Николай Шубкин - Повседневная жизнь старой русской гимназии

• Название: Повседневная жизнь старой русской гимназии
• Автор: Николай Шубкин
• Издательство: Издательство Русского Христианского гуманитарного института
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-87516-252-X

Автор публикуемого дневника — Николай Феоктистович Шубкин с 1907 по 1937 г. преподавал литературу и русский язык в гимназиях и средних школах города Барнаула. «Дневник словесника» показывает, как осознавали себя, свою деятельность, свою страну русские интеллигенты тех лет.

«Дневник словесника» любопытен и как социально-педагогический документ, рисующий как бы изнутри жизнь предреволюционной школы в заштатном сибирском городке. Публикуемые записки — подлинный документ своей эпохи. И вместе с тем это напоминание о непреходящей ценности социально-нравственных функций, исполнять которые призваны люди этой профессии, этой судьбы.

---

И к чему может свестись, например, все «наставничество» хотя бы немки в VII классе, где она занимается только с несколькими ученицами, а остальных не знает и в глаза? Но зато на почве такого странного разделения труда пышным цветом расцветают всякие недоразумения с классными дамами, которые теперь страшно озлоблены на учительниц и готовы им всячески досадить. Вот, например, классная дама тоном начальства замечает учительнице, состоящей классной наставницей в одном классе: «Потрудились бы Вы хоть раз прийти на молитву — посмотреть, как Ваши ученицы безобразно себя ведут!» Та, считая, что надзирательские обязанности к ней не относятся и за поведением учениц на молитве отвечают во всяком случае получающие за свое надзирательство классные дамы, конечно, вспылила и довольно резко отчитала вообразившую себя начальством надзирательницу. Классная дама, по обыкновению, донесла начальнице, начальница — председателю, и в результате учительница же получила от него выговор. Другая классная дама, демонстративно подчеркивая свое недовольство возложенной на нее работой с дневниками, требует, чтобы классная наставница собрала их и подала ей. А в другой раз эта же зазнавшаяся особа посылает к учительнице на урок восьмиклассницу, и та, прервав ход занятий, передает учительнице приказ явиться к ней, классной даме, для переговоров о дневниках.

Как же могут реагировать на подобные выходки каких-то надзирательниц, которые сами сознаются, что не имеют авторитета даже и глазах учениц, сколько-нибудь знающие себе цену преподавательницы (почти половина их даже с высшим образованием)?

И что же может доброго возникнуть на почве таких отношений!

Конфликты — там, конфликты — здесь

10 ноября

В виду отношения директора и форменной обструкции со стороны классных дам некоторые учительницы на запрос директора ответили, что они согласны оставить за собой все обязанности по классному наставничеству, если нельзя избавиться от него совершенно (на что председатель не согласился); другие же, хотя уже были освобождены от канцелярской работы, с возложением ее на классных дам принуждены были отказаться от «услуг» последних и снова взять всю работу на себя. Таким образом, классные дамы победили и в гимназии водворился «мир». Но может ли быть такой вынужденный мир прочным?

15 ноября

На эту неделю у меня вышел неприятный инцидент в IV классе мужской гимназии. Уже с начала учебного года здесь стал заявлять о себе великовозрастный второгодник — Б-в, ученик, про которого можно сказать: «На грош амуниции, и на рубль амбиции». Желая проявить перед товарищами свою независимость, он то и дело пускался на моих уроках во всякие пререкания. То выражал недовольство, что на уроках церковнославянского языка я требую сопоставлений с русским, то указывал мне, что я лишний раз подчеркнул его ошибку в переносе (и в той и в другой странице). Своими неосновательными возражениями — «оппозицией ради оппозиции» — он порядочно надоел мне. Но я ни разу не жаловался на него и благодаря этому он получил за четверть пять за поведение. Ободренный этим, он в новую четверть стал действовать еще нахальнее.

4 ноября он от лица класса заявил, что урока не поняли (дело было на уроке церковнославянского языка, где я уроков обыкновенно вперед не объясняю, так как проходим фонетические явления вслед за соответствующими явлениями русского языка). Я спокойно спросил, что именно непонятно в сегодняшнем уроке. Б-ков, не без труда ориентировавшись по книге, указал, что могло вызвать некоторое недоумение. Я объяснил это и стал продолжать урок. Видя, что «забастовка» до некоторой степени удалась и желая отделаться от спрашивания по неприятной для них славянской грамматике, четвероклассники решили прибегнуть к тому же приему и на следующем уроке. Не считаясь с тем, что содержание этого урока для ученика, повторявшего предыдущие уроки по русской фонетике, было простым (деление согласных и смягчение зубных и губных, т. е. то же, что пройдено было уже по-русски), четвероклассники вновь «забастовали». Дежурный сказал, что он, как уполномоченный класса, заявляет, что урок не поняли. Я, раздраженный этой новой выходкой Б-ва и компании, вызвал дежурного и стал его спрашивать, что же именно он не понял в сегодняшнем уроке. Но оказалось, что он даже не знает, что и задано. Я вызвал заявлявшего о непонятности урока Б-ва. Он кое-что знал, большую часть не знал, но указать, что именно непонятно, совершенно не мог. Отчитав того и другого довольно повышенным тоном, я вызвал третьего — Л-ва (который еще вчера вызывающим тоном возражал против моих поправок в его сочинении). Он тоже не мог даже сказать, о чем сегодня задано. Поставив всем трем по единице, я спросил, кому еще непонятно. Вызвался еще один, из более хороших учеников. Я прежде проверил его, что для него непонятно. Он указал несколько строчек, но когда я выяснил, что это тоже самое, что мы недавно проходили на уроках русского языка, он согласился со мной и сконфуженно сказал, что он это просто забыл. Я похвалил его за чистосердечное признание и спросил, кто еще не понимает урока. Никто не отозвался. И я, поговорив им о нелепости их «забастовки», стал спрашивать урок, причем один ответил на три, а другой на четыре.

30 декабря

Больше месяца не приходилось браться за дневник, так как три учебных заведения, где я занимаюсь, отнимали все мое время. Больше всего, конечно, убивал времени за проверкой письменных работ, отнимающей у словесников все вечера и оплачиваемой по-нищенски даже в мужских учебных заведениях (по мужской гимназии, проверив больше 800 работ в полугодие, я должен получить за это maximum 50 рублей). В результате за все это время я не мог прочесть ни одной книги. А теперь, когда наступили короткие зимние каникулы, надо и отдохнуть, и почитать. И так как потребность отдохнуть и побывать в обществе, как реакция против полугодия однообразной работы, сказывается заметно, то чтение научных книг идет туго. Когда же, наконец, наши педагоги получат возможность читать, хотя бы по своей специальности, в обычное учебное время, а не в виде какой-то праздничной награды — два-три раза в год? Ведь это не роскошь для нас, а предмет первой необходимости!

Писать теперь, спустя время, довольно затруднительно, но отмстить кое-что все же надо. Буду писать уже не по дням, а по учебным заведениям.

В мужской гимназии — после первой четверти, когда я избегал всяких репрессий по отношению к ученикам (за исключением постановки на ноги в III классе) и тем несколько распустил их, теперь, во второй четверти, пришлось усиленно подтягивать учеников и в учебном, и в дисциплинарном отношении. В дисциплинарном отношении труднее всего было справиться с многочисленными мальчишками-третьеклассниками. Приходилось и ставить их на ноги, и в угол, и изредка записывать в кондуит. Усмирить класс все-таки удалось, по я, пожалуй, слишком перетянул палку в сторону усмирения, для детей же нужна не только строгость, но и ласка. Необходимо отыскать какую-то среднюю, равнодействующую.

В IV классе четверть началась с забастовки на церковнославянских уроках. Потом уже коллективных отказов не было, но нежелание заниматься грамматикой сказывалось у очень многих и привело к целому ряду двоек и единиц. Под конец четверти большинство, однако, взялось за ум. Появилось желание исправиться. Один, например, чистосердечно сознался, что до сих пор (до декабря) не открывал еще учебников, но обещал догнать и просил через неделю вызвать его. Я, действительно, под конец четверти переспросил всех двоечников, не исключая и «забастовщиков» (некоторых даже по нескольку раз), и в результате в IV классе вышло по устному всего только три двойки. Глаже всего шли дела в V классе. Здесь курс (словесность) более интересный и ученики более старательные (их ленивые товарищи «застыли» в IV классе). Поэтому устно двоек совсем не вышло. Но трения бывали и здесь ввиду преувеличенного мнения учеников о своих талантах и знаниях. Особенно недоволен бывал моими баллами за сочинения некто Г-в — ученик, не обладающий, по-моему, ни особенным умом, ни даром слова, — но пользующийся среди товарищей репутацией литератора (он даже состоял редактором ученического журнала). Он даже однажды, недовольный моим баллом, хотел «подвести» меня в присутствии директора. «Разве «пишете» пишется через е (после ш)?» — спросил он вдруг среди урока, думая, что я ошибся в рецензии. Говорил о своем недовольстве мной директору и один четвероклассник, получивший за свое невежество в области грамматики два. Вообще отношения с гимназистами у меня еще не наладились, и пока преобладает у них недовольство мной как слишком строгим учителем (особенно много недовольных моими баллами за письменные работы, которые исполняются — особенно в III классе — довольно безграмотно). На вопрос одного знакомого доктора, довольны ли мной ученики, один гимназист так формулировал свое отношение ко мне: «Совсем мы им недовольны. Пусть бы лучше оставался он у своих девчонок!»