Эльмар Грин - Другой путь. Часть первая

• Название: Другой путь. Часть первая
• Автор: Эльмар Грин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1971

Эльмар Грин в романе «Другой путь» прослеживает судьбу бедного финского крестьянина на протяжении нескольких десятилетий, в ходе которых Аксель Турханен постепенно утрачивает свою былую патриархальность, темноту, отсталость, забитость.

---

Лодку повернуло боком к волнам и закачало сильнее. Брызги через борт полетели в нее обильнее, но выправлять ее в другое положение было некогда. И нельзя было ставить парус, который лишь усилил бы качку, но не потянул бы лодки с таким грузом против ветра. Избавиться нужно было сперва от этого груза, и я прилагал к тому свои последние силы, но вода в лодке не убывала.

Полный отчаяния, кинул я взгляд вокруг. Как раз в этот момент лодку слегка приподняло на гребне волны, и я увидел знакомый катер пограничной охраны. Он шел прямо ко мне со стороны юго-востока, приподнимая над волнами свой острый железный нос, рассекавший надвое их гребни, тронутые пеной. Он сам тоже создавал пену своим движением навстречу волнам. Пена эта разлеталась в обе стороны от его носа двумя изогнутыми струями, которые то увеличивались, взлетая выше самого катера, то становились ниже, смотря по силе его удара о волну.

Он шел прямо ко мне, слава богу, и мне оставалось только удержаться на поверхности залива до его приближения, что я и делал, участив, насколько мог, взмахи черпака. Но он прошел мимо меня. Пока мои усталые руки делали свое бесплодное дело, он прошел мимо, обдав меня новыми брызгами и послав под мою треснувшую скорлупу дополнительные боковые волны. Два военных матроса молча вытянули шеи в мою сторону от штурманской рубки, внимательно оглядев меня и мою лодку, но они прошли мимо. Я тоже проводил их глазами молча. Что мне оставалось делать? Не просить же было у них помощи мне, который только что пытался оторваться от них навсегда. Одними лишь глазами мог я к ним взывать в то время, как мои руки, не переставая, выплескивали из лодки воду. И уже одно это выглядело, наверно, как самый отчаянный вопль о помощи.

Нельзя было не заметить этого вопля и тем более оставить его без ответа. И они не оставили. Катер дал вдруг сильный крен от крутого поворота вправо и в таком накрененном положении описал полный круг, разрезав так и сяк ряды извилистых гребней и даже обогнав из них несколько, а потом снова приняв их на острие своего железного носа. Он описал полный круг, и когда его серый борт опять оказался рядом со мной, один из матросов крикнул: «Держи!» — и метнул мне в лицо мокрую веревку. Я поймал ее. Он крикнул: «Крепи конец!» — и я продел конец веревки в носовое кольцо лодки, завязав его двойным узлом.

Таким он получился, тот веселый трюк, что я наметил совершить. На юг собирался я уйти — и не ушел. Не помогли ни волны, ни ветер, чей путь совпадал с моим. Во много раз стремительнее несло меня в обратном направлении, хотя в этом направлении ветер и брызги били мне в лицо, никак не содействуя моему движению. Что-то надо было, кажется, обдумать, пока я так взлетал и опускался в окружении воды и пены, но слишком стремительно все это совершалось. И к тому же руки мои тоже все двигались и двигались в плечевых суставах направо и налево, отвлекая все внимание головы на себя.

Ближе к островам, где сила и размеры волн убавились, тот же матрос крикнул мне с кормы катера, приложив ладони ко рту:

— Леппясаари?

И я кивнул головой. Дополнить свой ответ еще чем-либо я пока еще не мог, потому что голова моя принимала все как-то не так. И только руки продолжали выполнять нужное, прилипнув к деревянной рукояти черпака. Заднее сиденье моей лодки уже залило водой, и я, сидевший на нем, тоже был залит ею до пояса, не переставая, однако, с ней бороться. Зато освободилась от воды носовая часть лодки, приподнимаемая волнами, и это помогло катеру проволочить меня без какой-либо задержки на пятиметровом конце веревки мимо Купписаари и Пиккусаари, прямо к берегу того прекрасного саари[26], где я жил два года, подобно королю, на твердой, прочной земле, в просторном, уютном дворце, по ошибке названном баней.

Когда я отдал им конец и вылез из лодки, чтобы вытянуть ее на берег острова, в голове моей все еще не было ничего. Руки, должно быть, знали, что делали, дергая лодку за борт к берегу, и ноги знали, упираясь у берега в дно залива, а голова, промытая насквозь водой, ничего в себе не содержала. Она просто так лежала на плечах, попусту обременяя их. Катер сделал поворот, и когда его на обратном пути чуть подогнало к берегу, тот же матрос опять подал голос. Он спросил:

— Ну как, жив, хозяин?

Я не был в этом уверен и потому промолчал. А он добавил к сказанному, уже удаляясь от меня постепенно, по мере того как их катер набирал скорость:

— Вперед наука: не заходи далеко от родных берегов. От них оторвался — и конец тебе. Это, брат, закон.

Он еще что-то сказал, этот новоиспеченный Антеро, но мотор катера заглушил его слова. Я тоже, наверно, должен был сказать ему что-то в ответ и, обдумывая это, оглянулся предварительно назад. Но, оглянувшись назад, я потянул скорей с лодки парус, освобождая его от мачты. Никого еще не было видно возле дома Хаапалайнена в этот ранний час, даже хозяйки. Растянув парус на земле, я перекидал в него из лодки все намокшее, отяжелевшее и тут же завернул это в кучу, хотя оно бренчало, и звякало, и вздувалось не в меру толстым комком.

Сети лежали на камнях в таком же виде, в каком я их бросил накануне. Ээту не заметил их с бота, стоявшего у маленького причала в десяти метрах от этого места. Я взял сети и перебросил их в лодку, а мокрый парусный тюк затащил скорей в баню. Там я вытряхнул из него все на верхний полок, служивший мне постелью, и после этого присел внизу на скамью, чтобы перевести дух и обдумать все как следует. Я всегда очень много думаю своей умной головой. Этим я отличаюсь от остальных четырех миллионов жителей Суоми. И по этой же причине у меня все так удачно складывалось в жизни.

Для прояснения своих глубоких мыслей я стукнул себя несколько раз кулаком по голове. Звук получился довольно гулкий и раскатистый, что выявляло, надо полагать, вполне добротное качество моей головы. Но удары кулаком уже не могли внести никаких поправок туда, где все развалилось вконец, как старая, гнилая лодка. И почему-то в памяти у меня всплыло молодое, смелое лицо черноглазого Антеро Хонкалинна. Это было, кажется, совсем не к месту и поэтому требовало дополнительных раздумий, в которые я и углубился без промедлений.

Да, так получилось, что я едва не покинул вас навсегда, славные финские люди, но это был, пожалуй, не тот путь.

33

Но финские люди не знали, слава богу, что один из них проявил такое неверие в свою страну. Если бы они знали, то как-нибудь иначе взглянули бы на меня в тот момент, когда я опять ступил на твердую финскую землю, оставив позади остров Ээту Хаапалайнена. А они не знали. Этим объясняется то, что их взгляды так равнодушно скользили по мне и моему чемодану, пока я тащился с ним к остановке автобуса, чтобы уехать в Хельсинки.

Что надо было мне в Хельсинки? Не знаю, что мне там было надо. Ничего определенного я не собирался там искать. Просто так я заехал в этот город, ради его близости к Ловизе. Почему бы не заехать в столичный город, если оказался случайно совсем рядом с ним? Чемодан я оставил в багажном отделении вокзала, а сам вышел на Эспланаду.

День был теплый, солнечный и к тому же воскресный. По этому случаю празднично одетый народ заполнил центральные улицы особенно густо. И надо думать, что составляли этот народ не столько сами столичные жители, сколько приехавшие из разных других мест Суоми. Даже при мне к вокзалу пришли три пассажирских поезда за то короткое время, пока я сдавал там на хранение свой чемодан. И каждый из них доставил в город по нескольку сот человек. Особенно много прибыло людей на северном поезде. И среди этих людей мне почудился знакомый светлый пиджак, облегающий очень широкие знакомые плечи.

На Эспланаде он еще раза два-три мелькнул перед моими глазами далеко впереди, заслоняемый временами только очень рослыми людьми. Зачесанные назад светлые волосы и сильная молодая шея напоминали мне слишком знакомое, чтобы это можно было спутать с кем-то. Следовало ускорить шаг и убедиться в этом. Но я не ускорил шага, и скоро светловолосая голова с бронзовой от загара молодой шеей затерялась где-то в боковых улицах, чем я, правда, не особенно огорчился.

Я тоже скоро свернул с главных улиц в сторону, хотя и не сразу сообразил, в какое место несут меня мои ноги. Только оказавшись недалеко от летнего рабочего театра, я понял, куда меня тянуло с самого начала, едва я прибыл в город. Но зачем был нужен мне летний рабочий театр — этого я не смог бы сказать. Не собирался же я там еще раз встретить на том же месте тех четырех рабочих, чтобы опять завести с ними беседу. Да и беседа с ними могла бы у меня получиться лишь в том случае, если бы я прибыл к ним из Алавеси, упомянув имя Антеро Хонкалинна. Но я не собирался нигде упоминать имя Антеро Хонкалинна и прибыл совсем не из Алавеси, хотя нижние воды залива[27] и готовились однажды принять меня в свою компанию.

Подходя поближе к тому открытому скалистому месту, что называлось летним рабочим театром, я замедлил шаги, вглядываясь в толпу гуляющих на другой стороне улицы. Опять знакомый светло-серый костюм появился там перед моими глазами. И теперь я окончательно убедился, что вижу Юсси Мурто. Вежливо уступая на узкой панели дорогу встречным прохожим, он шел неторопливо и верх по улице, в ту же сторону, что и я.