Карел Чапек - Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 4. Пьесы

• Название: Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 4. Пьесы
• Автор: Карел Чапек
• Издательство: "Художественная литература"
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1976

В четвертый том Собрания сочинений Карела Чапека вошли пьесы Карела Чапека, написанные только им и в соавторстве с братом Иозефом Чапеком. Большинство пьес неоднократно переводилось в Советском Союзе («RUR», «Белая болезнь», «Мать» и др.); две пьесы («Любви игра роковая» и «Адам-творец») переводятся впервые.

С иллюстрациями Карела и Иозефа Чапеков.

Перевод всех пьес выполнен по книгам: Bratři Čapkové. К. Čapek. Hry. Praha, 1958; Hry. Praha, 1959.

В томе использованы рисунки Иозефа Чапека:

Стр. 6. Фрагмент обложки к первому изданию пьесы.

Стр. 44. Фрагмент иллюстраций к циклу «Как это делается».

Стр. 124. Элементы оформления разных книг.

Стр. 204. Фрагмент иллюстрации к книжному изданию пьесы «Из жизни насекомых».

Стр. 280. Фрагмент обложки к третьему изданию пьесы «Средство Макропулоса».

Стр. 358. Фрагмент иллюстрации к циклу «Как это делается».

Стр. 446. Фрагмент обложки И. Чапека к пьесе «Средство Макропулоса».

Стр. 518. Фрагмент обложки к книге Яр. Кратохвила «Путь революции», 1928 г.

Стр. 590. Фрагмент иллюстраций к циклу «Как это делается».

На переплете даны фрагменты иллюстраций к книжному изданию пьесы «Из жизни насекомых».

---

Первый слизняк. Эй, шлижняк!

Второй слизняк. Што?

Первый слизняк. Он боретшя шо шмертью.

Второй слизняк. Поглядим, а?

Бродяга (приподнявшись). Дай мне жить! Ну, чего тебе стоит? Еще хоть немножко, хоть до завтра… Дай мне вздохнуть еще разок! (Борется.) Пусти… не… души! Я не хочу умирать! Я так мало видел радости! (Вопль.) О-о-о!! (Падает ничком.)

Первый слизняк. Потеха, а?

Второй слизняк. Шлушай-ка, шлижнячок.

Первый слизняк. Што?

Второй слизняк. Он уже подох.

Бродяга (поднявшись на колени). Ты и лежачего душишь, трусиха! Пусти-ка меня, я всем… расскажу… Я хочу… Еще минутку… (Встает и шатается.) Дай мне жить! Только жить! (Кричит.) Нет! Уйди! Я еще должен так много сказать. (Падает на колени). Теперь я знаю… как… надо жить! (Валится навзничь.)

Первый слизняк (медленно ползет вперед). Вот ему и крышка!

Второй слизняк. О, боже, боже, какая утрата! Ах, какое горе! На кого ты наш покинул!

Первый слизняк. Што это ты рашчувштвовалшя? Нам-то какое дело?

Второй слизняк. Видишь ли, так принято говорить, когда кто-нибудь помер.

Первый слизняк. Ах, вот оно што! Ну ладно, полжем дальше.

Второй слизняк. М-да, такой уж порядок…

Первый слизняк. Главное: штобы было поменьше шлижняков и побольше капушты.

Второй слизняк. Эй, шлижнячок, погляди-ка!

Первый слизняк. Што?

Второй слизняк. Школько тут мертвых однодневок!

Первый слизняк. Кабы их можно было жрать!

Второй слизняк. М-да, так полжем дальше, што ли?

Первый слизняк. Лишь бы мы были живы.

Второй слизняк. Ну яшно. Шлушай-ка, приятель.

Первый слизняк. Што?

Второй слизняк. А ведь жизнь прекрашна[38]!

Первый слизняк. Во-во! Да ждравштвует жизнь[39], верно?

Второй слизняк. Ну, пополжли дальше.

Ползут за кулисы.

Первый слизняк. Хороша была потеха, а?

Второй слизняк. Факт! Главное, што мы живы.

Уползают. Пауза. Рассвет. Пробуждаются птицы.

Дровосек (с топором на плече выходит из глубины сцены. Заметив под кустом труп Бродяги, наклоняется к нему). Это кто же? Эй, дяденька, проснитесь! Слышите? Что с вами? (Встает, снимает шапку и крестится.) Помер. Помер, бедняга! (Пауза.) Ну что ж — отмучился.

Тетка (входит слева, несет крестить новорожденного). Доброе утро, бог в помощь! Что там такое, земляк?

Дровосек. Доброе утречко, тетка. Вот, помер бездомный человек.

Пауза.

Тетка. Бедняга!

Дровосек. А вы куда, тетка? Крестить?.. Крестить?

Тетка. У сестры родился мальчишка. (Ребенку.) Тш-тш-тш-тш.

Дровосек. Кому рождаться, кому умирать.

Тетка. А людей все хватает.

Дровосек (щекочет ребенка). Агу-агу, малыш! Погоди, вырастешь большой!

Тетка. А что, земляк, ему небось будет житься лучше, чем нам?

Дровосек. А нам-то чем худо? Лишь бы всегда было к чему приложить руки.

Школьница (с ранцем за плечами выходит справа). Хвала господу богу.

Дровосек. Во веки веков!

Тетка. Во веки веков!

Школьница проходит.

Дровосек. До чего кругом хорошо, а, тетя? Словами не опишешь!

Голос школьницы (за сценой). Хвала господу богу!

Мужской голос. Во веки веков!

Тетка. Погожий будет денек.

Путник (выходит из леса). Добрый день!

Тетка. Добрый день!

Дровосек. Счастливый, добрый день!

Занавес

Дополнение для режиссера

В эпилоге Путник тождествен Бродяге. Если режиссер ощущает потребность смягчить концовку, он может использовать нижеследующий вариант (после ухода слизняков). Пауза. Рассвет. Пробуждаются птицы. Слышен стук топора.

Бродяга (просыпается). Стук?.. Стук! Раны Христовы! (Садится.) Что это?

Тишина.

Ну, и дурной сон мне приснился!

Стук топора.

Первый голос. Ах, боже!

Второй голос. Да все ничего, быть бы только живу!

Бродяга

Да, лишь бы жить!.. Так, значит, я не умер?!
И, значит, ничего такого не стряслось?..
Что видел — видел!.. Но еще вопрос,
не сон ли все это безумье?..
Да хоть бы и не сон… Что за беда!
Я жив, и вы, ей-богу, хоть куда!
Чего ж еще?!

(Пауза.)

Жизнь продолжается, — трын-трава!
Пусть мотыльковая!.. Ну и что же?!
Как бы там ни было — жизнь жива!
И ничто и никто ее не уничтожит!
Что там тужить?
Нужно — жить!

Первый голос. Ох, и уморился я.

Второй голос. Помалкивай, было бы чем занять руки.

Бродяга

Вот именно!.. Лишь бы дело нам!
И у жизни хлопот полон рот!
Словно что-то еще не доделано,
словно что-то куда-то зовет…
Человек ли ты, мошка, — мы затем и живем,
чтоб жила вся земля, все живое кругом!
А работы всегда по горло!

Выходят оба дровосека.

Первый дровосек. Доброе утро, папаша!

Второй дровосек. Работа нужна?

Бродяга. Что?

Первый дровосек. Ну, ищете работу?

Бродяга

Я все время чего-то ищу, с юных лет наблюдаю старательно.
Смысла жизни ищу, — и жизнь одаряет вниманьем искателя.
Поглядите на эти живые шеренги, на этот размах!
Жизнь, пожалуй, сама в себе что-то ищет,
потому и не станет вовеки нищей.
Не позволит себя погубить, хоть и губит себя сама…
Губит, — но продолжается,
словно ждет от себя чего-то и сама себе поражается.
Лучшего ждет!..
Может, я и работу ищу!..

Первый дровосек. Хотите нам подсобить? Бродяга. Что?

Второй дровосек. Ну, помочь нам рубить лес. Бродяга. Помочь?

Первый дровосек. Так ведь если б люди не помогали друг другу…

Бродяга

Верно сказано! Помогать — это долг!
Пока помогаешь, — не все потеряно!
И себя не теряешь,
видя, как мается мир и блуждает от века…
Пока человеку можно помочь, —
не осуждай человека!

Второй дровосек. Так что, пошли с нами?

Бродяга. Пошли!

Входит Путник.

Путник. Доброе утро. На работу, что ли?

Первый дровосек. Да, на работу.

Второй дровосек. Как и каждый день.

Путник. А до чего хорошо сегодня!

Бродяга. Да, погожий будет денек.

Путник. Ну, так счастливо! Добрый день!

Первый дровосек. Добрый день!

Бродяга. Добрый день.

Весь мир. Счастливый добрый день! Счастливый… добрый день!

Занавес

Средство Макропулоса[40] Комедия в трех действиях с эпилогом © Перевод Т. Аксель

Предисловие

Замысел этой комедии возник у меня года три-четыре назад, еще до «RUR'a». Тогда она, впрочем, мыслилась мне как роман. Таким образом, я пишу ее как бы с запозданием; есть у меня еще один старый замысел, который тоже надо реализовать. Толчок к ней дала мне теория, кажется, профессора Мечникова, о том, что старение есть самоинтоксикация организма.

Эти два обстоятельства я отмечаю потому, что нынешней зимой вышло новое произведение Бернарда Шоу «Назад к Мафусаилу»[41], — пока оно знакомо мне только по аннотации, — которое, по-видимому, ставит проблему долголетия гораздо шире. Здесь налицо совершенно случайное и чисто внешнее совпадение темы, так как Бернард Шоу приходит к прямо противоположным выводам. Насколько я понимаю, в возможности жить несколько сот лет г-н Шоу видит идеальное состояние человечества, нечто вроде будущего рая на земле. Читатель увидит, что в моем произведении долголетие выглядит совсем иначе: как состояние не только не идеальное, но даже отнюдь не желательное. Трудно сказать, кто из нас прав: у обеих сторон, к сожалению, нет на этот счет собственного опыта. Однако есть основание предполагать, что позиция Бернарда Шоу будет считаться классическим образцом оптимизма, а моя пьеса — порождением бесперспективного пессимизма. В конце концов я не стану ни счастливей, ни несчастней от того, что меня назовут пессимистом или оптимистом. Однако «пребывание в пессимистах», по-видимому, влечет за собой известную ответственность перед обществом, нечто вроде сдержанного упрека за дурное отношение к миру и людям. Поэтому объявляю во всеуслышание, что в этом я не повинен: я не допускал пессимизма, а если и допустил, то бессознательно и сам об этом жалею. В этой комедии мне, наоборот, хотелось сказать людям нечто утешительное, оптимистическое. В самом деле: почему оптимистично утверждать, что жить шестьдесят лет — плохо, а триста лет — хорошо? Мне думается, что считать, скажем, шестидесятилетний срок жизни неплохим и достаточно продолжительным — не такой уж злостный пессимизм. Если мы, например, говорим, что настанет время, когда не будет болезней, нужды и тяжелого грязного труда, — это, конечно, оптимизм. Но разве сказать, что и в нынешней жизни, с ее болезнями, нуждой и тяжелым трудом, заключается безмерная ценность, — это пессимизм? Думаю, что нет. По-моему, оптимизм бывает двух родов: один, отворачиваясь от дурного и мрачного, устремляется к идеальному, хоть и призрачному; другой даже в плохом ищет крохи добра хотя бы и призрачного. Первый жаждет подлинного рая — и нет прекрасней этого порыва человеческой души. Второй ищет повсюду хотя бы частицы относительного добра. Может быть, и такого рода усилия не лишены ценности? Если это не оптимизм, назовите его иначе.