Сюзанна Тамаро - Только для голоса

• Название: Только для голоса
• Автор: Сюзанна Тамаро
• Издательство: «Фантом Пресс»
• Жанр: Проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-86471-310-4

Сюзанна Тамаро — один из самых популярных авторов Италии, с тиражами ее книг могут конкурировать только бестселлеры Умберто Эко. Книги Тамаро переведены практически на все европейские языки. Каждая книга Тамаро вызывает полярные мнения — одни считают ее книги шедеврами, другие упрекают писательницу в излишней сентиментальности, третьих пугают темы, которые она поднимает, но факт остается фактом — Сюзанна Тамаро один из самых читаемых итальянских авторов.

Сама Сюзанна Тамаро объясняет успех своего романа "Иди, куда зовет сердце" так: «…книга попала в точку, потому что мир находится в кризисе. Рубеж веков заставляет задуматься…».

Тамаро глубоко и безжалостно исследует человека: депрессия, любовь, ревность, насилие, самоизоляция, чувство вины — вот темы ее печальных, полных горечи и одновременно светлых книг. При всей сложности поднимаемых проблем они полны искренней, почти детской наивности, отчего голос рассказчицы звучит особенно пронзительно.

Пять рассказов, вошедших в книгу, роднят Сюзанну Тамаро с таким певцом темных сторон человеческой души, как Патрик Зюскинд, вот только их наивно-детская интонация пугает больше и одновременно вселяет надежду.

Тонкие рассказы Сюзанны Тамаро уже больше десяти лет очаровывают мир — ее книги изданы в 43 странах, а общие тиражи книг составляют десятки миллионов.

---

По окончании двух недель, ставших нашим свадебным путешествием, он опять начал работать, а я осталась одна в огромной квартире. У нас была старая прислуга, она и занималась домашними делами. Мне же, как всем женам состоятельных буржуа, надлежало лишь давать указания, что готовить на обед и на ужин, а больше мне делать было нечего.

Я взяла в привычку отправляться каждый день в длительную прогулку по городу. Я ходила по улицам, обуреваемая тысячами мыслей, и никак не могла в них разобраться. Люблю ли я его, спрашивала я себя, внезапно останавливаясь, или же это было какое-то ослепление? А вечером, когда мы сидели в столовой или в гостиной, я внимательно всматривалась в Аугусто и задавалась вопросом: что же я чувствую? Я испытывала к нему нежность, это было несомненно, он, безусловно, тоже питал ко мне нежные чувства. Но была ли это любовь? Всепоглощающая любовь? Никогда не ведая ранее подобного чувства, я не могла ответить себе на этот вопрос.

Спустя месяц до мужа дошли свежие сплетни. «Немка, — сообщили анонимные голоса, — ходит по городу в одиночку в любое время дня». Я была потрясена. Я выросла совсем в других правилах, мне и в голову не могло прийти, что совершенно невинные прогулки могут послужить поводом для злословия. Аугусто был недоволен слухами, он понимал, что для меня такое просто непостижимо, и все же ради успокоения горожан и ради сохранения своей собственной репутации он попросил меня воздержаться от одиноких прогулок.

Через полгода подобной затворнической жизни я чувствовала себя совершенно убитой. Маленький покойник в моей душе превратился в огромного мертвеца с тусклыми глазами, передвигавшегося подобно автомату. Когда я что-нибудь говорила, то слышала собственные слова как бы со стороны, словно их произносил кто-то другой.

Между тем я познакомилась с женами коллег Аугусто и по четвергам встречалась с ними в одном кафе в центре города. Хотя мы были примерно одногодками, нам почти не о чем было разговаривать. Мы говорили на одном, родном для всех языке, но это было единственное, что оказалось у нас общего.

Возвратившись к обычной жизни в своем доме, Аугусто вскоре вернулся и к своим привычкам. За обедом мы уже почти не разговаривали. Если я пыталась что-нибудь рассказать ему, он отвечал односложным «да» или «нет». Вечерами он нередко уходил в любимый клуб, а вернувшись домой, запирался в кабинете и занимался своей коллекцией жесткокрылых. Его заветной мечтой было открыть насекомое, какого еще никто не знал, и тогда его имя навеки вошло бы в научные труды. Я же охотнее передала бы его имя потомству иным путем — родила бы ему сына.

Мне уже исполнилось тридцать лет, и я чувствовала, как годы мои отлетают все быстрее и быстрее. Но в этом отношении наши дела складывались очень плохо. После первой брачной ночи, принесшей скорее разочарование, нежели радость, мы довольно редко бывали близки. У меня сложилось впечатление, что больше всего Аугусто просто хотелось иметь рядом кого-то, кто сидел бы с ним за обедом, с кем можно было бы горделиво прошествовать на воскресную службу в собор; а что собой представляет этот человек, что скрывается за его внешним обликом, до этого ему, похоже, не было никакого дела.

Куда подевался тот приятный и располагающий к себе мужчина, который ухаживал за мной? Неужели любовь может завершиться столь прозаично? Аугусто рассказывал мне, что птицы весной поют громче, призывая самок свить вместе с ними гнездо. Он поступил, точно так, а дальше, обеспечив мне гнездо, перестал интересоваться моим существованием. Я была рядом, я согревала его, и этого ему было достаточно.

Ненавидела ли я его? Нет, тебе покажется странным, но я не могла ненавидеть его. Питать ненависть можно, когда тебя ранят, когда делают тебе больно. Аугусто ничего подобного не совершал, в этом-то и состояла беда. Но умереть скорее можно от такого «ничего», нежели от боли. Против боли можно восстать, а с «ничего» ничего и не поделаешь.

Разговаривая по телефону с родителями, я, разумеется, уверяла их, будто у меня все хорошо, и старалась наполнить голос счастливыми интонациями новобрачной. Они были уверены, что отдали меня в хорошие руки, и мне не хотелось разубеждать их. Моя мать по-прежнему пряталась в горах, отец оставался на нашей семейной вилле с одной дальней кузиной, присматривавшей за ним. «Ну как, есть новости?» — спрашивал он меня раз в месяц, и я регулярно отвечала ему: «Нет. Пока еще нет». Он очень хотел иметь внука; постарев, он сделался мягче, в нем даже появилась отцовская нежность, какой я прежде никогда не замечала за ним.

Мне казалось, мы даже стали ближе, и мне не хотелось лишать его надежды на внука. В то же время я была не настолько откровенна с ним, чтобы рассказать о причинах моей затянувшейся стерильности. Моя мать присылала мне длиннейшие письма, исполненные риторики. «Моя обожаемая дочь», — писала она в начале страницы, а дальше подробнейшим образом излагала все то немногое, что произошло с нею за день. Под конец она непременно сообщала, что закончила вязать бог знает какой по счету комплект для ожидаемого внука. А я между тем, просыпаясь, рассматривала себя в зеркало и видела, как дурнею и дурнею с каждым днем. Иногда я спрашивала Аугусто: «Почему мы ни о чем не разговариваем с тобой?» — «А о чем?» — ронял он, не отрываясь от лупы, в которую разглядывал какое-нибудь насекомое. «Не знаю, — отвечала я, — ну хотя бы расскажем что-нибудь друг другу». Тогда он качал головой: «Ольга, у тебя просто больное воображение».

Стало общим местом говорить о том, что собаки со временем становятся похожи на своих хозяев. Мне казалось, что с моим мужем происходит то же самое: он все явственнее делался похожим на некое жесткокрылое насекомое. Его движения стали угловатыми и резкими, а голос лишился всякого тембра и звенел металлически, доносясь из какого-то совершенно непонятного места в горле. Он был одержим насекомыми и своей работой, и кроме этих двух занятий не существовало больше ничего, что могло бы хоть чуточку взволновать его.

Однажды он показал мне, держа пинцетом, какое-то ужасное насекомое, кажется, оно называлось кузнечик-крот. «Посмотри, какие челюсти, — восхитился он, — с такими челюстями действительно можно есть что угодно». Той же ночью муж приснился мне в виде этого насекомого: огромный-преогромный, он с хрустом пожирал мое свадебное платье, словно оно было скроено из картона.

Спустя год мы предпочли спать в разных комнатах. Аугусто допоздна засиживался со своими жесткокрылыми и не хотел беспокоить меня, так он, во всяком случае, объяснял мне. Рассказанная подобным образом история моего замужества, наверное, покажется тебе ужасной, необыкновенной, но ничего необычного в ней нет. Браки в ту пору почти все были похожими, превращаясь со временем в эдакий небольшой домашний ад, в котором кто-то рано или поздно был обречен погибнуть.

Почему я не восставала? Почему не собирала чемодан, чтобы вернуться в Триест?

Потому что в то время не разрешались разводы, нельзя было даже просто разъехаться по разным домам. Чтобы расторгнуть брак, требовались очень веские основания — надо было доказать, что кто-то из супругов слишком жестоко обращается с другим, мучает, истязает его; или же надо было обладать боевым темпераментом, бежать из дома, навсегда скрыться и скитаться по миру. Но воинственностью, как ты знаешь, я не отличаюсь; Аугусто же не только пальцем никогда не тронул меня, но даже голоса ни разу не повысил. Я никогда ни в чем не знала недостатка. По воскресеньям, возвращаясь с мессы, мы заходили в кондитерскую братьев Нурция, и он предлагал мне купить все, что я только пожелаю. Тебе нетрудно представить, с какими чувствами я просыпалась каждое утро. После трех лет замужества у меня в голове жила только одна мысль: как бы умереть.

О своей первой жене Аугусто никогда ничего не говорил мне, а в очень редких случаях, когда я осторожно спрашивала о ней, сразу же уходил от разговора. Со временем, бродя сумрачными зимними днями по призрачным комнатам, я пришла к выводу, что Ада — так звали его первую жену — умерла не от болезни или несчастного случая, а покончила с собой. Когда прислуга куда-нибудь уходила, я занималась тем, что обыскивала дом, роясь всюду, где только можно, во всех ящиках и комодах, яростно разыскивая хоть малейший след, хоть какой-либо намек, который подтвердил бы мое подозрение.

И вот как-то в серый дождливый день я обнаружила в самой нижней части шкафа незнакомую женскую одежду. Ее платья, догадалась я. Достала одно из них, темное, и надела. У нас оказались одинаковые фигуры. Глядя на себя в зеркало, я заплакала. Слезы текли почти незаметно, я плакала беззвучно, не всхлипывая, как человек, который уже точно знает, что обречен.

В одной комнате я нашла в углу невысокую скамеечку для коленопреклонения во время молитвы. Она принадлежала матери Аугусто, женщине очень набожной. Когда я не знала, чем занять себя, то запиралась в этой комнате и часами стояла на коленях, благоговейно сложив руки. Молилась ли я? Не знаю. Я говорила или пыталась говорить с кем-то, кто, как я полагала, находился где-то в небесных высях. Я просила: «Господи, помоги мне найти мой истинный путь. Если же моя судьба — это моя теперешняя жизнь, то помоги мне вынести ее».