Таня Перес - Дитя дорог

• Название: Дитя дорог
• Автор: Таня Перес
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-965-7288-17-7

Израильская актриса и художник Таня Переc родилась и провела безоблачное детство в весьма состоятельной большой семье в Кишиневе. Мир, окружавший девочку, пошатнулся в 1940 году, после присоединения к СССР, и обрушился в 1941-м.

Гибель родных, голод, холод, унижения, предательства и компромиссы, любовь и верность, жалость и ненависть… Не поддающиеся нашему нынешнему представлению испытания выпали на долю 12-14-летней девочки-девушки в ее странствиях по оккупированной румынами Бесарабии – Транснистрии.

Несмотря на трагизм обстоятельств, книга читается как авантюрный роман.

В отличие от миллионов ее соплеменниц, Тане повезло. В 1944 году ее вывезли на пароходе из Румынии в Палестину. И такое было возможно… Многие годы она не могла говорить об этом и лишь в конце жизни доверила свои воспоминания бумаге, сперва на иврите, а затем и на языке, который сохранила в памяти.

В книге приведены уникальные фотографии из архива автора.

---

– Что за лекарства?

– Наверно, такие, каких у нас нет! И кроме всего он боится, что у нас нечего есть!

– Он прав, у нас нечего есть.

– Теперь еще хуже, Таня, гораздо хуже. Нет у нас совсем денег.

– Скажите, а есть у него печки?

– Ого, ого! В каждой комнате печка и все печки горят в тоже время. Чтобы он не простудился, этот жид!

– Перестаньте с этим дурацким словом, это противно!

– Никогда ты не слышала этого слова? Ты уже большая.

– А может быть и слышала, но не заметила.

– А какой он? – обратилась снова с вопросами. – А это что за человек?

– Как я знаю?! Он выглядит не менее испуганным, чем вы из-за него.

– Людмила Александровна ходит за ним, как маленькая собачка за хозяином! И даже наша главная Софья Федоровна, то же самое!

– Я думаю, что вы ошибаетесь. Она великолепно справляется. А сколько времени он тут?

– Четыре дня. Он сует свой нос повсюду!

– Он был в кладовой?

– Ясно, первым долгом. Ведь он румын!

– Он говорил с ним, ну, с кладовщиком?

– Подлец, удрал, испугался.

– А что, кладовая была пуста?

– Всегда она пуста. Там все «усохло».

– А что значит усохло?

– Он так говорит, подлец. Мыло исчезает – усохло. Сало исчезает – усохло. Мука исчезает – рассыпалась. Ну, ты понимаешь, что значит усохло.

– А он что сказал?

– Я не слышала, но сестра Вера говорит, что он орал и потребовал наполнить кладовую как можно скорее всем, что нужно для больных.

– Но у нас нет денег! – говорю я.

– Не бойся, не волнуйся, он и румын и жид! Деньги будут!

– Вы знаете, я вдруг проголодалась.

– Здравствуйте мои родичи! Слава богу! Ребенок голоден! – она меня целует. – Нет больше тифа!

Она выбегает, чтобы принести мне еду. Через час являются все. Три сестры, Софья Федоровна – главная, и Людмила Александровна за ней. Все они появляются с полными тарелками, питье и конфеты!!!

– Все это оставили тебе роженицы, они о тебе знают во всех деревнях вокруг, и они хотят возместить тебе за потерю родителей и тяжелую болезнь. А кроме всего не забывай, что теперь пасха и ты обязана начать рисовать на яйцах!

– Надо чтоб были яйца!

– Не бойся, на каждое яйцо, которое они принесут, одно будет для тебя.

– Я вижу себя погребенную под грудой яиц!– я смеюсь и плачу.

– Не надо преувеличивать, – говорит Софья Федоровна. – Пока я тут главная, я не верю, что могут быть груды яиц в каком-нибудь месте!

– Вы знаете, я так вас всех люблю. Вы теперь моя семья.

– А у тебя была большая семья? – спрашивает Вера.

Первый раз меня спрашивают о моей семье. Я молчу, а слезы текут у меня из глаз. Это первые слезы, которые я себе позволила после смерти родителей и бабушки.

– Не большая, но любимая. Пусть будет им земля пухом!

Сестры и врачи перекрестились и тоже уронили слезу.

14.

Рассказ еще не закончился. Он, в общем, только начался. Во всей больнице была суматоха. Все говорили о румынском враче. Не знали, кто он такой, но все верили, что его присутствие очень странное и очень опасное. Я смотрела на его лицо, когда старалась перевести для него слова Людмилы Александровны. Казалось, что он тоже очень стеснен. Этому человеку, наверно, было под сорок. Так я его видела, и казалось, что он никогда в своей жизни не попадал в такую ситуацию: играть роль румынского офицера с большими правами, в совершенно незнакомом ему мире, очень неясном и иногда подозрительном. Подозрение витало над его головой, в особенности в глазах сестер и Людмилы Александровны. Сегодня я уверена: больше всего, что он просто умирал от страха.

На его рукаве видна издалека, выделяясь, желтая звезда! Эта звезда была знакома мне, я не могла связать это с чем-то особенным. Наверно, я видела эту звезду на рукавах евреев в гетто Кишинева, но не имела понятия, что она из себя представляет. Этот человек интересовался всем, что происходило в больнице. Он задавал бесконечное количество вопросов о политических убеждениях персонала, и самое смешное, почему нет мужчин. Кладовщик не был в его глазах мужчиной! Людмила Александровна не совсем смогла ответить ему и обратилась ко мне по-русски:

– Танюшка, сформулируй этот ответ, пожалуйста, элегантнее.

Я старалась стушевать все, что она хотела, чтобы осталось в тумане. Например, то, что персонал думает о румынской армии и вообще об их власти. Он все-таки настаивал, чтоб ему объяснили, каким образом исчезают медицинские инструменты, пища больных и дрова для отопления. Ясно, что я не могла ответить на эти вопросы, а Людмиле Александровне было очень тяжело сказать мне, что передать ему.

Почти каждое утро входил этот врач в мою палату и мешал мне кушать мою скудную трапезу, которую приносила Элли. Мне было очень стыдно и неприятно есть в его присутствие моими отмороженными руками. Я его ненавидела за его отсутствие чувствительности и его грубый характер, например, залезать в жизнь больной девочки и морочить ей голову каждый божий день. Именно во время этого несчастного завтрака, единственной еды, которая была у этого ребенка. Он засыпал меня вопросами, на которые я не могла ему ответить, потому что у меня не было и малейшего понятия, о чем он говорит. А самое ужасное, он клал знаменитую тарелку хрустальной Элли мне на живот, тщательно вытирал мой стол-стул своим белейшим платком и усаживался там очень комфортабельно и давал мне понять, что он никогда оттуда не уйдет. Я со своей стороны очень хотела избавиться от него и главное, чтобы он дал мне возможность спокойно позавтракать. И кроме всего этого мне было очень важно, чтобы сестры не думали, что у меня с ним какие-то тайные разговоры. Я попросила сестру, чтобы она сказала ему, что мне нужен горшок, чтобы выбросить его из комнаты.

– Ты действительно хочешь горшок или это театр? – спросила меня она.

– Конечно театр. Я хочу, чтобы он ушел!

– Что он хочет знать?

– Все!

– О чем?

– Обо мне, о вас, о кладовщике, кто крадет, кто не крадет, как работают врачи, кто из пациентов приходит и откуда деньги в больнице.

– А как ты отвечаешь?

– Понятия не имею. Что я могу сказать? Абсолютно ничего не знаю! Вытащите его отсюда. Скажите ему что-нибудь… ну… например… что вы хотите переменить мне белье, например… что я должна получить укол.

– О нет, нет, нет, нет. Ни за что не укол! Он захочет тебе сделать укол сам и тогда мы погибли.

– Сестра Поплавская, я вас умоляю! Я устала, я голодна, я его ненавижу!

Странно – говорю себе сама, он ничего не чувствует, он ничего не видит. То, что мы абсолютно не хотим с ним разговаривать? Вдруг я все понимаю, наверно он послан шпионить за нами. Кровь застывает в моих венах.

Перед вечером, когда зажгли свет в больнице, свечи и керосиновые лампы, потому что электричество пока не работало – открывается дверь и золотая головка моей красивой Людмилы Александровны появляется на пороге с чудной улыбкой на губах:

– Можно зайти, Танечка?

– Да, да, заходите. Я вам все расскажу, я все знаю! Он шпион! Настоящий шпион! Армия послала его шпионить за вами и за Софьей Федоровной.

– Я не понимаю зачем, какая цель?

– Я не знаю что за цель, но мне совершенно ясно, что его послала армия посмотреть, что происходит у «нас» в больнице. Я понимаю, он думает, что мы продаем оборудование и лекарства в нашу личную пользу.

– Это даже очень прозрачно, но все-таки это еще не оправдывает его постоянное пребывание здесь? Кроме всех этих разговоров он даже не подходит к больным. Я думаю, что он боится заразиться.

– Трус, – я возвещаю. – Жалкий трус! Я больше не буду с ним разговаривать.

– Наоборот, Таня. Начни задавать ему разные вопросы о нем. О его семье, о его детях, о его происхождении.

– Вы хотите, чтоб я шпионила за ним?

– Давай не будем называть это громкими именами, но все-таки да, что-то в этом роде.

– Понимаю намек! Понимаю! Я буду Шерлоком Холмсом! – торжественно заявляю я.

Людмила Александровна брызнула смехом:

– Ты что-то особенное, моя девочка. Я знала, что можно на тебя положиться.

Она поцеловала меня в лоб и вышла из комнаты.

Однажды вечером, после традиционного чая, морковного чая с куском черного хлеба, заходит врач в мою комнату – не было роженицы – и спрашивает:

– Как ты думаешь насчет пойти ко мне кушать коржики и пить настоящий чай?

– Вы смеетесь надо мной?! Такого не существует, настоящий чай и еще коржики! Я не видела коржиков с тех пор, как я оставила Кишинев.

– Ты из Бесарабии? Как ты сюда попала? А когда?

Я молчу. Через минуту я отвечаю:

– Я не помню когда, я не помню как. Я была больна. Была война, бомбы. Все умерли, папа, мама и бабушка, все умерли?

– Кто-то их убил?

Я взорвалась от смеха. Он меня спрашивает:

– Почему ты смеешься?

– Вы забыли, что вы говорили раньше, что вы мне обещали?

– Что? Что?

– Ну, чай и коржики!

Он смеется.

– Я виноват. Я принесу коляску и перевезу тебя в мою комнату, там тепло, приятно, и я спрошу тебя кое о чем.