Анатолий Кончиц - В краю родном

• Название: В краю родном
• Автор: Анатолий Кончиц
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

В новой книге Анатолий Кончиц продолжает разрабатывать тему неразрывной связи прошлого с настоящим, дня вчерашнего с сегодняшним. Значительное место в повестях занимают размышления о красоте среднерусской природы, о судьбах молодых людей, живущих и работающих на этой земле.

---

Силы совсем покинули его. Вздохнул Евтих, закрыл в изнеможении глаза и заплакал. Пропадет солдат. Но не смерти Евтих боялся, часто заглядывала она ему в глаза. А подумал о сыне, что не обнять ему уж сына, не сходить вместе на рыбалку, не погладить Васькины волосы, не заглянуть в глаза, которые у того материны, не услышать Васькиного запаха — запаха парного молока. От этой мысли вот и заплакал Евтих. Эта же мысль вдохнула в него такую жажду к жизни, что он снова пополз, часто теряя сознание, таща за собой одеревеневшие, бесчувственные ноги. И чудится ему, что уж и дымком потянуло, так знакомо, так по-родному, что будто попал в свою деревню.

13

Васька сидел у окошка и смотрел на улицу. Ему было жарко и грустно. От отца все не было никаких известий. Дома никто не верил, что Евтих погиб. Пропал без вести, это еще не погиб. Надо ждать. И Васька ждал.

Подоконник весь рассохся, в нем была щель. Бабушка за печкой сбивала масло. Ему было слышно, как мутовка проворно бегает по крынке.

А ждать, оказывается, тяжело, невесело. Сидишь на подоконнике да смотришь в окно, не идет ли там по дороге отец. Но никто не идет, никто не едет.

Видит Васька лес, Веркину избу. Ворона по крыше ходит. Курица рот раскрыла, пить хочет.

— Бабушка, курица пить хочет, — доложил Васька.

— Ну-у.

— Что ну?

— Не знаю я ничего, — в сердцах сказала бабушка. У нее, видно, плохо сметана сбивалась. — Напои.

— Из лужи напьется.

Верка вышла на крыльцо, куда-то пошла. В огород, лук рвет.

— Верка-а!

— А-а!

— Пошли купаться.

— Пошли.

Васька вылез из окошка прямо на улицу. Верка отнесла лук в избу и вышла. Небо все было в облаках, будто коровы пасутся, да разбрелись без пастуха. А самое большое белое облако — бык.

Елки и сосны сверкали в поскотине новыми зелеными шубами, да и старые иголки много раз полоскало дождем, поэтому тоже были как новые.

Из воды не вылезали, наверное, целый час. Продрогли до костей. Васька стучал зубами от холода, выскочил на берег и вьюном полез в горячий песок.

Тут кругом росли ивы и какие-то широкие лопухи, будто зеленые уши торчали из песка.

— Верка, а у тебя кожа куриная, — заметил Васька.

— А у самого, — сказала синяя Верка, вся вздрагивая от носа до шершавых стоптанных пяток.

Васька за зиму вытянулся, шея у него стала длинная, два зуба выпали, и говорить было трудно. Язык все попадал между зубов. Но говорить Ваське хотелось.

— Верка, — сказал он.--Ты знаешь, что нынче утром пришел с войны Андрюха. Без ноги.

— Знаю, — отвечала Верка. — Дай-ка я тебя песком засыплю, скорее согреешься.

— Засыпай.

Верка быстро зарыла Ваську в песок и сама зарылась.

— Верка, давай сходим к Андрюхе. Посмотрим на него.

— Турнет еще.

— Не турнет. У него одна нога. На одной ноге не ускачешь.

Верка вылезла из песка и попробовала скакать на одной ноге.

— Да, не наскачешь, — согласилась она.

— Он себе выстругал ногу, — продолжал Васька. — Дедушка мой видел. Славная, говорит, нога получилась.

Васька встал и тоже попробовал ходить на одной ноге.

— Ладно, пошли, — сказала Верка.

Они окунулись еще по разику. Васька натянул штаны с одной лямкой, а рубашки у него не было. Зачем летом рубашка? Верка пролезла в платье, которое болталось на ней, как на жерди тряпка. И они пошли смотреть Андрюху.

Тот сидел в избе на лавке и курил махорку. С ним были Васькин дед и старик Николай.

— Вернулся, значит, Андрюша, — в который уж раз проговорил Васькин дед. Мужикам, видно, говорить уже надоело, но уходить им не хотелось. Вдруг да еще что скажет Андрюха. — А Евтиха нашего все нет. Убит, наверно.

— Придет, — пообещал Андрюха. — Был бы убит, так сообщили. Все скоро придут, кто уцелел. Я вот вернулся, да, без ноги, парень.

— Ладно хоть не без головы, — прошамкал старик Николай. — Сколько робятушок полегло.

И он махнул рукой.

— Полегло, — сказал Андрюха и заплевал окурок.

Васька с Веркой стояли у порога и слово боялись пропустить. Ваське хотелось узнать, как ногу-то потерял солдат. Больно ли было. А тот все не начинал об этом. Верка молчала, молчала да и ляпнула:

— Ногу-то твою похоронили, дядя Андрей?

— Чево-о?

Андрюха так весь и нагнулся. А в глазах все что-то и скачет, так и прыгают какие-то огоньки. Васька уж взялся за дверную ручку.

— Пошли, Верка, — прошептал он.

— Чья это? Как тебя зовут? — спросил Андрюха у Верки.

— Веркой зовут.

— Веркой? А вот нога-то у меня, под лавкой.

Мужики с удивлением посмотрели на Верку, а Андрюха нагнулся за ногой. Ваську и Верку будто ветром сдуло. Сиплый хохот полетел им вдогонку.

— Вот пострелята, — сказал Андрюха, насмеявшись досыта. — Зря их испугал. А это, видно, Петрушина дочка?

— Петрушина, — сказал старик Николай. — Евонная Верка. А сам, чуешь, в госпитале, в голову ранило тяжело, ну дык и не пришел еще.

— Нету им наказанья, мужики, — задумчиво сказал Андрюха. — Нету на земле такого наказанья. Не придумали.

— Нету, не придумали, — согласились старики.

Посидев еще немного, они оставили солдата. Ко многому тому надо было еще попривыкнуть. И что пули не летают, а вместо них пчелы. И что ночью тихо, да и к самому себе в этой мирной тишине.

14

Евтих пришел с войны в середине лета, среди бела дня. Пришел, а дома никого нет. К дверям приставлена метла. «Все за рекой, наверно, — подумал он. — На сенокосе».

Скинув с плеч вещмешок, сел на крылечко и стал закуривать, вертеть дрожащими руками цигарку. Махорка просыпалась мимо, руки не слушались. И вдруг он услыхал голос. И понял, что это Васькин голос. Тот кур выгонял из огорода да уколол ногу и поэтому был сердитый.

— Я тебе, дьявол окаянный! — орал Васька на петуха. — Мало, сам в огород залез, да еще кур созвал.

Выпала из рук у Евтиха цигарка, просыпалась махорка из жестянки. «Кому ж еще тут быть, кроме Васьки? — подумал он. — В нашем-то огороде?»

Приковылял к воротцам, позвал тихо:

— Васька.

Смотрит Васька: незнакомый человек перед ним в пилотке, в гимнастерке, в сапогах.

И тут он почувствовал, как хватают его крепкие руки и летит он к самым облакам, а потом прижимают его к потной гимнастерке так крепко, что аж дышать нечем. А потом стоит очумелый, глаза чем-то застилает, не видно ничего. И ничего не понимает Васька, только хочется реветь, но стыдно перед этим человеком.

Тут бабушка вдруг появилась с повети, да к Евтиху на шею, да в три ручья слезы. И дед откуда-то появился, обнимает Евтиха, что-то шамкает радостно беззубым ртом. И мама, видит Васька, бежит из поскотины с граблями. Быстро дошла до нее весть.

Серафима Петровна бросилась к мужу, ноги у нее подкосились. Так бы и рухнула, не подхвати ее Евтих. И в плач да в рев. Говорят, смех заразителен, но и плач тоже. Вот и Васька не укрепился, заревел пуще всех. Один Евтих не плакал, только улыбался все как-то растерянно.

После рева Ваське стало полегче и в голове у него прояснилось.

— Что ты, родимой, — говорила ему бабушка. — Да ведь это отец у тебя пришел.

И Васька поверил бабушке, которой всегда верил. Все пошли в избу.

А вечером Васька и Евтих вышли на крыльцо посмотреть, как заходит солнце. Взял потом отец гармонь и заиграл.

— Что это ты играешь? — спросил Васька, — Какую песню?

— А страдания, — сказал Евтих.

— Я тебя ждал, — сказал Васька. Отец отложил гармонь и прижал Ваську к себе.

На тихую, уставшую от войны землю слетала мирная комариная ночь. Кончились Васькины вечера.

СНОВА В ДЕРЕВНЕ

1

Это был обыкновенный колхоз «Рассвет». В нем пять бригад на пять деревень. Если в самой большой деревне стояла сотня дворов, то в остальных по двадцать пять — тридцать, не больше.

Председатель, допустим, Круглов его фамилия, потихоньку правил, без треска и дроби. Сам водил машину, если Афиноген бунтовал, мол, что это я буду тебя возить, сам езди, невелик и барин. А впрочем, они ладили, жили душа в душу и даже наружностью были удивительно похожи друг на друга. Оба коренастые, с красными толстыми шеями и крепкими мужицкими руками.

Падежа скота там не было, за исключением одной старой лошади, которую до смерти уходили на своих участках в деревне Пестрово. Надо было им посадить картошку в сжатые сроки. Колхозная-то уж давно была вся посажена.

Довела лошадь последнюю борозду, остановилась и ни с места. Шлепнула ее Наталья по тощему крупу:

— Иди давай, чего стала? Отдыхай нонь.

А лошадь рухнула на бабу, едва та отскочить успела. И повели лошадь на веревках в конюшню. Пока довели, сдохла.

Закопали падшую лошадь около самой дороги в поскотине. И люди перестали ходить по этой дороге к реке. Стали ходить по другой. А около лошади грибов белых наросло много. И ходила как раз на это место пенсионерка Елисавета за грибами. И вот ругалась, говорят, очень: