Рустам Агишев - Луна в ущельях

• Название: Луна в ущельях
• Автор: Рустам Агишев
• Издательство: "Советская Россия"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1967

Сюжетную основу нового романа Р. Агишева составляет история открытия и промышленного освоения на Дальнем Востоке богатого месторождения фосфоритов. Но за этой историей стоит проблема более широкого плана, проблема гражданской ответственности, государственного отношения к своему делу. В этом смысл настойчивой борьбы за скорейшую разработку вновь открытого месторождения, которую ведут, преодолевая узковедомственную бюрократическую косность, инженер- геолог Стырне и начальник поисковой партии Сырцов. Большое место в романе уделено личным судьбам героев, очень различным, порою тяжелым и трудным. На их пути много жизненных испытаний, и только сильным суждено выдержать эти испытания.

---

«Вот оно как получается, — подумал Вадим, провожая ее взглядом. — Мой старый школьный товарищ Игорь Лебедь, который клялся, что женится на самой красивой девушке города, встречается с этой басистой молодой особой с круглыми детскими глазами… Смешно. Жена она ему или просто подруга? Почему бы им не пожениться — совместная работа ведь всегда сближает. И не надо разлучаться надолго. Впрочем, какое мне дело до них! Пусть себе…»

Вадиму опять стало холодно. Захотелось снять белую, как эмалированный таз, батарею и положить рядом с собой под одеяло. Что-то сломалось в нем, будто вынули какую-то важную деталь. Видно, взвалил на себя лишнее. Это случалось, конечно, и раньше. Сколько себя помнит, всегда он делал все вдвойне. Еще мальчишкой. Переплывут ребята речку дважды, а ему надо обязательно четырежды. Выжмут одной рукой кирпич двадцать раз, а ему требуется сорок, и не меньше. Вот и это воспоминание, совсем детское, а тоже в сущности перебор.

Летом это было. Светлана, старшая пионервожатая, рыжая, с конопатеньким, как сорочье яйцо, лицом поймала его в коридоре, заикаясь от волнения, сказала: «Вадик, ты только не волнуйся… хотелось бы тебе опять жить с папой и мамой?» Он выпачканными в земле руками (только что сажали деревца перед домом) схватил ее за рукав синего халата: «Правда? Поклянись! Где они?»

Через несколько дней в кабинете директорши он увидел их. Полная румяная женщина в шляпе кинулась со слезами, обняла: «Вадик! Сыночек…» — немолодой военный с кулечком конфет крутил ус и ласково улыбался. Мальчик недоверчиво вглядывался в лицо, в гимнастерку с единственной бронзовой медалью «За победу над Японией». «Как же так? — угрюмо вымолвил он. — Мой же папа воевал под Берлином… И погиб». Военный растерянно переглянулся с внезапно побледневшей и постаревшей женщиной и опустил глаза. Директорша густо покраснела. Долго уговаривали его взрослые пойти на воспитание к доброй тете и дяде капитану, но он отказался. Ложь ранила его и ожесточила.

Спустя два дня капитан и капитанша увезли из детдома на потрепанном виллисе пятилетнюю Алку, которая скорее испуганно, чем обрадованно смотрела, то на папу, то на маму и все твердила тоненько и односложно: «Вы меня больше не потеряете, да? Не потеряете, да?» А он, Вадим, стоял в палисаднике и, до боли сжимая руками граненые прутья ограды, угрюмо смотрел вслед.

3

Бесшумно открылась дверь, и в палату вошли Лебедь с Зойкой. В отлично отутюженном халате с красным резиновым фонендоскопом, небрежно засунутым в верхний кармашек, в высокой белой шапочке, из-под которой выбивались темные волосы, Лебедь выглядел очень элегантно.

— Ну, проснулся, Святогор? — Он опустился на край койки и привычно нащупал пульс, засекая время. Потом продолжал: — Богатырь ты спать, дружище. А я, признаться, не стал тревожить и даже добавил снотворного, чтобы дать тебе отоспаться. Знаю ведь, что значит тайга… Как самочувствие?

Лебедь чисто выбрит, свеж, предупредителен. И в детдоме он всегда выглядел чистеньким и прилежным, и его часто ставили в пример товарищам. Сейчас, как видно, пользуется в больнице авторитетом, «железно» лечит.

Вадим наблюдал за ним, как проверяет пульс, как ровным голосом диктует Зойке новые назначения. Когда та, дав ему подписать узенькие листки, ушла, Лебедь сразу заговорил о погоде, о вспыхнувшей в городе эпидемии вирусного гриппа, о бесчисленных звонках Дины, о последней премьере в театре музыкальной комедии.

— Ты, старик, мне зубы не заговаривай, — сказал Вадим, прерывая приятеля. — Давай выкладывай — что у меня и как?

Лебедь шутливо поморщился:

— Начинается. Именно из-за этого не лечу родных и близких. Ничего у тебя особенного нет — переутомление, невроз, ну и остаточные явления после пневмонии, которую ты перенес на ногах и, можно сказать, повалил на обе лопатки, в тайге. Это бывает.

— В таком случае, почему ты положил меня в покойницкой?

Лебедь расхохотался:

— Окстись, чудак! У нас это считается одной из лучших «персональных» палат. Секретарей обкома лечим. Ну, рассмешил.

— А почему ты назначил повторные анализы?

— Почему! Почему! — Лебедь начинал злиться, хотя на лице его по-прежнему держалась снисходительная улыбка. — Терпеть не могу шибко грамотных больных. Анализы уточняют диагностику. Не забывай, в какую эпоху живем.

— Я не с Маршалловых островов, — не унимался Вадим, пряча в отросшие усы улыбку и не спуская с приятеля глаз: ему было интересно наблюдать замешательство Лебедя, которого он с детства любил подразнить.

Тот, кажется, действительно начинал раздражаться.

— Ты, конечно, не с Маршалловых островов, а все-таки дикарь и даже подонок, — попытался пошутить он. — Словом, давай серьезно, хватит, старик, тебе разговаривать. В больнице вопросы задает врач.

Они закурили, пряча в кулаке сигареты и по-мальчишески, как некогда в школьной уборной, опасливо поглядывая на дверь. Лебедь чуть приоткрыл форточку.

— Не мешало бы тебе побриться, старик. Сегодня придет Дина, — сказал он, направляя струйку дыма в щель.

— Ты думаешь?

— Хочешь, пришлю хирургическую сестру? Бреет классно, особенно… — Лебедь прервал фразу и преувеличенно громко расхохотался.

Вадим с любопытством взглянул на него, чуть помолчал и, уже думая о своем, спросил:

— Интересно, цинизм у тебя профессиональная черта или индивидуальная?

— То и другое, — опять рассмеялся Лебедь.

— Нет, скорее индивидуальная. Ты — за пределами стандарта, исключение.

— Вся наша земля в околосолнечном пространстве — исключение. Все относительно. Все условно и преходяще, и не торопись осуждать ближнего, старик… Кстати, что у тебя с зубом?

Наклонившись, Лебедь заставил недовольно глядевшего на него Вадима открыть рот и, сжав двумя пальцами поврежденный зуб, слегка покачал его:

— Болит?

— Уже перестал. Какой-то камешек попался, — равнодушно сказал Вадим.

— С каких пор ты питаешься камнями?

— Как стал геологом.

— Занятно… — зрачки у Лебедя вдруг дрогнули, лицо посерело и, чтобы Вадим не заметил этого, он быстро отошел к окну. Разминая пальцами сигарету, сказал как можно небрежнее: — Ну да, ведь геологу приходится харч таскать вместе с образцами. Откровенно скажу, рад, что не соблазнился в свое время таежной романтикой. — Лебедь положил в ящик тумбочки початую пачку сигарет со спичками и слегка похлопал приятеля по плечу: — Ну, отдыхай, старик. Скоро принесут обед. Пойду к другим. Перед вечером загляну еще. И ты мне непременно расскажешь, как удалось тебе открыть новое месторождение. Как ты его называешь, Большой Пантач? Очень хочу послушать.

Этот разговор непривычно утомил Вадима. Он понял, что Лебедь недоговаривает и пытается затушевать неловкость преувеличенным вниманием к его открытию. Мысль о товарищах, о Большом Пантаче сразу успокоила Вадима. «Открытие все-таки сделано. А все остальное, в том числе и моя особа, ничего особенно важного не представляет. Что ж, займемся сейчас единственно возможным — приятными воспоминаниями».

Как раз первая встреча с Аянкой не сулила ничего доброго. Человек в мягких улах и синей форменной тужурке, на которой блестела небольшая серебряная медаль, неслышно подошел сзади, тронул за плечо:

— Ты почему костер, однако, не затоптал, молодчик? За тобой ходить надо, да? Кто ты такой? — На безбородом скуластом лице старика грозно сверкал единственный глаз.

Вадим назвал себя.

— Геолог! — лесник перебросил с плеча на плечо карабин. — Хоть бы сам прокурор района… Айда к начальнику!

Пока сквозь тучи появившегося к вечеру гнуса пробирались к табору, Вадим все время чувствовал на затылке сверлящий взгляд, хотя мягкой поступи таежника не слышно было совсем. Придя на место и узнав, что Сырцов и есть начальник поискового отряда, Аянка смутился и сказал более миролюбиво:

— Нельзя, начальник, палить тайгу. Беречь надо зеленый дом. Надо, однако.

На тусклом пластмассовом оконце играл отблеск жарко полыхающего перед палаткой костра. Молодые геологи, измученные дневными переходами, искусанные в кровь комарами и гнусом, отдыхали вокруг костра, чинили обувь. Подняв головы, они с интересом разглядывали лесника.

Помощник Сырцова армянин Зовэн Бабасьев, чернявый, невысокий, с усиками и бачками, скривил в насмешке опухшее от комариных укусов лицо и, помешивая в казанке деревянным суповником, резко бросил:

— Что тут беречь! Даже кедровых орешков не наберешь.

— Плохо искал, товаришок, — возразил лесник, в свою очередь разглядывая поисковиков. — В нашей тайге все есть.

— Все, да не все, — проворчал Бабасьев и, выразительно глянув на начальника отряда, принялся разливать суп.

За ужином, от которого лесник не отказался, решив заночевать у геологов, поисковики разговорились.