Карел Чапек - Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 5. Путевые очерки

• Название: Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 5. Путевые очерки
• Автор: Карел Чапек
• Издательство: "Художественная литература"
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1976

В том включены очерки К. Чапека, написанные во время путешествий по странам Европы — в Италию, Англию, Испанию, Голландию, по Скандинавии, а также очерки о Чехословакии. Том иллюстрирован рисунками Карела Чапека.

Стр. 6. Иозеф Чапек. Обложка «Итальянских писем», Прага, 1923.

---

Сказав ван Дельфт, говорю еще — Ван-Гог[341]. Совершенно иначе понимаешь колорит Ван-Гога, увидев колорит Голландии: эти нежные, как эмаль, краски, красные кирпичи, сочную зелень, желтый песок, пестрые вывески, радостные, чистые тона, искрящиеся в прозрачном воздухе, — все это Ван-Гог принес из своей Голландии, потому что краски Франции совсем другие; они серебристозеленоватые, голубоватые и опалово-серые; достаточно было слегка осветить этого голландца южным солнцем, и получился Ван-Гог в наилучшем виде.

Города построены на сваях, что придает им еще одну своеобразную черту. Делалось это так: когда нужно было построить город, брали участок воды, огораживали его плотиной, осушали, а затем строили домики. Голландские города росли, не протягивая щупальцев во все стороны, а сосредоточиваясь на ограниченных участках; поэтому у них нет городских окраин, они не расползаются, как сыпь, а сидят очень плотно на зеленом лугу. Я сказал бы так: там, где кончается собор, начинаются коровы и vice versa[342] — на зеленом пастбище вдруг возникает красный городок,  что очень красиво и совершенно в голландском духе.

От города к городу

А от города к городу ведут ровные шоссе со старыми аллеями, как и в старые времена старого Гоббемы[343]; вдоль шоссе — каналы, бесконечные каналы, разрезающие вдоль и поперек бесконечную ровную местность; каналы с барками, каналы с небольшими парусными судами, каналы с цветущими кувшинками; а на горизонте — тополевые аллеи, ряды верб, семьи ветряных мельниц, церковные колоколенки; каналы вместо межей, каналы вместо дорог, каналы вместо заборов, каналы вместо тропинок. Крестьянин свозит сено на барке, ездит в лодке доить коров, осматривает свое поле, стоя в лодке и отталкиваясь шестом; он перебирается с места на место стоя; не знаю, может, он и пашет и жнет, стоя в своей лодочке. Вместо ограды вокруг домика у него канал; вместо калитки просто подъемный мост — и достаточно.

От города к городу ведут прямые каналы; но эти каналы не выкопаны в земле, как в других странах, а проложены, так сказать, над землей:   уровень воды выше поверхности земли, вода течет вверху, а люди шагают внизу, суда плывут у них почти над головой, но люди вполне доверяют своим плотинам и своей воде; быть может, этим доверием плотины только и держатся.  И к вашему сведению: вода здесь течет как-то совсем наоборот, то есть снизу вверх; с лежащей внизу земли и из ее каналов и канавок воду перекачивают насосами вверх, в реки и большие каналы; и поэтому вдоль каналов целыми аллеями стоят ветряные мельницы,  но мелют они не зерно, а воду; они тянут ее из канавок в каналы, из каналов в большие каналы, из больших каналов в реки; а уж из рек вода вытечет сама, я бы сказал per vias naturales[344].

Но теперь большинство этих мельниц не машет крыльями и не мелет воду, а служит лишь символом Голландии; воду же перекачивает электричество.

Человек и вода

Я видел собственными глазами, как создается Голландия. Так же, как и ее города: ограждается участок моря, и вода выкачивается насосами; остается дно, на которое реки изрядной части Европы нанесли наилучший ил, а море — мелкий песок. Голландец высушит это дно и посеет на нем траву, коровы съедят ее, голландец подоит их и сделает сыр, который в Гауде или Алькмааре продаст англичанам; между прочим, это наглядный пример превращения материи.

Такое бывшее дно называется «польдер», и его можно узнать по его в высшей степени аккуратному, привлекательному виду и жирной почве; оно ничем не напоминает о таком полном пафоса деле, как борьба человека с водой. Эти знаменитые польдеры необыкновенно прямолинейны; взявшись создавать землю своими руками, голландец сделал ее как подобает человеку, то есть по линейке, так, как режут доски. Извилиста история человека; но прямолинейно дело рук его...

Я видел работы по осушению Зёйдер-Зе. Представьте себе настоящее море, которое поместилось бы примерно между Кладно, Пршибрамом, Табором и Колином; море с бурями и островами, пароходами и всякими морскими атрибутами. С одной стороны моря люди строят плотину — в ней тридцать километров длины, но это всего лишь детская запруда по сравнению с обширным водным пространством; по этой плотине снуют крошечные поезда с шведским гранитом, каждый день продвигаясь на метр-другой, а когда все будет готово, в центре этого моря сделают протоку, а посреди нее — остров; затем море выкачают насосами, и через какие-нибудь тридцать лет сюда придут черно-белые коровы...

Да, но и сейчас уже возникают заботы — между кем разделить это морское дно. Крестьянин из Фрисландии не уйдет со своих пастбищ, а садовод с Гарлемского польдера не захочет покинуть свои грядки; пройдут десятки и десятки лет, прежде чем засоленное пастбище превратится в луг с жирной и сухой почвой. Но крохотные поезда и игрушечная плотина вклиниваются в море все дальше; и голландский народ день за днем создает то, что лишь через одно поколение принесет шары сыра и тюльпанные луковицы.

А там, где нет плотин, морские берега просто плетут из прутьев, чтобы песчаные дюны не обваливались в воду. Представьте себе, что только плетень да песчаный вал отделяют море от земли; если эти плетни ослабнут, половина голландцев промочит ноги. Вот зачем там растет столько вербы: чтобы было из чего плести берега.

На пляже

Но прежде чем соприкоснуться с открытым морем, эта страна чуть-чуть взбугрится продолговатыми холмиками и пригорками; это старые дюны — сыпучий песок, выброшенный морем, пустыня в миниатюре, окаймляющая страну польдеров, сначала на них еще растут кустарники и рощицы, а потом редкие пучки травы, а там уж и вовсе ничего, кроме сыпучих песков, а на них гнутся под вечным морским ветром лишь жесткие стебли осота и осоки; знайте же, что эти трепещущие стебли все время подсаживают и подсаживают; знайте, что эти сухие стебли выполняют великую миссию: они держат своими корешками сыпучие дюны, защищая берега Голландии.

А у подножия песчаных дюн тянется мелкий песок пляжей, омываемый приливами и отливами, полный ракушек, морских курортов, курортиков и купален; куда хватает взор и даже дальше — палатки, палатки, плетеные кабины, семьи, расположившиеся табором, детвора, играющая песком, — весь народ с удовольствием загорает под умеренным солнышком;  а дальше уже только море, седое, грохочущее, пароход, который торопится откуда-то из Хук-ван-Холланда, влажное дыхание океана, запах рыбы, ослепительный блеск воды и отражений; можно сидеть часами, всматриваясь в горизонт и пересыпая теплый песок между пальцами; вряд ли ты поплывешь туда, но это неважно — мир велик...

И я видел, — не помню, где это было, в Нордвике или Катвике, — Нашествие Медуз. Весь пляж был густо усеян их прозрачными, студенистыми останками, подобными радужным лепешкам помета, оставленного какими-то фантастическими коровами, а когда я влез в море, то не мог избегнуть мягких, похожих на плевки, прикосновений их щупальцев и бежал с ужасом и сожалением; море в этот день было так прекрасно, как всего трижды за всю геологическую историю мира. А однажды ночью я видел светящееся море; где-то на гребне волны вспыхивало зеленоватое сияние и разливалось во всю ширь, как молния, растворенная в воде; минутами вся водная гладь пылала холодным фосфоресцирующим пламенем, которое катилось к берегу и угасало. У меня даже есть свидетели.

Но всего красивее море в воскресенье — демократическое море, усеянное детьми и перегороженное их ямками и плотинами из прогретого песка; и странно — это детское море кажется вам таким же великим, как море океанских пароходов.

Гавани

Не отрицаю, я — жалкая сухопутная крыса; быть может, именно поэтому меня так очаровывают пристани, какие бы я ни увидел, вплоть до простого черного кола с привязанной к нему утлой скорлупкой. Я определенно предпочитаю пристани, где швартуются рыбацкие баркасы, суденышки с мачтами и реями, парусами и такелажем; потому что это суда моей мечты, парусники воображаемых приключений.

«Взять рифы! — вскричал капитан. — Шесть человек к насосам! Рубите канаты!»

Где вы, старинные бриги и шлюпы, трехмачтовые корабли, вооруженные кулевринами, где вы, пьяные капитаны, размахивающие девятихвостою кошкой и скупо оделяющие ропщущую команду заплесневелыми сухарями и протухшей водой? От этих старинных прелестей сохранились лишь баркасы с красным парусом, — издали он кажется белым, — на которых ловят сельдь,  с развешанными сетями и неторопливой толпой рыбаков в монументальных штанах; но и здесь хорошо постоять, небрежно опершись о парапет и профессионально поплевывая в воду, и думать думы, глубокие и извилистые, как отражения мачт...

Спустите паруса, ребята и сверните канаты... Что делать бригам и шхунам здесь, в водах Ии или Мааса, в роттердамских бассейнах, доках и вартах Амстердама; что делать им среди всех этих пузатых барж с зерном, неповоротливых угольщиков, танкеров, элеваторов, лебедок, портальных и мостовых кранов, землечерпалок и белых пакетботов с Явы, из Индии и Гвианы, среди коренастых моторок и лоцманских катеров, среди этих грузовых махин, которые имеют дело со сбродом всех проклятых портов мира, и серых men-o'war[345] и ленивых буксиров? И зачем ты лезешь, приятель, со своим сухопутным словарем к этим мычащим морским коровам, слонам и черным свиньям, в огромный морской хлев, где все это пыхтит, кормится, спит, звякает и гремит цепями, смотри, вон коричневые малайцы в цветастых тюрбанах, а вон ослизлая маслянистая вода: да это раствор золота, собранного со всего мира!