Эльмар Грин - Другой путь. Часть первая

• Название: Другой путь. Часть первая
• Автор: Эльмар Грин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1971

Эльмар Грин в романе «Другой путь» прослеживает судьбу бедного финского крестьянина на протяжении нескольких десятилетий, в ходе которых Аксель Турханен постепенно утрачивает свою былую патриархальность, темноту, отсталость, забитость.

---

Я вышел из садика тем же путем. Огибая снова угол гостиницы, я едва не поднялся на воздух — такая плотная волна ветра со снегом ударила мне в грудь. Пришлось обернуться назад, чтобы не задохнуться. И в это время садик опять на короткий миг очистился от снежных облаков, что позволило мне увидеть их еще раз. Она оставалась на месте, приникнув лицом к спинке скамейки, а он уже отмерял шагами ширину улицы по ту сторону садика. И опять снежная пелена заволокла площадь, укрыв ее от моих глаз.

Да, так вот поступает у них тут парень, которому определена более суровая роль в жизни, чем любовь к девушке. Иной, менее проницательный человек, может быть, не сообразил бы о причине такого его поведения. А я сообразил. О, мой редкий ум и не в такое мог проникнуть! И хотя парень пытался прикрыть от меня свое злое дело снежным бураном, ему это не удалось.

Но я не мог так жестоко поступить со своей женщиной. Мое сердце было мягче. И, думая о том, сколько горя должно было принести ей мое последнее письмо, я послал ему вдогонку новое, в котором написал, что не сержусь на нее и прощаю. С каждым человеком бывают ошибки, а она как-никак тоже человек. Теперь она уже, наверно, одумалась и сама рвется сказать мне нужное слово и только ждет подходящего к тому случая. Зачем же я буду пресекать ее желание? Нет, я не из таких. Я очень благосклонно приму все ее извинения и готов даже встретиться, чтобы поговорить подробнее обо всем остальном.

Такое милостивое письмо написал я ей на этот раз, но ответа почему-то все-таки не получил.

50

А тем временем весна все сильнее забирала в свои руки власть над погодой. В апреле мы закончили пятый этаж в доме на Южной улицей перебрались в шестой. На пятом этаже я опять соревновался с Терехиным, но что-то у меня не получилось. А когда я попытался подогнать свое дело тем, что вечерами после работы заготавливал себе доски на завтра, распиливая их до нужного размера, бригадир сказал мне, что это идет в нарушение правил соревнования. Он добавил заодно, что и на четвертом этаже не стоило так поступать, но Терехин, по добродушию своему, не протестовал. А делать все это надо только в часы работы. Так и не вышло у меня на этот раз победы над Терехиным. Он закончил свою долю работы на два дня раньше меня. И не только закончил, но сразу же перешел на мою половину и помог мне доделать возле кухни перегородку и угловой чулан. Я спросил его:

— Зачем вы пришли за меня работать? Я сам доделаю. А он ответил:

— Дело не в том, что вы сами доделаете, Алексей Матвеевич. Надо, чтобы бригада скорей доделала. Штукатуры из-за нас медлят. А у нас ведь обязательство есть перед соседней бригадой, строящей одинаковый с нами дом.

Такое объяснение он мне дал по поводу своей помощи, за которую ему не предстояло получить ни копейки. А потом он отправился помогать паркетчикам, у которых к тому времени заболел один человек. Тогда и я присоединился к нему, помогая закончить общую отделку этажа.

Но об этой неудаче в соревновании я не собирался писать своей женщине. Ей не обязательно было это знать. С нее довольно было и того, что я сообщил ей о своей победе на четвертом этаже. Больше я ничего не собирался ей сообщать, помня урок Никанора. Пора было совсем прекратить с ней разговоры, раз они не помогали делу. И, думая об этом, я написал ей еще одно письмо, в котором сказал, что надо иметь какое-то понятие о вежливости и ответить хоть что-нибудь. Человек ради нее перевоспитался и проникся коммунизмом, а она не желает его даже замечать. Надо или похвалить его за это, или послать к черту, но не молчать. А то человек пишет, старается, русский словарь без конца листает, русскую грамматику перечитывает. Сколько труда тратится на каждое письмо, не говоря уже о деньгах. На одни марки четыре рубля двадцать копеек извел. Надо хоть это принять во внимание. Сказать надо прямо — в ту или другую сторону — и дело с концом!

Так я написал ей, хотя тут же подосадовал, что упомянул про деньги. Это была просто шутка, а она могла не понять шутки. Но я напрасно беспокоился. Даже на это письмо не было дано ответа. Не заслужил я его. Такая выпала на мою долю судьба. У всех что-то получалось в жизни, только у меня не получалось.

Новое открытие сделал у своей Людмилы молодой Петр. Этому я опять стал свидетелем случайно, сам того не желая. Каучуковые подошвы снова меня подвели. Мало того, что они сами по себе не издавали шума, им в этом еще помог продолговатый коврик в комнате Ивана Петровича. Я шел по нему, как всегда, к полке с книгами, когда заметил сквозь приоткрытую дверь свет в комнате Петра. Дверь у него всегда сама собой приоткрывалась, если он забывал подпереть ее изнутри стулом. И в эту приоткрытую дверь я увидел их обоих. Она сидела на кушетке в расстегнутой кофточке, розовая от смущения. А он стоял перед ней на коленях и целовал поочередно ее обнаженные груди, целовал с таким благоговением, как это делает верующий, целуя изображение Христа. Мне ничего не оставалось, как отпрянуть скорей назад и вернуться в свою комнату.

Вот, значит, к чему они уже подошли! Еще одно открытие сделал он в своей девушке. И, надо думать, он был теперь не так далек от последнего и самого главного открытия, после которого все в его жизни должно было установиться на свое место. И это открытие было, как видно, не за горами. А у меня все еще не было впереди никакой ясности с моей женщиной. Поэтому неудивительно, что я загрустил немного.

Избавить себя от грусти я мог бы, увидя еще кого-нибудь в таком же состоянии. И для этого я решил наведаться к Никанору, к этому юному великану с круглым детским лицом, тоже отмеченным однажды увесистой женской ладонью. Мельком я уже встретил его раза два в начале лета, но оба раза не решился подойти близко. Первый раз я увидел его в такой момент, когда он только что разминулся со своей девушкой. Она шла рядом с другим парнем, тоже довольно высоким, но потемнее волосом. Проходя мимо Никанора, она кивнула ему, а потом оглянулась. Однако он не ответил на ее кивок и оглянулся не сразу, а когда оглянулся и даже остановился, они уже были далеко. Он крикнул: «Варя!» — но крикнул не особенно громко, вернее — совсем не громко, даже скорее тихо. Не крикнул, а только произнес. Она продолжала удаляться от него вместе с чужим парнем, не услыхав его робкого зова. Тогда и он пошел своей дорогой. Видя его расстроенное лицо, я не стал его останавливать и тоже прошел мимо.

В другой раз я увидел его в саду перед зданием Адмиралтейства. Он стоял под старой липой, уже одетой в молодую листву, и вел разговор с тем самым темноволосым парнем, которого встретил тогда идущим рядом со своей Варей. Он говорил тому парню что-то очень серьезное, а тот усмехался и отвечал ему какими-то шутками. Тогда Никанор вдруг взял его обеими руками за грудь и слегка стукнул спиной о толстый ствол дерева. При этом он сказал негромко:

— Я только предупредить хочу… предупредить… предупредить…

И, говоря это, он еще раза два стукнул темноволосого парня спиной о ствол дерева, отчего оно испуганно затрясло молодой пахучей листвой. Но парень продолжал усмехаться, глядя прямо в глаза Никанору. А когда тот выпустил его, он спросил насмешливо:

— Это все? Или мне и впредь ожидать подобных же наставлений?

Но Никанор уже зашагал прочь от него, недовольный тем, что вокруг них начали собираться люди, гулявшие в саду.

Я, конечно, знал, о чем он хотел предупредить этого парня. Он хотел предупредить его о том, что скоро будет состоять в своем страшном легионе — и тогда держись! Вот о чем он хотел его предупредить. Никто не сумел бы об этом догадаться. Один я догадался. Один я умел тут все у них разгадать своим редким умом. Но я не стал раскрывать этот секрет темноволосому парню. Не стоило его пугать. Довольно было и того, что я сам умудрялся носить в себе столь жуткую тайну.

Зато я не знал, как сложились у Никанора дела с его девушкой. А узнать стоило. Другого примера, так близко схожего с моим случаем, у меня перед глазами не было, ибо Петр с его Людмилой не могли служить мне примером. Ему не попадало от нее по уху. К тому же он за это время кончил свой институт и уехал. Его направили куда-то в южные степи, где предполагалось наладить их орошение за счет волжской воды. В семье говорили, что он сделался где-то там, у Волго-Донского канала, начальником самого крупного шагающего экскаватора, знаменитого на всю страну.

Я так и не узнал, какое следующее открытие сделал он у своей Людмилы. Но не спрашивать же было об этом у нее самой. Она приходила раза два к его родителям, разговаривала с ними, сидела подолгу в его комнате, а потом тоже уехала к нему в южные степи.

Их отъезд ничего у меня не изменил, потому что я все равно не собирался у них учиться делать какие-то открытия в своей женщине. Я не нуждался в таких открытиях. Меня заботило в ней совсем другое, и это другое больше совпадало с положением Никанора, чем с положением Петра. Поэтому я решил наведаться к Никанору.