Карел Чапек - Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы

• Название: Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы
• Автор: Карел Чапек
• Издательство: "Художественная литература"
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1975

Третий том Собрания сочинений Карела Чапека составили философская трилогия («Гордубал», «Метеор», «Обыкновенная жизнь»), примыкающая к ней повесть «Жизнь и творчество композитора Фолтына» и одно из последних произведений писателя «Первая спасательная» (1937).

С иллюстрациями Карела и Иозефа Чапеков. В томе использованы рисунки Иозефа Чапека, — элементы оформления разных книг (заставки, концовки, виньетки и др.).

---

— Выдержу, — решительно бормочет Станда и как можно крепче зажмуривает глаза.

— Хорошо. Пинцет, сестра.

Станда порывисто дышит. «Выдержу, выдержу… ребята, команда моя, Пепек, Енда… только не кричать, только не это…»

— Ножницы!

У маленькой сестры от усердия полуоткрыты губы, она внимательно смотрит за действиями доктора. «Какие у нее длинные ресницы», — думает Станда, кривя рот от ужасной боли. Сестра бросила на него беглый взгляд и слегка улыбнулась.

— Вату!

Станда морщит лоб, на котором выступает холодный пот…

— Щипчики!

Что-то хрустнуло. Но Станда лишь зашипел сквозь стиснутые зубы — и покачнулся.

— Молодчина, — бурчит доктор, что-то быстро делая. — Сейчас кончу. Иглу!

Судорожно стиснутые зубы слегка разжимаются, Станда быстро переводит дух и чувствует, как кровь снова приливает к лицу. Доктор, оторвавшись от своей кропотливой работы, взглянул на Станду.

— Сестра, вытрите ему лоб!

Она взяла кусок ваты и бережно провела по лбу и под глазами. Станда глубоко вздохнул. Теперь ему лучше.

— Подождите минутку, — сказал доктор и пошел мыть руки. «Что еще будет? — замирает в ужасе „юный герой“. — Что он теперь со мной станет делать?»

Он судорожно глотает слюну, чтобы не расплакаться, и отворачивается к окну; но доктор бодро плещется у крана и сопит почти весело.

— Так, теперь мы вам все завяжем и на несколько деньков оставим вас в покое. Гипс, сестра! И вазелин!

Запахло йодоформом, толстый доктор ловко накручивает метры бинтов на левую руку Станды, но на душе уже все-таки легче.

— Зачем эта дощечка? — осмелился спросить Станда.

— Чтобы вы не могли шевелить рукой, — проворчал доктор. — А потом мы постараемся вернуть подвижность вашей конечности. Не так-то просто, юноша, быть героем; это обычно причиняет боль… а врачам — немало хлопот. Вот какие дела.

Толстый врач удовлетворенно смотрит на свою работу; вместо руки у Станды гигантская белая палица, которой можно, пожалуй, убить быка. Но Станда все-таки гордится ею, рассматривает ее, поднимает…

— Ну, как? — довольно спросил толстый доктор. — А теперь пойдемте со мной, да ничего не бойтесь.

У Станды подкашиваются ноги — они словно из студня, и он весьма неохотно следует за главным врачом, который поспешно идет в свой кабинет. Доктор поискал что-то в шкафу с блестящими хирургическими инструментами, и у «юного героя» душа снова ушла в пятки; но искомое — просто бутылка коньяка и две стопочки. Толстый доктор наполнил их с необыкновенным проворством.

— Выпейте, молодой человек, вы совсем зеленый. И садитесь!

Он ловко опрокинул в себя стопку, закашлялся и налил второй раз, после этого обеими руками придержал свой живот и сел, широко расставив ноги, на край вращающегося стула. Станда робко пробует коньяк, поглядывая на старого добряка.

— Ну вот, — начал главный врач и торжественно поправил свои очки. — Милый мой, вами очень интересуется господин Хансен и… здесь вы вообще как бы по первому разряду. Можете заказывать себе еду по вкусу и вообще. И не спешите выписаться, так и знайте. Из-за вашей ручки лежать вам не обязательно. Можно и прогуляться, но после шести вечера быть на месте, понятно? Порядка ради.

— Скажите, пожалуйста, господин главный врач, — пролепетал Станда, — а я… не останусь калекой? Смогу я еще что-нибудь делать?

— Что? Калека? — закричал толстый доктор. — Милый, да у вас на каждом пальце осталось самое меньшее по фаланге! Отняли только шесть суставов! Глядите, юноша! — взмахнул он толстыми ручками, как пингвин крылышками. — Их до сих пор продолжают называть «золотыми»!

Станда даже заморгал — он впервые набрался духу посмотреть на руки хирурга, вернее не руки, а пухлые бесформенные подушечки с короткими обрубками пальцев… «Как у медведки, — подумал Станда, — и такие короткие — бедняга, вероятно, не может даже сложить свои лапки на животе!»

Доктор помахал толстыми обрубками перед самым носом Станды.

— Это от рентгена, мой милый. Никакого геройства. И смотрите, люди по-прежнему идут к старому доктору, чтоб он резал. Сможете ли вы еще работать? Смешно! — Он извлек откуда-то большой носовой платок и громко высморкался. — Понятное дело — вагонеток вам больше не толкать. И в шахту спускаться, полагаю, тоже не придется. Мне звонили из дирекции… Экий горемыка, ведь, говорят, вы образованный человек!

— Я… у меня только пять классов реального, — еле выговорил Станда.

— Ну вот, видите, — рассердился толстяк. — Надо окончить, молодой человек. Непременно нужно доучиться… и получить аттестат зрелости. Мне сказали по телефону, что, когда вы вылечитесь, вас возьмут хотя бы в контору. Конторскую работу вы делать можете — понятно, золотом вас не осыплют, но все же вы, пожалуй, будете получать побольше откатчика, правда? А главное — вы сможете тогда заниматься самостоятельно, верно?

— Не знаю… — шепнул Станда.

— Ну, так вот что, — воскликнул старый доктор, — сам Старик просил передать вам это.

— Господин управляющий бассейном?

— Он самый. Он уже будто бы сказал младшим инженерам, чтобы они вам кое в чем помогли, объяснили бы… Принимайтесь, мой милый, это им ничего не стоит! А как получите аттестат зрелости… ну, там видно будет; говорят, у них там есть какая-то стипендия в горной академии или как там это называется. На вашем месте я бы не задумывался, — кончил толстый доктор и встал, приподняв живот руками. — А теперь марш отсюда, юноша. У меня много дела.

XXVI

Станда лежит в постели, хотя в этом нет надобности, — лежа лучше думается; к тому же он до того наелся, что ему лень пошевелиться. Здорово его в обед накормили, ничего не скажешь: цыпленок, слоеный яблочный пирог, и то и се; маленькая сестра все нарезала кусочками и держала тарелку у него под самым носом, а толстуха устроилась поудобнее на стуле, скрестив руки на пышной материнской груди, и пошла расспрашивать: она хотела знать решительно все — откуда он сам, да что покойная мамочка, что тетка, что госпожа Хансен… На ночном столике в большой фаянсовой мензурке стоит огромный букет алых роз, рядом — бутылка красного вина, — говорят, хорошо при большой потере крови. Ну и конечно, будто случайно, тот номер газеты, где напечатана заметка о юном герое. Может, маленькая сестричка спросит, что это за газета? «Ничего особенного, — сумрачно скажет „юный герой“, — так, что-то о „Кристине“, но я еще не читал; хотите посмотреть?» И она встанет и прочитает внимательно, хлопая длинными ресницами — хлоп, хлоп…

Но, увы, она не спросила, и Станда лежит, удобно растянувшись на спине, глядит в потолок и размышляет над своей судьбой. «Стало быть, калека, — говорит он себе покорно. — В откатчики я больше не гожусь. Что поделаешь, придется, значит, в контору. Там уж я насиделся, гнул спину над синьками, а потом целыми вечерами корпел дома над учебниками… Легко сказать — доучиваться самостоятельно! Пробовал я, сударь, и ничего у меня не вышло. Знаю, каково удовольствие. И еще года два-три маяться… Ну, ничего, справлюсь, — грустно и рассудительно думает Станда, — но такая жизнь далеко не мед. Придется порядком себя подтянуть, — рассуждает, — отбудешь гнуть спину день и ночь — не захочешь шляться где попало да подглядывать, как где-то цветут розы: дома со стула не подымешься, заткнешь уши кулаками и будешь глаза пялить в книги до обалдения. „Вы должны как-нибудь зайти к нам“, — сказала госпожа Хельга. Что же, если ты студент, то очень даже можно. Откатчик, собственно, большая величина, и все же, брат, есть тут какая-то разница. Скажем, Мартинек не мог бы прийти туда запросто; вот в трактире господин Хансен сколько угодно может хоть обниматься с ним, но если бы госпожа Хельга пригласила Мартинека к себе, то сидел бы крепильщик на краешке стула, сложив кулаки на коленях, и думал, как бы удрать поскорее. А какой силач! Студент — пустое место, а смотришь, он и в теннис может поиграть, и говорить „реди“ и „гейм“. Только вот смогу ли я со своей левой рукой — не знаю… Но, может быть, я по-шведски могу научиться?» — несколько менее уверенно думает Станда.

Станде грустно, потому что все уже, собственно, решено; сейчас он просто описывает круги возле этого решенного вопроса. Например, команда. С командой кончено, сознает он. Мне уже там не место. Пепек насмехаться бы начал, мол, ты студент, важный барин; да и Енда Мартинек, вероятно, теперь не скажет: «Видишь, осел ты этакий», или еще что-нибудь такое. И Суханек, Матула, Адам, все — нет, это будет уже не то. Что ж, ребята поймут; они же видят, что я теперь калека и не могу больше работать в забое. Что же мне делать? Видели бы они мою руку в гипсе, на дощечке! Они сказали бы: ну, Станда, берись за то, что можно, а на нас не смотри… Правда, жаль. И Станда с грустью чувствует, что теперь между ним и первой спасательной командой пролегла какая-то грань, какое-то отчуждение…