Карел Чапек - Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы

• Название: Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы
• Автор: Карел Чапек
• Издательство: "Художественная литература"
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1975

Третий том Собрания сочинений Карела Чапека составили философская трилогия («Гордубал», «Метеор», «Обыкновенная жизнь»), примыкающая к ней повесть «Жизнь и творчество композитора Фолтына» и одно из последних произведений писателя «Первая спасательная» (1937).

С иллюстрациями Карела и Иозефа Чапеков. В томе использованы рисунки Иозефа Чапека, — элементы оформления разных книг (заставки, концовки, виньетки и др.).

---

— Доброе утро! — восклицает Станда.

Адам выпрямился.

— Здорово, Станда. Там… там тебе завтрак приготовлен.

Правда, об этом не уславливались, когда сдавали комнату, но, видно, сегодня день такой, вроде как праздничный… ну и ну, дела-то какие! Я тут уже почти как дома, — радуется Станда.

— Сейчас приду, — кричит он, — только за газетами сбегаю.

Читать утром газету — это тоже все равно что праздник. Шахтерский поселок точно вымер, мужчины работают, только мы свободны, — ну, просто чудо!

— Марженка, дай Станде позавтракать, — говорит Адам в окно, и Станда солидно идет за газетами. Солидно, еще бы! Хотя он предпочел бы скакать на одной ножке, так все его веселит.

Теперь он сидит у Адамов в кухне и развертывает газету. Мария приносит ему на подносе завтрак — Станда косится на ее белые руки, покрытые золотистым пушком; что сказала бы она, если бы он поцеловал ее вот сюда, у локтя — наверное, уронила бы поднос и сказала бы вполголоса: «Что вы делаете?» — «Это я просто от радости, пани Мария, сегодня можно, такой уж нынче день!»

Но теперь уже поздно: Мария поставила поднос на стол и оправляет белую скатерть. Только сейчас Станда замечает: на подносе кофейник, тонкие ломтики хлеба и тарелочка с пластинками розовой, с прожилками сала, ветчины. Станда просто на седьмом небе — так он еще никогда не завтракал; он до того растроган таким вниманием, что даже краснеет.

— Спасибо, — еле выговорил он, не понимая, что у него стряслось с голосом, с руками… Без всякой надобности он громко откашлялся и угрюмо, почти строго бросил: — Адам… Адам мне говорил… чтобы я дал вам что-нибудь почитать.

Так, дело сделано — и Станда облегченно вздыхает.

Руки Марии замерли на скатерти.

— Адам? — изумленно вздохнула она — Это вам сказал Адам?

— Вчера… вчера вечером он говорил. Вы, мол, любите читать…

— А мне и словечка не промолвил, — произносит она растерянно; что такое — губы у нее дрожат, и она смотрит широко открытыми глазами куда-то поверх головы Станды. — Мне… мне даже не заикнулся!

— Можете выбрать какую угодно, — бормочет Станда, но Мария, кажется, не слушает; она все так же изумленно смотрит, но глаза ее вдруг наполняются слезами; она быстро отворачивается, чтобы Станда не видел ее лица.

— Это верно? Он сам сказал? Никто ничего ему не говорил? — вырывается у нее, и голос ее дрожит и теплеет. — Тогда скажите ему, что я… что я буду рада.

И — трах! — захлопнулась завешенная изнутри белой занавесочкой стеклянная дверь в комнатку Марии. Станда удивленно глядит ей вслед и качает головой — что это означает? Почему должен сказать ему я… точно они не разговаривают друг с другом! Ну что ж, застучит там опять швейная машинка, зальется канарейка, как несколько минут назад? Нет, кажется, там никто даже не дышит, только голуби во дворе вот-вот захлебнутся, воркуя. «А мне какое дело, — думает Станда с негодованием, — никому я ничего не стану передавать, говорите сами». И Станда с аппетитом набрасывается на завтрак и впивается глазами в газету.

Так, стало быть, в местной газете написано: катастрофа на шахте «Кристина». Станда нетерпеливо читает, чтобы не упустить ни слова: ведь он тоже имеет отношение к этому бедствию и вправе требовать, чтобы оно было описано подробно и правдиво. Что ж, в общем, тут все правильно, вынужден признать Станда: вскоре после начала второй смены взрыв в новой продольной выработке… весть разнеслась с быстротой молнии. Правильно. Есть жертвы. Сведения об этом, вероятно, дала дирекция или заводской комитет. Немедленно же были организованы спасательные работы… ага, вот: «Работать на сильно поврежденном и особенно опасном северном участке первыми добровольно вызвались следующие шахтеры…» У Станды так забилось сердце, что пришлось ненадолго прервать чтение. «…первыми добровольно вызвались следующие шахтеры: Иозеф Адам, Ян Мартинек, Франтишек Матула, В. Пулпан, Антонин Суханек и Иозеф Фалта, которые без промедления спустились в шахту, чтобы помочь засыпанным товарищам. Спасательные работы в районе взрыва продолжались всю ночь…» Станда читает еще раз: «…первыми добровольно вызвались следующие шахтеры: Иозеф Адам, Ян Мартинек, Франтишек Матула…» Пропустили инженера Хансена и запальщика Андреса; вероятно, так сделали нарочно, но это несправедливо, возмущенно думает Станда; а его назвали В. Пулпаном! Станду это ужасно сердит, вся радость испорчена; но он делает ножом дырку там, где напечатана эта дурацкая буква «В», так что ее нельзя теперь прочитать, и ему становится легче. Теперь хорошо. «Первыми добровольно вызвались следующие шахтеры». Да, милый мой, это тебе не пустяк: «первыми» и «добровольно», ведь это значит, что они самые смелые. И они без промедления спустились в шахту, чтобы помочь засыпанным товарищам. На особенно опасный участок. Вот оно, черным по белому, и каждый может это прочитать. Станда уже выучил заметку наизусть, но читает еще и еще. Что ни говорите, а получается очень торжественно, этим полна газета; и от этого торжественного чувства Станду пробирает дрожь.

Он не в силах больше есть и бежит с газетой к Адаму.

— Посмотрите-ка, — показывает он запыхавшись. — Непременно прочтите!

Адам медленно встает — господи, сколько ему времени нужно, чтоб выпрямиться! — вытирает руки о штаны.

— Что там такое? — спрашивает он в недоумении и начинает просматривать газету сверху донизу.

— Вот здесь, заметка!

Серьезные ввалившиеся глаза Адама останавливаются на газетной странице, и он медленно шевелит губами, точно молится; Станде не терпится, и он еще раз, вместе с Адамом, перечитывает заметку; он давно уже раз десять повторил, что «первыми добровольно вызвались следующие шахтеры», а Адам все еще шевелит губами, внимательно читая заметку где-то на середине. Вот он остановился, и губы у него перестали двигаться; ввалившиеся глаза поднимаются на несколько строк выше и медленно-медленно читают снова. Теперь он, кажется, уже и не читает, а просто неподвижно смотрит на газетный лист.

— Что скажете? — нетерпеливо вырывается у Станды.

— Ну… очень хорошо, — гудит Адам, все еще не сводя глаз с газеты.

— То-то команда удивится! — важничает Станда.

Адам ничего не отвечает, его длинное лицо неподвижно, как маска, он только глядит, медленно помаргивая.

— На, держи, — говорит он в конце концов, подавая Станде газету, и отворачивается к своей клумбе. — Может… может… ты показал бы… и Марженке, — с трудом выговаривает он, склоняясь к своим ночным фиалкам.

— А вы не хотите показать ей сами? — нерешительно спрашивает Станда.

— Да нет… Я… зачем я, — бормочет Адам, нагибаясь еще ниже. — У меня руки в земле…

Станда идет в белую кухоньку. В соседней комнате тишина, разве что тюкнет канарейка да перескочит с жердочки на жердочку. У Станды на секунду замирает сердце, когда он стучит в стеклянную дверь.

— Войдите, — отозвался сдавленный голос, и Станда впервые входит в комнату Марии. Мария сидит у швейной машины, но без всякого шитья в руках; глаза у нее красные, она испуганно смотрит на Станду — вероятно, ждала кого-то другого.

— Вот… если хотите, прочитайте… — показывает Станда газету. И отчего это у него всегда такой громкий, грубый голос, когда он говорит с Марией? Мария берет газету, ищет…

— Вот эта заметка, — бормочет Станда и тычет пальцем; при этом он нечаянно коснулся локтя Марии и отдернул руку.

Мария читает. Наклониться бы через ее плечо и прочесть еще раз вместе с ней; ее волосы легонько пощекотали бы его щеку, запахло бы душистым мылом и кожей; и он услышал бы ее тихое глубокое дыхание… «Первыми добровольно вызвались следующие шахтеры…» Станда неуверенно переминается с ноги на ногу и смотрит на склоненную голову Марии и ее плечи, на канарейку, на белые занавесочки, на белую постель Марии, на белые руки Марии; он хмурится от смущения, принужденно кашляет и сам ужасается, как громко и неестественно звучит его кашель. Мария читает, пальцы у нее дрожат, слабый румянец разливается по лицу и шее до самого выреза блузки, она тоже читает как-то удивительно долго и неподвижно. Теперь она подняла голову; глаза ее сияют, в них что-то дрожит и расплывается, они полны слез, а полуоткрытые губы подергиваются мягко и нежно.

— Можно мне… можно, я спрячу? — спрашивает прерывающийся женский голос.

— Я вам потом принесу, — мрачно вырывается у Станды. — Я… я должен еще показать товарищам.

Тут ему приходит в голову, что он мог бы купить вторую газету, но поздно.

— Я принесу, — повторяет он еще более неприветливо и не знает, что сказать дальше, остается только споткнуться об эту стеклянную дверь — вот он и в кухне, и злится на самого себя. Болван, нужно было оставить ей газету!

Адам оборачивает к нему длинное лицо.

— Я покажу ребятам, — произносит Станда, лишь бы не молчать.