Роберт Хайнлайн - Миры Роберта Хайнлайна. Книга 10

• Название: Миры Роберта Хайнлайна. Книга 10
• Автор: Роберт Хайнлайн
• Издательство: Полярис
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1994
• ISBN: 5-88132-037-9

Чужак в чужой стране. Перевод с английского В. Ковалевского, Н. Штуцер

---

От противного дневного сна Джубала пробудила Мириам.

— Босс, к нам гости.

Поглядев вверх, Джубал увидел готовящееся к посадке такси.

— Ларри, давай винтовку, я поклялся пристрелить любого идиота, который сядет на мои розовые кусты.

— Она садится на траву, босс!

— Пусть сделает еще круг, мы собьем его при следующем заходе.

— Похоже, это Бен Какстон.

— Так оно и есть! Привет, Бен! Что будете пить?

— Ничего не буду, уважаемый специалист по дурному влиянию! Просто мне надо поговорить с вами, Джубал.

— По-моему, вы это уже делаете. Доркас, принеси Бену стакан теплого молочка. Он тяжко болен.

— Только соды поменьше, — внес поправку Бен, — и еще молочную бутылку с тремя «ямочками»[57]. Разговор будет сугубо личный, Джубал.

— Ладно, тогда пошли ко мне в кабинет, хотя если вам удастся хоть что-то утаить от этих девиц, то придется поделиться со мной вашим опытом.

После того как Бен кончил здороваться (в трех случаях антисанитарным методом) с членами семьи, они тихонько скрылись наверху.

Бен вдруг воскликнул:

— Что за чертовщина! Заблудился я что-ли?!

— Просто вы еще не видели нашего нового крыла. Две спальни и еще ванная комната внизу, моя галерея наверху.

— Да у вас тут и без того статуй на целое кладбище!

— Ради Бога, Бен! «Статуи» — это помершие политики. А здесь скульптуры. Будьте добры, говорить о них почтительно, иначе я озверею. Здесь собраны точные копии многих великих скульптур, сотворенных во все времена на нашем мерзком шарике.

— Ну знаете! Эту жуткую уродину я уже видел у вас… но когда вы раздобыли весь остальной металлический балласт?

Джубал обратился к копии «Прекрасной Омиер»:

— Не слушай его, ma petite chere[58], он просто варвар, что он понимает! — Он дотронулся ладонью до ее прекрасной, разрушенной временем щеки, а затем нежно погладил пустую опавшую грудь. — Я-то понимаю, каково тебе… но ждать осталось недолго… потерпи еще немного, моя красавица. — Джубал повернулся к Какстону и сказал деловито: — Бен, вам придется подождать, пока я стану обучать вас тому, как надо любоваться скульптурой. Вы были грубы с этой дамой. Я этого так не оставлю.

Что? Не валяйте дурака, Джубал. Вы сами хамите дамам, причем живым… и, по меньшей мере, раз десять в день!

Джубал крикнул:

— Анни! Наверх! И надень свою тогу!

— Знаете, я бы не стал грубить старухе, которая позировала для этой… Чего я никак не пойму, так это того, что так называемый художник имел наглость изобразить чью-то прабабушку в такой позе… и каким испорченным вкусом надо обладать, чтобы поставить ее в своем доме!

Вошла Анни, одетая в тогу. Джубал сказал:

— Анни, я когда-нибудь был груб с тобой? Или с другими девочками?

— Вы требуете, чтобы я высказала свое мнение?

— Именно так. Ты же не в суде.

— Вы никогда не были грубы с кем-нибудь из нас, Джубал.

— Ты когда-либо слышала, чтобы я нахамил леди?

— Я видела вас преднамеренно грубо разговаривающим с женщинами. Я никогда не видела, чтобы вы хамили леди.

— Еще одно твое мнение. Что ты думаешь об этой бронзе?

Анни взглянула на шедевр Родена и медленно произнесла:

— Когда я впервые увидела ее, мне стало страшно. Но потом я пришла к заключению, что, может быть, это самая прекрасная вещь из всех, когда-либо виденных мной.

— Спасибо. Это все.

Она ушла.

— Будете спорить, Бен?

— Что? Да если я когда-нибудь позволю себе вступить в спор с Анни, значит я совсем ополоумел. И все равно этого я не грокк.

— Внемлите мне, Бен. Увидеть, что девушка хороша, может всякий. Художник же способен взглянуть на хорошенькую девушку и увидеть, какой она будет в старости. Хороший художник способен взглянуть на старуху и понять, какой она была в молодости. Великий художник в состоянии поглядеть на старуху, сделать ее точный портрет… и заставить зрителя почувствовать, какой очаровательной девушкой она когда-то была… Больше того, он может заставить любого человека, даже с чувствами на уровне армадилла[59], ощутить, что прекрасная юная девушка все еще живет, заключенная в эту разрушающуюся плоть. Он сможет передать вам незаметную и бесконечную трагедию того, что нет на свете девушки, которая в душе стала бы старше восемнадцати, безотносительно к тому, что с ней сделало безжалостное время. Взгляните на нее, Бен. Ни мне, ни вам не страшно постареть… но для них старость — синоним ужаса… Взгляните на нее!

Бен смотрел. Наконец Джубал грубо сказал:

— Ладно, утрите сопли. Садитесь.

— Нет, — ответил Бен, — а что вы скажете об этой? Я вижу, что это девушка. Но зачем понадобилось делать из нее крендель?

Джубал взглянул на копию «Кариатиды, рухнувшей под тяжестью камня».

— Я и не ожидал, что вы оцените тяжесть, которая делает эту фигуру чем-то гораздо большим, чем крендель, но, надеюсь, сможете оценить высказывание самого Родена. Что чувствуют люди, глядя на распятие?

— Вы же знаете, я не шляюсь по церквам.

— И все же вам должно быть известно, что изображения распятия обычно отвратительны, а те, что в церквах — особенно ужасны… кровь как кетчуп, бывший плотник, которого превратили чуть ли не в педика… каким он, конечно, не был. А был он крепким парнем, мускулистым и здоровым. Но для большинства людей плохое изображение ничуть не менее действенно, чем хорошее. Они не видят дефектов. Они видят символ, который воздействует на их глубочайшие эмоции. Этот символ напоминает им об агонии и самопожертвовании Бога.

— Джубал, я был уверен, что вы — нехристь!

— Разве из-за этого я должен быть слеп и глух к человеческим чувствам? Самое дешевое гипсовое распятие может пробудить в человеческом сердце эмоции столь могучие, что ради них он пойдет на смерть. Степень артистичности, с которой выполнено изображение, в данном случае роли не играет. А здесь перед нами другой эмоциональный символ, но изваянный с потрясающим артистизмом. Бен, на протяжении трех тысяч лет архитекторы строили здания с колоннами в виде женских фигур. И только Роден наконец показал, что эта работа слишком тяжела для девушки. Он не стал орать: «Слушайте, вы, подонки, если вам так приспичило, то возьмите мужика покрепче!» Нет, он показал это. Бедная маленькая кариатида рухнула под ношей. Она хорошая девочка — посмотрите на ее лицо. Серьезное, несчастное, так как она не выполнила свой долг, но при этом никого не винит… даже богов… и еще пытается вновь поднять свою ношу, хотя та и погребла ее под собой.

Но она нечто большее, чем высокое искусство, ниспровергающее низкое. Она символ всех женщин, которым когда-либо приходилось тащить неподъемную тяжесть. И не только женщин — это символ всех женщин и всех мужчин, влачивших свою жизнь мужественно и без жалоб, пока не пришло время рухнуть под своим бременем. Это мужество, Бен, мужество и победа.

— Победа?

— Победа в поражении — что может быть выше этого? Она не сдалась, Бен, она все еще пытается поднять согнувший ее камень. Она — это отец семьи, который продолжает работать, чтобы принести домой хотя бы еще одну зарплату, хотя рак уже выел его внутренности; это двенадцатилетняя девочка, которая воспитывает своих братишек, потому что ее мама «ушла на небо»; это телефонистка, которая не покинула свой пост, хотя дым уже душит ее, а пламя отрезало путь к спасению; это неизвестные герои, которые заведомо не могли победить, но не сдались. Пойдем. Отдайте ей, проходя мимо, салют, и пойдем, посмотрим мою «Русалочку».

Бен понял его буквально. Джубал ничего не сказал.

— А вот эту, — произнес он, — мне Майк не дарил. Я ему даже не говорил, почему приобрел ее… и без того ясно, что это одна из самых очаровательных композиций, сотворенных глазом и рукой человека.

— Эту мне объяснять не надо — она миленькая.

— Что, видимо, должно служить оправданием ее существования, наравне с козлятами и бабочками… Я вкладываю в нее нечто гораздо большее. Она же не вполне русалка, видите? Но она и не человек. Она сидит на земле, она решила остаться на ней… и вечно смотрит на море, безмерно тоскуя о том, от чего отказалась. Вы знаете эту сказку?

— Ганс Христиан Андерсен.

— Да. Она сидит возле гавани Копенгагена; она — это всякий, кто когда-либо делал трудный выбор. Она не сожалеет о своем решении, но должна платить за него. Платить надо за каждый выбор. И плата — не только вечная тоска по дому. Ей никогда не стать человеком. Когда она делает шаг своими ножками, за которые так дорого уплатила, она ступает по острым лезвиям ножей… Бен, я думаю, Майк всегда идет по лезвиям, но не надо говорить ему, что я так сказал.

— Не скажу. Лучше буду смотреть на нее, не думая о ножах.

— Прекрасна, верно? Хотелось бы вам затащить ее в свою постель? Она, наверняка, гибкая, как морской котик, и столь же скользкая.