Дмитрий Дейч - Игрушки

• Название: Игрушки
• Автор: Дмитрий Дейч
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4474-2053-6

Самая нежная и загадочная книга Дмитрия Дейча, где Чебурашка выходит из телевизора, чтобы сыграть в подкидного дурака, пластмассовые индейцы выполняют шаманские ритуалы, дедушкин нос превращается в компас, а узоры на обоях становятся картой Мироздания.

---

— А на самом деле ты хочешь от меня чего-то другого.

— Я хочу пистолет как у Кирилла. С пистонами.

— Это и есть имитация: ты имитируешь любопытство и интерес, но тебя не интересует значение слова, о котором ты спрашиваешь. Тебя интересует пистолет. Понимаешь?

— Понимаю, — уныло соврал я.

Дедушка вздохнул и взял меня за руку. Он всегда брал меня за руку, когда мы шли через дорогу. Мы не спеша пересекли улицу, ступая по «зебре» пешеходного перехода; справа и слева зелёного света ждали машины — «Жигули», «Москвичи», «Запорожцы» и «Волги».

— Имитация, — продолжал дедушка, — это когда Василий Евгеньевич с третьего этажа напивается и признается жене в любви — громко, на широкую ногу, так, чтобы соседи все это видели и слышали. Покупает роскошный букет, торт и шампанское. Видел такое?

— Видел. А почему это — «имитация»?

— Потому что когда он трезвый, цветы и шампанское покупает не ей, а Людмиле Федоровне из Горисполкома. Но делает он это так, чтобы не видел никто…

Я попытался понять ход дедушкиной мысли, но смысл слова «имитация» все еще ускользал от меня.

— Когда у Кирилла есть пистолет, а у меня нет, это — имитация?

— Нет, — ответил дедушка, — это не имитация. Это нехватка.

— А мы купим пистолет? И пистоны?

— Мы купим пистолет и пистоны, если расскажешь, зачем тебе это нужно.

Я пожал плечами. Можно подумать: дедушка — полковник в отставке, кавалер четырех орденов Красного знамени — не знает, зачем нормальному человеку пистолет.

Чтобы играть в войну, разумеется. Мы носились по улицам, стреляя друг в друга из игрушечных пистолетов, автоматов, пулеметов. Когда в нас «попадали», мы замирали в диковинных позах и падали навзничь.

Долго лежать не позволял синдром двигательной активности и возмущенные крики дворовых старушек — непременных свидетельниц наших побед и поражений («Димочка, встань немедленно, ты простудишься! Вот я маме твоей скажу!!!»); мы вскакивали снова и снова, чтобы бежать дальше и стрелять, и валиться на землю, подниматься, снова стрелять и выкрикивать: «Падай, ты убит!», а если враг «умирать» отказывался, мы кричали: «Я так не играю!», но играть продолжали, потому что резоны «убитого» были для нас ясны.

Никто не хотел умирать.

Вот что я рассказал дедушке.

— Да, но зачем тебе пистолет с пистонами? — спросил он.

— Как ты не понимаешь! — закричал я. — Я уже большой, мне нужно с пистонами!

— Выходит, с пистонами — лучше?

— Конечно, лучше!

— А теперь давай вернемся к вопросу о том, что такое «имитация».

— Ну давай… — нехотя согласился я.

— Металлический пистолет похож на настоящий больше, чем пластмассовый. И звук пистона похож на настоящий выстрел. Верно?

— Верно!

— Выходит, что металлический пистолет с пистонами имитирует настоящий пистолет лучше пластмассового. Игрушечный пистолет — имитация настоящего, боевого. Теперь понимаешь, что такое «имитация»?

Кажется, до меня дошло.

Минуту-другую я шел молча, усваивая новое знание. Мы дошли до угла ул. Крупской и принялись подниматься по ступенькам, ведущим в «Детский Мир». Дедушка едва поспевал за мной.

Вдруг я резко остановился, и от неожиданности он едва не сбил меня с ног.

— А как же имитация смерти?

— Что?.. — дедушка на мгновение потерял равновесие.

— Когда я выхожу во двор с пластмассовым пистолетом, стреляю и кричу: «Падай, ты убит!», никто не хочет падать. Конечно, если у меня появится ПОЧТИ НАСТОЯЩИЙ пистолет, это будет здорово! Но если «враги» падать не захотят, это ведь ни капельки не поможет! Можно купить такие пистоны, чтобы я стрелял, и они падали, даже если им этого не хочется?.. Падали — и не вставали? Можно?

Дедушка выронил кошелек и ключи.

— Нет, — пробормотал он, нашаривая ключи, — вот этого нельзя никак.

— Почему?

— Потому что такие пистоны в «Детском мире», слава Богу, не продаются.

Дедушка толкнул высокую стеклянную дверь, и мы вошли.

Внутри было сыро и тускло. Игрушки лежали на полках и стеллажах. Большие — в два моих роста — куклы стояли в витринах.

Было очень тихо.

— Мальчик, здесь нельзя бегать, — строго сказала красивая женщина с высокой прической.

— Я не мальчик, — ответил я замогильным голосом, — Я — имитация мальчика.

Женщина открыла рот, чтобы ответить, но почему-то промолчала.

— Почти как настоящий, правда? — подмигнул дедушка, и она — каменея лицом — отвернулась так непримиримо, решительно, что высокая прическа рассыпалась и волосы упали на плечи.

— Ещё одна имитация, — сказал дедушка, как только мы отошли на приличное расстояние. Я не стал спрашивать, что он имеет в виду, поскольку в этот самый момент на горизонте появился прилавок с игрушечными пистолетами.

О том, что бегать нельзя, я позабыл напрочь. Оказавшись у прилавка, я обернулся, чтобы позвать дедушку, и поймал на себе его взгляд — внимательный, понимающий, сочувствующий и немного встревоженный, будто покупка игрушечного пистолета, стреляющего пистонами, могла что-то изменить в моей жизни — решительно и бесповоротно.

Мячик

Когда-то резиновый мячик был ярко-красным, с тремя жёлтыми и двумя синими полосками: первая — светло-жёлтая — была самой тонкой (я понимал, что это не полоска даже, а разделительная линия, самостоятельного значения не имеющая), за нею следовала синяя, и, наконец, по экватору мяч опоясывала жирная — ярко-жёлтая — полоса. Вращаясь в воздухе, мячик создавал множество спиралей, возникающих словно бы ниоткуда и уходящих в никуда. По-малолетству я любил подбрасывать его в воздух и ловить, часами напролёт наблюдая за превращением цветных линий и возникающими в результате свободного вращения эффектами и иллюзиями.

Тридцать лет спустя цвета поблекли, краска кое-где облупилась, но гипнотические спирали и глухой ухающий звук от удара о пол или о стену — никуда не делись. Конечно, за эти годы мяч изрядно сдулся, его можно легко продавить ладонью от стенки до стенки. Но вот что волнует меня: если проткнуть старую резину булавкой и вдохнуть через образовавшуюся дырочку, будет ли этот воздух воздухом моего детства?

Pozegnanie Ojczyzny

Мамины руки на клавишах рояля.

Почему-то из всех её пьесок, этюдов, капризов, мазурок и полонезов, в пямяти сохранилось только это — «Pozegnanie Ojczyzny».

Она играла, конечно, очень плохо.

Никогда, ни разу не слышал я этого полонеза, сыгранного от начала до конца — без запинки.

Рояль был ужасно расстроен.

Настройщик сказал: бросьте вы это гиблое дело.

Папа не любил полонез Огинского и называл его ваша дешёвая сентиментальщина.

Мне было 12.

Он имел в виду меня с мамой, когда говорил ваша дешёвая сентиментальщина.

Наверное, он был прав. Папа был психиатр.

Он знал толк в этих вещах.

Однажды он принёс домой магнитофонные записи бесед с пациентами.

(Уголовно наказуемое деяние).

Один из пациентов был уверен в том, что Луна домогается его сексуально.

Я слушал эти записи тайком от родителей — днём, когда они были на работе.

По вечерам мама играла мне.

Она смотрела в ноты пристально и немного тревожно, будто чувствовала, что вот-вот запнётся.

Мне хотелось её обнять.

Я сидел рядом, стараясь не двигаться.

Дышать как можно реже.

Не дышать.

Мама была очень хрупким существом: скрипнувший стул или звук шаркающей подошвы мог поцарапать её.

Она называла этот полонез не иначе как «Les Adieux à la Patrie», будто её плохой французский был способен что-то прибавить этой музыке.

Иногда эти вечерние концерты продолжались заполночь.

После мне часто снилась Луна.

Гипноз

Лёжа в постели с открытыми глазами, я часами вглядывался в темноту, исследуя законы сплетения образов. Вначале я видел лишь точки, они исчезали и появлялись, меняли яркость, парили, их движение казалось беспорядочным и бессмысленным, но вынуждало таращиться, напрягать зрение, чтобы обнаружить источник, скрытый порядок, который, насколько я знал из опыта предыдущих ночей, присутствовал в этом мельтешении, до времени избегая распознавания, предпочитая притвориться сырым хаосом. Вскоре выяснялось, что темнота имеет объем и массу, теперь это было нечто отличное от матово-чёрной плоской доски и напоминало снегопад в негативе — хлопья, равномерно движущиеся в одном направлении, в пустоте, косые линии, пересекающие поле зрения. После появлялись цветные узоры, но не сразу, не вдруг, а будто кто-то с течением времени равномерно вводил ощущение цвета в пространство, бывшее прежде пустым и безвидным. Эти узоры научали меня особому чувству ритма, они казались бесконечными, всюду — живая геометрия, дышащая, пульсирующая, вечно изменчивая, как в стёклышке калейдоскопа. Каждый элемент имел связь с привычным миром вещей: какую ниточку ни потяни, разматывается клубок образов и понятий, окружающих тот или иной предмет подобно облаку или сфере. В какой-то миг явь окончательно сдавала позиции, и я уходил дальше, пользуясь одной из найденных нитей в качестве путеводной.