Александр Луцкий - Духовная традиция и общественная мысль в Японии XX века

• Название: Духовная традиция и общественная мысль в Японии XX века
• Автор: Александр Луцкий
• Жанр: Культурология
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-98712-193-1

Книга посвящена актуальным проблемам традиционной и современной духовной жизни Японии. Авторы рассматривают становление теоретической эстетики Японии, прошедшей путь от традиции к философии в XX в., интерпретации современными японскими философами истории возникновения категорий японской эстетики, современные этические концепции, особенности японской культуры. В книге анализируются работы современных японских философов-эстетиков, своеобразие дальневосточного эстетического знания, исследуется проблема синестезии в искусстве, освящается актуальная в японской эстетике XX в. тема алгоритмических тенденций и высоких технологий в информационном обществе.

---

Особо подчеркнём, что вышеуказанные учения носили «неличностную окраску»: их целью было избавление человека от его вторичного я во имя выявления изначальной природы. Китайские учения призывали к преодолению личного во имя всеобщего. В буддизме идея нирваны, символизирующая освобождение от страданий, была тесно связана с идеей освобождения индивида от его личного я.

Синтоизм (от яп. синто – путь богов) представлял собой совокупность магических обрядов и мифических преданий, отражавших жизнь родового общества Японии. Это по сути пантеистическое мировоззрение привело японцев к одухотворяющему взгляду на вселенную. «В архаическом синтоистском сознании мир был безграничен и слит с человеком. Всё, обладавшее необычайной силой или красотой, или формой, было предметом поклонения божествам-ками. Список ками бесконечен: внушающая благоговение гора, скала причудливой формы, стремительный горный поток, столетнее дерево».[134] В синтоистской картине создания мира отсутствует описание сотворения человека. Это обстоятельство, на наш взгляд, иллюстрирует принципиально неантропоцентрический характер национальной духовной традиции японцев. Ощущение нерасторжимой слитности с окружающим миром, сохраняющееся у японцев вплоть до сегодняшнего времени, во многом определяет их относительно безбоязненное отношение к смерти (как к очередной форме растворения в природе), а также культивирование черт «неличностности». В наши дни японцы воспринимают синтоизм как нечто принадлежащее только их собственному, японскому, миру и составляющее неразрывную часть их естественного окружения – среды, в которой они живут и действуют. Через синтоистские представления на протяжении всей истории японской цивилизации формировались особые, уникальные черты культуры Страны восходящего солнца.

Однако эту культуру невозможно понять без учёта воздействия на неё со стороны буддизма, образно названного известным религиоведом О. О. Розенбергом ключом к восточной душе. Распространению буддизма в Японии способствовала характерная для японцев склонность к совмещению различных идей и представлений. Через призму буддизма интерпретировалось и конфуцианство как система общественных и семейных отношений, а также происходило оформление синтоизма в полноценную религию («путь богов-коми» по аналогии с «путём Будд»). Буддийские концепции единства индивидуального и универсального и синтоистское понимание вседуховности окружающего мира, особенно в мистической трактовке того и другого, сливались с даосским идеалом жизни на лоне природы с характерным для даосов стремлением к сверхъестественному. Даосизм не разрабатывался японцами как самостоятельное и цельное учение, но идеи его китайских апологетов постоянно присутствовали в духовной жизни Японии и нашли отражение в религиозной буддийской практике.

Будучи важными составляющими синкретического мировоззрения средневековой Японии, буддизм, синтоизм и даосизм – ни в отдельности, ни в комбинациях – не смогли послужить универсальной идейной основой государственного строя.[135] Такую функцию с начала японской государственности выполняло конфуцианство, которое наилучшим образом способствовало упрочению неличностного характера японской духовной традиции, ориентируя каждого индивидуума на выполнение прежде всего жизненных задач, нужных не ему лично, а необходимых для поддержания нормального функционирования общественного организма. Сильной стороной конфуцианства было снятие страха перед смертью, поскольку каждый индивидуум ощущал свою причастность этому в целом бессмертному организму.

Начиная с 1639 г., когда верховный правитель страны – сёгун Токугава Иэмицу издал указ, под страхом смертной казни запрещавший иностранцам въезжать в Японию, а японцам – покидать родину,[136] Япония оказалась практически оторванной от внешнего мира. С одной стороны, это тормозило её экономическое развитие, но с другой – способствовало сохранению национальной самобытности. Весь этот период в Японии продолжало существовать жёсткое сословное деление феодального общества с чётко зафиксированными идеологическими установками и всё более укреплялись сформировавшиеся в данных рамках идеалы и схемы социально одобряемого поведения.[137]

Идейные установки буддизма и конфуцианства соответствовали интересам японских феодалов, отражали действительные тенденции формирования национальной японской идеологии и органично вписались в реальную историческую ситуацию. Важно, что сложившиеся в феодальной Японии мировоззренческие представления стали не внешними навязанными правилами и отвлечёнными нормами, а глубоко укоренились в сознании каждого японца как практические регуляторы его повседневного поведения. Этим объясняется относительная самостоятельность духовной жизни Японии по отношению к социально-экономической сфере, её кажущаяся независимость от изменений последней.[138]

Буддийско-конфуцианская традиция продолжала монопольно господствовать в японском обществе до конца XIX века. Новые тенденции в идеологии наметились после того, как была принята конституция 1889 г. и капиталистические отношения стали развиваться быстрыми темпами. Все за 60 лет Япония превратилась из страны с архаичной производственной базой в современное индустриальное государство. В результате, не только радикально изменились традиционные экономические и социальные связи, но и произошли некоторые перемены в духовной жизни Японии. Свою роль здесь сыграло и усвоение ценностей западной культуры. «Цивилизация, просвещение – таков был пароль, который символизировал новые идеи начального периода эпохи Мэйдзи», – замечает современный японский учёный Тосака Дзюн.[139]

В периоды Мэйдзи и Тайсё в Японии появилось множество философских и социологических обществ и кружков, посвящённых, как правило, изучению трудов какого-то одного западного мыслителя. Страну наводнили переводы произведений И. Канта, Г. Гегеля, А. Шопенгауэра, О. Конта, А. Бергсона. Сам процесс перевода представлял собой особый этап развития научного знания в Японии. Теоретические понятия как таковые в домэйдзийскую эпоху не формулировались, и японцы вполне удовлетворялись буддийско-конфуцианскими представлениями, выступающими основой их мировоззрения. Эти представления были оформлены иероглифической письменностью, весьма конкретной и не предназначенной для выражения абстракций. Для изображения западных терминов японцы пользовались разными методами. Например, «омонимическим», когда подбирались иероглифы, произносящиеся и чисто фонетически совпадающие со звучанием соответствующего переводимого слова. Один из первых японских социологов, Като Хироюки (1836–1919), для обозначения, скажем, христианства пользовался созвучным термином киристо-кё (Киристо – Христо). Между тем, слово киристокё состоит из трёх иероглифов, означающих «основа», «надзирать» и «церковь».

Но появились и «смысловые» переводы. Так, другой известный социолог того времени, Ниси Аманэ (1826–1894), для переложения термина «философия» применил слово из двух иероглифов: тэцу – мудрость и гаку – учение. Кстати, термин тэцугаку прижился в японском языке и до сих пор используется для обозначения философской науки.

Серьёзные трудности для перевода на японский представлял термин «социология». Ниси Аманэ предлагал вначале достаточно общее и широкое слово «ниннэнгаку», буквально означающее «учение о человечестве». По мнению исследователя истории социологической мысли Японии Кавамуры Нодзому для обозначения термина «социология» японский эквивалент сякайгаку поначалу не применялся. Использовались такие слова как косайгаку – «учение об отношениях», ниннэнгаку – «учение о человечестве», сэйтайгаку – «политическое учение».[140]

Иероглифическая письменность с её языком образных понятий наложила отпечаток на всё развитие философской мысли Японии, включая социологическое знание. В иероглифике не содержалось таких абстракций, как на Западе. Иероглифические «абстракции» изображались числом. Пример – знаменитая «Книга перемен» – «И-цзин», с её системой гадания, выраженной своеобразным графическим способом. В то же время делались попытки передачи абстрактного через конкретное. Так, в книге бесед Конфуция «Лунь-юй» содержатся описания поведения человека в семье и обществе и на основе этих конкретных описаний выводятся вполне абстрактные понятия «гуманизм», «справедливость», «человеколюбие». В конфуцианском классическом труде «Чунь-цю» («Весна и осень») часто встречаются описания событий, передающих чувственные впечатления, на языке неопозитивизма называемые «протокольными предложениями».