Эльмар Грин - Другой путь. Часть первая

• Название: Другой путь. Часть первая
• Автор: Эльмар Грин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1971

Эльмар Грин в романе «Другой путь» прослеживает судьбу бедного финского крестьянина на протяжении нескольких десятилетий, в ходе которых Аксель Турханен постепенно утрачивает свою былую патриархальность, темноту, отсталость, забитость.

---

Я сказал Петру:

— Этот колхоз хочет первым войну начать.

И он был вынужден согласиться с моим утверждением, хотя тут же принялся оправдываться, виновато разводя руками:

— Что ж поделаешь, Алексей Матвеевич? Ведь каждому не терпится скорей кости свои в землю сложить. Вон та бригада, например, чего ради старается, обгоняя других, как вы думаете? Не догадываетесь? Да чтобы успеть раньше всех кинуться на другие страны. А тот старик зачем яблоню сажает? Разгадка проста: чтобы приготовить пищу для водородной бомбы. Обидно, если она упадет на пустое место, ничего не уничтожив. А там вот новый дом строят, на окраине деревни. Молодожены, наверно. Тоже торопятся возвести скорей свое новое жилище, чтобы успеть подставить его под огонь.

Начав с такой откровенностью свои признания в злых намерениях России, молодой Петр уже не пытался больше скрывать ничего, продолжая такого же рода разоблачения на всем нашем обратном пути к станции, куда нас подвезли на колхозной лошади, затем в поезде. Оказывается, все включалось у них в единый военный план, что только виделось по обе стороны дороги: и дома, и деревья, и стога сена, и канавы, и даже старый бурьян. Каменные дома у них строились для того, чтобы их потом было удобнее разбирать на кирпичи, которыми они собирались забросать Финляндию. У деревянных домов для той же цели укладывались в стены бревна. А железнодорожные мосты они предполагали сбрасывать на Хельсинки целиком. Вот какие страшные дела готовили они против нас. Да, Юсси, ты недаром таил против них такое подозрение. Все предсказанное тобой я увидел своими глазами.

В Ленинград мы прибыли в одиннадцать вечера и от вокзала пошли по Невскому проспекту пешком. Недалеко от вокзала в одной из боковых улиц я заметил свежие ямы, выкопанные вдоль панелей, и кивнул на них Петру. Он понял, что бесполезно пытаться что-нибудь от меня укрыть, и признался, таинственно понизив голос:

— Это для дальнобойных орудий. А вот и одно из них.

Я обернулся и увидел грузовую машину с лебедкой, которая удерживала на весу крупное дерево, еще покрытое наполовину зелеными листьями. Машина остановилась. Лебедка приподняла дерево повыше и опустила его корнями вниз в окоп. А за этой машиной уже подползала другая, с таким же деревом. А за ней — еще две. По всему городу проделывали они с деревьями такие военные операции в этот воскресный день. А так как осенний день короткий, то прихватили заодно и вечер.

Да, это было подозрительное дело. Именно такими вещами занимаются люди, когда они готовятся напасть на другие страны. Они воздвигают новые многоэтажные дома на месте прежних, разваленных чьими-то бомбами, воздвигают и отделывают их красивыми красками, чтобы подставить в обновленном виде под новые бомбы, от которых им так не терпится разлететься скорее в дым вместе с этими домами. Они сажают в городе деревья, украшают цветами городские скверы и подоконники, прокладывают по городу подземные электрические пути и газовые трубопроводы, заливают асфальтом улицы и укрепляют набережные. А в далеких степях и пустынях выращивают леса, роют канавы и строят электростанции, чтобы родились новые зоны жизни, удобные для разрушения. Чем же еще, как не этим, заниматься людям, готовящим всему остальному миру войну?

43

Но меня занимала не только их подготовка к войне. Кое-что другое тоже проникло мне в сердце и не хотело оттуда уходить. Чернобровая крупная женщина стояла перед моими глазами, поправляющая обнаженной до плеча рукой свою тяжелую прическу. Кто она была, эта женщина, жившая в деревне? И почему не появился ее муж ни к завтраку, ни к обеду? Он был, конечно, рослый и красивый мужчина — за некрасивого такая женщина не пойдет в годы девичества. Но почему он не показался? Дочь ее, кажется, упоминалась в разговоре, хотя и пропадала где-то весь день. Но почему не упоминался муж? Вот что меня интересовало.

Жила она, эта женщина, кажется, неплохо. Я хорошо запомнил гору картофеля возле ее крыльца и все то, что было сказано по поводу остальной платы за их трудовые дни. Но мне нужно было выяснить еще кое-что. И это я держал в голове, садясь на следующий день вечером с Иваном Петровичем за шахматную доску. Для начала я сказал ему, расставляя на доске фигуры:

— Вот я и повидал вашу деревню.

Он ответил:

— И хорошо сделал, Алексей Матвеевич. Почаще тебе надо ездить, а главное — помнить свое прямое назначение.

Я не понял:

— Прямое назначение?

— Да. Прямое назначение.

Сказав это, Иван Петрович поднял вверх указательный палец и взглянул на меня сквозь очки с таким видом, как будто не новое что-то мне сообщал, а напоминал о чем-то и без того давно мне известном. Приступая к шахматной игре или к чтению книги, он всегда надевал очки. А очки делали из его простого, широкого лица пожилого русского рабочего лицо очень мудрого человека, что еще усиливала густая проседь в темно-русых волосах его головы и усов. Мне, кроме того, всегда казалось, что очки придают ему способность видеть не только поверхность моего лица, но и проникать в меня куда-то глубже. И теперь тоже он разглядел сквозь них такое место во мне, которое я сам еще не успел в себе заметить. И, вглядываясь в это место, он сказал:

— Потому что ты не просто сам по себе, без роду, без племени. Таким тебя никто не пожелает у нас признать. Это все время помни. Для нас ты — сын своего народа, а не сам по себе. И твое назначение — принять на себя все, что будет сказано тебе у нас в адрес твоего народа. Плохое ли будет сказано, хорошее ли — знай вбирай в себя, как губка. А для чего? А для того, чтобы потом все в сохранном виде своему народу передать. А уж он, твой народ, поймет из этого, вражда или дружба к нему здесь копится, и годимся ли мы для его дружбы. Поймет и решит, что ему выгоднее: дружба с нами или вражда. Вот какое тебе ответственное назначение жизнью дано, Алексей Матвеевич. Пользуйся этим, пока ты один у нас такой. Ходи, езди, наблюдай, беседуй. А то как начнем студентами обмениваться и всякими прочими специалистами да зачастим с разными другими визитами дружбы — так тебе и делать будет нечего. Вся честь первых открытий к другим перейдет.

Пока он говорил это, я помог ему расставить фигуры, а сам в то же время обдумывал свои вопросы к нему. Его я плохо слушал. Он уже не первый раз втолковывал мне подобное. А до него это же самое втолковывали другие русские. Все они придавали какое-то значение тому, что я находился у них. Они не знали моих истинных мыслей и планов. А мои истинные мысли и планы состояли в том, чтобы не только скорей вернуться домой, в Суоми, но и сделать какой-то крутой веселый поворот на том коротком куске дороги, который еще оставался мне в жизни. И, думая об этом повороте, я сказал Ивану Петровичу, когда мы начали с ним игру:

— Хорошая у вас сестра, Иван Петрович.

Он кивнул головой, обдумывая свой ход. А я спросил:

— Она что же, всегда там, в деревне, живет?

Он ответил:

— Всегда. Мы с ней там родились, да потом расстались, после смерти родителей. Она в деревне осталась, а я в город подался на заработки. Отец-то наш на фронте погиб во время гражданской войны, а мать с горя зачахла.

И он призадумался, вспомнив о своей матери. Когда человек вспоминает о своей умершей матери, он всегда призадумывается, и в это время не стоит ему мешать, потому что нет на свете ничего роднее и дороже матери. Сам я этого, конечно, не знаю, но так говорят все люди, и я не могу утверждать, что это не так. Поэтому я помолчал немного, чтобы дать Ивану Петровичу хорошенько подумать о матери, но потом все же оторвал его от этих мыслей. Не следует позволять человеку слишком долго предаваться грустным мыслям. Если имеется повод отвлечь его от них, нужно это сделать. Я сделал это. Я сказал ему:

— Только вот мужа ее я не видел. Тоже, наверно, хороший человек и, конечно, красивый парень.

Он кивнул головой и, как видно, оторвался от своих мыслей о матери. А оторвавшись, дополнил свой кивок словами:

— Да, славный был парень.

Я спросил:

— Почему «был»? А где же он сейчас?

— Погиб на войне.

Вот здесь что-то нехорошее закопошилось у меня внутри. Похоже было, будто я обрадовался этим словам. А нехорошо было радоваться чужому горю. Может быть, сам же я был причиной этого горя. Может быть, сам же я убил его, когда выпускал пули из автомата на южном склоне горы Питкяселькя, пытаясь остановить их наступление. Чтобы проверить это, я спросил:

— А на каком фронте он погиб?

— Под Берлином. Первый Белорусский фронт.

Ну, это уже снимало тяжесть с моей совести, и я спросил:

— И с тех пор она замуж не выходила?

— Нет.

— А почему?

— Ну… уважая, вероятно, намять мужа. А впрочем, это ее личное дело.

— А из детей у нее только дочка, насколько я там понял?

— Да. В шестом классе учится.