату и оставлял на тумбочке очередную вещицу. Ты ведь спал. А будить я тебя не хотел. Жалко было.

— Игрушки не умеют говорить…

— И ничего не передают. Я теперь это понимаю. Просто теперь у меня появилась куча времени… да не то слово — куча. Бездна. Я не знаю, может быть — вечность…

— У тебя плита такая черная, полированная, на могиле. Розы искусственные, темные… настоящие тоже были, но эти, говорят, надолго. На плите фотографию сделали, но не в рамке, а прямо на камне. Красиво.

— Да ладно, неважно. Это ведь не мне.

— Почему не тебе? А кому?

— В том-то и парадокс, что вам. Живым. Ты туда не ходи, сынок, нет там меня, и не будет. Просто иногда звони.

— Я один раз попробовал. Сказали — номер не существует.

— Ну да, он корпоративный. После смерти его ликвидировали. Не переоформлять же на живого. Кто будет с таким номером ходить? Но числа — они навсегда. Поэтому набирай меня иногда.

— Хорошо. А что мне делать?

Я засмеялся, глотая слезы.

— Я бы тебе миллион советов дал, да ты все по-своему сделаешь. У всех так, без исключения. Просто живи, просто думай, маму не забывай… Глупо, да? Какие тут советы. Когда у тебя самого будет сын, ты все это заново пройдешь. Обиду, непонимание, отторжение. Но все это не мы придумали, так что придется терпеть.