Николай Омельченко - Серая мышь

• Название: Серая мышь
• Автор: Николай Омельченко
• Издательство: Радянський письменник
• Жанр: Проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-333-00015-8

Роман известного русского писателя, проживающего на Украине, повествует о судьбах украинских эмигрантов, которые, поддавшись на уловки западной пропаганды, после долгих скитаний оказались в Канаде, о трагедии людей, потерявших родину, ставших на путь преступлений против своего народа.

---

— Уйди, спрячься где-нибудь в роще, заройся в листья, закопайся в землю и сиди тихо, как серая мышь, а то из-за тебя достанется и этим. Да не проболтайся, что я знаю о тебе!

Начались самые строгие облавы: солдаты и полиция оцепили даже рощицу, хорошо еще, что на том участке, где находился мой шалаш, не прочесывали с собаками. Причин для таких облав было немало — по дорогам и селениям грабили и убивали, кругом шатались бездомные, дезертиры и просто бандиты. Однажды мне пришлось, не выходя из своего шалаша, просидеть там трое суток. Самое страшное, что Джулия не могла ко мне прийти — солдаты оцепили всю округу и рощицу. Я думал, что умру от голода и жажды, по ночам донимал холод. На четвертые сутки утром Джулия принесла мне тарелку макарон, кусочек сыра и четверть кувшинчика кислого вина. Тогда я и сказал ей впервые, что она спасла мне жизнь, а Джулия уже позже, через годы, призналась, что полюбила меня именно в те минуты, когда я жадно поедал макароны и сыр, запивая их дешевым кислым вином. А может, это было лишь чувством жалости, которую Джулия приняла за любовь? Разве можно полюбить заросшего щетиной, вконец исхудавшего, неумытого мужчину, жадно пожиравшего скудную пищу? Как бы там ни было, но именно с того памятного утра мы привязались друг к другу еще сильнее. Теперь я понимаю, что у Джулии эта привязанность была глубже, чем у меня, больше того, ей очень хотелось мне понравиться. Как-то я увидел на ее короткой челке шпильку с голубым стеклышком; заметив, что я обратил на нее внимание, Джулия спросила, краснея:

— Сеньору нравится?

— Очень.

Счастливо рассмеявшись, она убежала.

Потом как-то пришпилила к своему платью-дерюжке крохотный букетик искусственных фиалок, и я впервые увидел их отблеск в ее глазах; что-то теплое, казалось, давно позабытое окутало мою грудь. И снова тот же вопрос, но уже более интимно:

— Улас, тебе нравится?

— Очень, — повторил я, удивляясь, откуда у такой девчушки могло появиться желание нравиться мужчине, на пятнадцать лет старше ее.

Иногда она расспрашивала о моей прошлой жизни, о жене и сыне; глаза ее, огромные, темные, на маленьком худом личике казались еще больше, еще печальнее! А однажды она сказала:

— Святая Мадонна всегда с младенцем у груди, она должна помочь тебе. У тебя ведь тоже младенец. Молись Мадонне.

Через некоторое время спросила:

— Ты молился ей?

— Кому? — не сразу понял я.

— Мадонне.

— А-а-а, забыл.

Джулия посмотрела на меня укоризненным взглядом и строго заметила:

— Если хочешь, чтобы к тебе вернулась жена и сын, ты должен хорошо попросить Мадонну; только она тебе поможет. — Подумав немного, добавила: — Мы пойдем в церковь, когда там никого не будет; я попрошу сторожа, кривого Паломби, он даст нам ключи.

Джулия сдержала свое слово и однажды в полдень, когда на раскаленных улицах было безлюдно, повела меня в церковь. После жаркой улицы на нас повеяло погребной прохладцей, едва мы вошли в этот небольшой провинциальный храм; в нем было полутемно, только мерцали огоньками два красных светильника по обе стороны алтаря. Сложив руки, Джулия опустилась на колени и, быстро шевеля губами, стала говорить слова молитвы, в которых звучали слова «Мадонна» и «прошу тебя». Затем она заставила меня повторить это за ней, и я повиновался, как послушный мальчишка. Потом поднялась, начала креститься, я машинально копировал ее движения.

Незадолго перед моим отъездом в Канаду, куда мне помогли завербоваться все те же родичи Орвьето, которых было великое множество, Джулия, присев рядом со мной и глядя, как я выстругиваю из брусочка дерева подошву для сандалии, сказала, с трудом выговаривая слова:

— Тут к нам уже дважды заходил один и уговаривал меня, чтобы я, ну… отдалась одному богатому человеку, стала его любовницей. Сказал, если я буду жить с ним, — озолотит меня. Комнату снимет в городе… А я ему — куда же я дену своих, на кого, говорю, оставлю маму и малых детей. И о тебе подумала…

Я обнял ее; дрогнули худенькие плечики, Джулия прижалась ко мне всем своим тельцем, словно искала защиты, горячо шептала:

— А за тебя бы я вышла замуж, хоть ты бедный и в очках. Если не разыщешь свою жену, позови меня в Канаду.

— Позову, — успокоил я Джулию.

Оказалось, Джулия ничего не скрывала от матери; она передала наш разговор Джемме.

— Сеньор Улас действительно намерен после того, как устроится, вызвать к себе Джулию? — спросила она у меня.

Я не был готов к ответу, так как не придавал разговору с Джулией особого значения, но отвечать было нужно — дочь и мать все восприняли серьезно.

Если согласится Джулия, — ответил я.

— Сеньор Улас, — сказала Джемма, — это было бы очень хорошо. Девчонку надо вырвать из нашего села. Ее внешность, доброта и ум заслуживают лучшей участи. Если к сеньору не будет милостива Мадонна и не поможет ему отыскать семью, а сам сеньор Улас не найдет себе другую жену, я не прочь, чтобы при достижении совершеннолетия Джулия вышла за вас замуж. Я заранее благословляю ее и могу заверить сеньора Уласа: Джулия будет хорошей спутницей жизни.

Джемма не ошиблась; да и кому лучше знать своих детей, как не их матерям? И есть ли на свете матери, не желающие своим дочерям хорошей участи? Но тогда я в это еще не верил, Галя и сын снились мне живыми и вечно ждущими.

25

В Канаду меня доставило небольшое, скрипевшее всем своим естеством даже при малой качке суденышко, набитое, как закуток старой хаты тараканами, разноплеменными эмигрантами и благоухающее на всю Атлантику плохо вымытыми гальюнами. Я очутился на огромной территории северной части американского континента, протянувшегося в длину от Великих Озер до полярных островов Северного Ледовитого океана и в ширину от Атлантического до Тихого океана, в одной из богатейших и благополучнейших стран мира, куда не упала ни одна бомба, где никогда не было ни голода, ни мора. Меня мотало по Канаде, а хотелось обрести постоянную обитель. Я был еще молод и ощущал эту молодость и в своем теле, и в душе, ощущал в себе возможность обновления, хотелось, как никогда, жить, надеялся на встречу со своими, тратил с трудом заработанные доллары на письма и запросы в разные учреждения и организации, занимающиеся эмигрантами. Может, мои, в конце концов, найдутся и откликнутся. Трудно было с работой, особенно эмигранту, да и платили нам вдвое меньше, чем местным. Буквально за центы я сортировал рыбешку на рыбацком острове Ньюфаундленд и травился серными газами на литейном заводе в Садбери; чистил конюшни в Калгари, в краю ковбоев, куда я когда-то в детстве так мечтал попасть, начитавшись Фенимора Купера, а побывав там, поработав, проклял все и всех, особенно тупых бескультурных ковбоев, ставивших нанятого работника ниже скотины! Более чем в других местах задержался я в прериях под Виннипегом у земляка-украинца, фермера, выращивавшего пшеницу. И хотя он был не очень богат и платил мне не густо, но обрадовался земляку с Края, то есть с Украины, по вечерам угощал меня настоенной на калине или орехах водкой, и мы засиживались за разговорами до поздней ночи; сам он говорил мало, все больше расспрашивал меня, вздыхал, мечтал о том времени, когда скопит деньги и наконец предоставится возможность ему, старому, еще дореволюционному эмигранту, снова побывать на Украине. Нередко в дом заходили и другие фермеры-украинцы; все они принадлежали к одной из украинских организаций или группировок; их было столько, что все и не запомнишь, но в большинстве националистические, хотя никто из фермеров точно не знал ни программы, ни задач своей организации.

— Надо же куда-то вступать, без этого нельзя, — признался мне мой хозяин. — Они все для меня одинаковы. Я лично за то, чтобы пшеница хорошо уродила да чтобы сбыть ее повыгоднее.

Тут уж я не выдержал и стал рассказывать о задачах националистической организации; меня приходили слушать и другие фермеры. Как-то один из них сказал, что в Виннипег приехал из Торонто член провода для встречи с местными националистами и просил, чтобы меля доставили к нему в гостиницу. Меня отвез на своем стареньком авто сам хозяин. Отель был третьеразрядный, малоизвестный, мы едва отыскали его. Я постучался.

— Come in! [2] — послышалось из-за двери по-английски, но голос был таким знакомым, что кольнуло в сердце.

Я неторопливо открыл дверь и увидел полуобернувшегося ко мне высокого седовласого мужчину с красивым моложавым лицом; голова слегка закинута, точно он готовился произнести торжественную речь или тост, в руках у него был высокий стакан, а на столе стояла бутылка виски, содовая и небольшая тарелка с высушенными тоненькими картофельными ломтиками. Хозяин поставил на стол стакан и, распахнув объятия, двинулся мне навстречу.

— Ула-а-с!.. — Лицо его заалело, красивые серые глаза наполнились слезами.