Лев Вагнер - Айвазовский

• Название: Айвазовский
• Автор: Лев Вагнер
• Издательство: Искусство
• Жанр: Искусство и Дизайн
• Год: 1970

Картины «Девятый вал», «Черное море», «Среди волн» кисти И. К. Айвазовского, крупнейшего русского мариниста XIX века, пользуются широкой известностью и любовью зрителей.

Предлагаемая читателям книга представляет собой повествование о жизни и творчестве И. К. Айвазовского, неутомимого живописца, страстного любителя моря, жизнь которого была посвящена живописи, а вся любовь отдана морю.

Перед читателями проходит целая галерея его современников, с которыми он встречался: Пушкин, Брюллов, Белинский, Тернер, Тальони, Верди и многие другие. Повествование развертывается на фоне картин жизни Феодосии, Петербурга, Севастополя, Рима, Амстердама.

Для своей работы авторы использовали многочисленные документальные и архивные материалы.

---

Одиннадцатого сентября моряки и севастопольские жители оплакивали гибель славных парусных кораблей Черноморского флота: их затопили, чтобы закрыть вход в бухту неприятельскому флоту.

Моряки с кораблей составили батальоны морской пехоты. Севастополь решил сражаться до конца. Отступать было некуда: позади — море, а впереди — вражеская десантная армия.

Опасность угрожала не только Севастополю, но и всему Крымскому полуострову. 21 сентября высадился десант в незащищенной Ялте. Два дня продолжался в городе невиданный грабеж. В Феодосии забеспокоились. Домашние уговорили Айвазовского уехать. Он перебрался с семьей в Харьков.

Иван Константинович намеревался на новом месте написать несколько картин из малороссийского быта. Но для работы недоставало сосредоточенности и душевного покоя. С тех пор как переехали в Харьков, тревога не покидала его. С большим опозданием доходили вести о военных событиях. Айвазовский не выдержал. Оставаясь глухим к сетованиям и мольбам родных, он начал собираться в Севастополь.

— Поймите, Юлия, — объяснял он жене, — как же я могу оставаться здесь, когда числюсь живописцем Главного морского штаба…

— Вот и следуйте примеру штабистов, — возражала Юлия Яковлевна, — сидите в тылу… К тому же напомню вам распоряжение, по которому вы были причислены к Главному морскому штабу. Там сказано — «звание сие считать почетным…» Ни к чему это звание, друг мой, вас не обязывает, раз оно почетное…

Айвазовский не стал продолжать спора. Только махнул рукой. А слуге приказал, чтобы он все приготовил в дорогу. Когда на другой день он, попрощавшись с родными, подошел обнять Архипа, старик сказал ему:

— А со мной зачем прощаться? Неужто ты думал, Иван Константинович, что с крылечка помашу тебе и в дом возвращусь… Нет, плохо ты меня знаешь… Коли в тебе сердце горит и ты так и рвешься в Севастополь, то что же должна чувствовать старая матросская душа?.. Уж лучше вместе поедем. Поди, найдется мне место при тебе… Да что тут мудрить! — рассердился вдруг Архип. — Мне прежнюю свою службу выполнять надо, какую назначил мне сам адмирал Михаил Петрович Лазарев: оберегать живописца Айвазовского…

Сперва Айвазовский даже немного растерялся, а потом серьезно объявил:

— Ну что ж, собирайся в дорогу.

— Я сундучок еще с вечера приготовил…

Весть о присутствии в Севастополе прославленного художника быстро разнеслась среди защитников города. В первый же день его увидели на Малаховом кургане с Нахимовым и Корниловым. Вслед за Айвазовским неотступно следовал старый матрос-инвалид.

Кругом шла кипучая работа по укреплению оборонительной линии. Корнилов рассказывал Айвазовскому о неутомимости Тотлебена и его рабочих, которым зачастую приходится трудиться под неприятельским огнем. Айвазовский слушал адмирала, делая зарисовки в альбоме. Потом Корнилов обратил внимание художника на неприятельские насыпи, которые строились по ночам, а днем наши пушки разбивали их. Как раз в это время возникла артиллерийская перестрелка. Французы и англичане среди бела дня стали возводить насыпи в своих параллелях. Севастопольцы решили помешать им и открыли огонь. Началась артиллерийская дуэль. Засвистели ядра…

Архип стоял чуть поодаль, с болью в сердце глядя на верхушки матч затопленных кораблей. Неожиданно он узнал мачту «Силистрии».

— Иван Константинович, взгляни, вон наша «Силистрия»…

Старик не договорил и упал. Ядро, пролетевшее возле Корнилова, Нахимова и Айвазовского, раздробило матросу крестец и единственную ногу.

Айвазовский кинулся к Архипу. А он, собрав последние силы, сказал пытающемуся поднять его Айвазовскому:

— Не горюй, Иван Константинович… Смерть досталась мне матросская… Это лучше, чем помереть от болезни в постели. А ты не задерживайся, езжай отсюда… — Язык уже плохо повиновался старику, но он успел сказать Нахимову и Корнилову, склонившимся над ним:

— Богом прошу вас, господа адмиралы, отправьте его отсюда!.. Он видел Севастополь, теперь нужно, чтобы внуки наши увидели защитников Севастополя на картинах его…

Старик потерял сознание. Когда его привезли на перевязочный пункт, он был уже мертв.

Только два дня провел Иван Константинович в Севастополе. Бомбардировка все усиливалась, и Корнилов понимал, как важно сохранить жизнь художника. Пришлось подчиниться приказу адмирала и покинуть осажденный город.

Едва Айвазовский успел вернуться в Харьков, как его догнала страшная весть: пятого октября на Малаховом кургане был убит Владимир Алексеевич Корнилов.

В этот день неприятель с половины седьмого утра обрушил шквальный огонь на Севастополь. Первые снаряды обрушились на Малахов курган. Корнилов сразу поспешил туда. Он появился на четвертом бастионе среди града ядер. Переходя от орудия к орудию, ободрял матросов и солдат. Потом спустился под бомбами с холма, задержался на пятом бастионе, где действовал Нахимов. Побывав на шестом бастионе, Корнилов, весь забрызганный кровью и глиной, но невредимый, снова вернулся на Малахов курган. Он предполагал, что огонь, направленный преимущественно на четвертый бастион, свидетельствует о том, что французы хотят штурмовать его. И тут в двенадцатом часу дня смерть настигла его. Ядро ударило в нижнюю часть живота. Когда подбежали поднимать его, он произнес:

— Отстаивайте же Севастополь!..

На перевязочном пункте к нему вернулось сознание, и он еще некоторое время жил. Окружавшим его Корнилов сказал:

— Не плачьте… Смерть для меня не страшна… Скажите всем, как приятно умирать, когда совесть спокойна.

За минуту до смерти ему сообщили, что сбиты английские орудия. Умирающий Корнилов прошептал:

— Ура!.. Ура!..

Это были его последние слова.

Во многих картинах воссоздал Айвазовский героические дни Севастопольской обороны…

Ясный летний догорающий вечер, но небо над городом затянуто клубами порохового дыма. Идет артиллерийская дуэль между союзным флотом, стоящим вдали на рейде, и севастопольскими береговыми батареями. На переднем плане картины пленные французы под охраной русского конвоя. Эту картину Айвазовский написал в 1859 году и назвал «Осада Севастополя».

Всю жизнь художник возвращался к изображению событий тех героических и грозных дней. Среди полотен Айвазовского, посвященных Крымской войне и обороне Севастополя, выделяются «Гибель английского флота у Балаклавы», «Буря под Евпаторией», «Переход русских войск на Северную сторону», «Оборона Севастополя».

Так от картины к картине Айвазовский славил героизм русских моряков в Севастопольскую страду. Но из всех событий той поры его внутреннему взору все чаще и чаще представлялся Малахов курган, являлся и не давал покоя, ждал своего воплощения на полотне. Там погибли адмиралы Нахимов и Корнилов. Там погиб старик Архип…

Пройдут долгие годы, пока сюжет картины «Малахов курган» окончательно сложится в воображении художника.

Часть четвертая

Одиночество

Вскоре после женитьбы Айвазовский писал своему другу:

«Теперь я спешу сказать Вам… о моем счастии. Правда, я женился как истинный артист, то есть влюбился как никогда. В две недели все было кончено. Теперь, после 8-ми месяцев, говорю Вам, что я так счастлив, что я никогда не воображал половину этого счастья. Что день, то более и более молю бога за счастливую судьбу. Лучшие мои картины те, которые написаны по вдохновению, так я и женился…»

Но недолго был счастлив в семейной жизни Иван Константинович — всего лишь несколько лет. Потом жена стала жаловаться на феодосийскую глушь, все чаще требовала переехать в Петербург или отправиться за границу. Юлия Яковлевна хотела забыть, что когда-то в юности служила в богатом петербургском доме гувернанткой. Самолюбие ее до сих пор страдало от этого. Теперь, когда она была женой знаменитого художника, ей хотелось завести свой дом в столице. Тщеславному воображению красавицы-англичанки рисовались приемы в петербургском салоне.

Юлия Яковлевна знала, что покойный царь Николай I выражал недовольство переездом Айвазовского в Феодосию. Теперь они вернутся в Петербург. Императорский двор станет к ним благосклонен, их будут приглашать на придворные балы. Своими тщеславными мечтами она делилась с Иваном Константиновичем. Вначале Айвазовский от души смеялся над ее выдумками и причудами, но потом начал огорчаться: он видел, что жена решила всерьез повернуть их жизнь в другую сторону, оторвать его от Феодосии, где ему так хорошо работалось и жилось.

Юлия Яковлевна была достаточно умна, чтобы понять, что решение Айвазовского остаться в Феодосии на всю жизнь твердо и неизменно. Тогда она принялась устраивать званые вечера и балы, на которые приглашала местную и губернскую знать. Первое время Иван Константинович мирился с этим, но потом начал тяготиться. Приходилось играть роль гостеприимного хозяина зачастую перед пустыми, тщеславными людьми, отвлекавшими от работы. А его больше тянуло к рыбакам, ремесленникам, приезжим морякам. Были у него друзья среди этих простых людей, он любил приглашать их к себе и за стаканом виноградного вина вести с ними долгие беседы. Первое время жена притворялась, что ничего не замечает, но со временем начала открыто выговаривать за плебейские симпатии и требовать, чтобы друзья-простолюдины не посещали их дома. Порой такие разговоры кончались ссорами.