Милан Фюшт - История моей жены

• Название: История моей жены
• Автор: Милан Фюшт
• Издательство: Водолей
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91763-029-8

Вышедший в 1942 году роман классика венгерской литературы, поэта, писателя, исследователя в области эстетики Милана Фюшта (1888–1967) сразу приобрел мировую известность, был переведен на множество языков и номинирован на Нобелевскую премию. Любовь, сомнения, муки ревности и разочарования, терзания и вечные поиски счастья не оставляют равнодушным читателя, в какую бы эпоху он ни жил.

---

«Почему бы тебе не наведаться к ней? День туда, день обратно, и полчаса на свидание».

Отсюда и мой зарок. Уж слишком страшным было потрясение. Вот что я тщетно пытаюсь объяснить. Да и зачем? Ведь страдания — только мои, значит, и уроки извлекать мне, а подлинность страданий изведал лишь тот, кто их пережил. И сколько бы я ни давал клятв, что отныне буду держаться стойко, слова останутся словами, а это мне поперек души.

Ни в жизни, ни в смерти, никогда больше — вот и весь зарок.

«Помни о солдатиках в предрассветный час!» — так гласит пароль. И только я один знаю, что скрывается за ним.

На том приключения и кончились. Какое-то время я заставлял себя предпринимать вылазки, но совершенно утратил к ним вкус. С тем и вернулся в Париж окончательно.

А теперь возвратимся немного назад во времени, поскольку я лишь сейчас вижу, что упустил нечто важное. В Лондоне мне пришла в голову мысль — коль скоро уж я здесь — не заглянуть ли еще разок туда, где жизнь моя столь круто повернулась, и осмотреть то место, где тогда состоялся бал. Взглянуть, так сказать, при свете дня. Проникнуть под каким-нибудь предлогом в зал… вдруг да получится? И все получилось. Даже нашел в телефонной книге номер мадам Пуленк, и адрес ее не изменился.

Вот только заявился я туда слишком рано. Сам-то я всегда встаю с петухами и поэтому часто просчитываюсь, так как восемь-девять часов для меня уже не ранее утро, как для других. А в такую пору дня не принято будоражить людей. Но ничего не поделаешь.

Итак, вернемся назад, поскольку были у меня и другие планы. Скажем, попытаться проследовать тем путем, каким я возвращался с бала домой.

Эта попытка удалась лучше, чем я загадывал. Дивно светило солнце, и мною руководил некий поразительный инстинкт. Правда, в таких случаях помогают и кое-какие ориентиры: здесь мне встретился на пути какой-то театр, здесь я уперся в центральную магистраль, с той стороны виднелся купол собора Святого Павла и так далее. Даже детали ярко запечатлелись в памяти.

Более того, настолько четко и ясно, что остается только удивляться. Ведь за исключением несущественных ошибок я нашел почти все, что хотел, к примеру, сводчатую подворотню, где я сорвал с себя бороду, маленькую улочку, где я поскользнулся и чуть не сломал ногу, зато та площадь, где злой рок свел меня с таксистом… словно сквозь землю провалилась, словно поглотил ее город. Возможно, ее застроили? Понапрасну я втолковывал прохожим, что где-то там была церковь, ведь я прекрасно помню ее слабоосвещенные окошки и мягкие звуки органа, доносящиеся сквозь туман, я, помнится, даже удивился, что у англичан ранняя служба совершается под музыку… а может, просто кто-то упражняется. Да что тут говорить, несколько часов расхаживал я взад-вперед — уже и полдень возвестили, — а все зря. Площадь исчезла с лица земли.

Мне было не по себе. Не то чтобы меланхолические чувства привели меня сюда, но за годы у меня возникла определенная связь с этим стариком. Несомненно. Ведь я не только жалел его, меня занимала судьба бедняги — эта странная случайность, столкнувшая нас именно тогда… почему он должен был умереть? В ином месте я накопил свою злобу и этой черной злостью сломал его позвоночник — разве не унизительно? Что он жертва, а я средство его гибели?

Тем не менее я не был ни грустен, ни взволнован, вполне равнодушно оглядывал места действия. Иные чувства охватили меня, однако, когда растворились передо мной ворота и я вступил под островерхие своды. Даже желудок схватило спазмом.

Ведь все это имело для меня другое значение: именно здесь круто повернулась моя жизнь! Признаться по совести, с тех пор я, в сущности, и не живу: завтракаю, ношусь туда-сюда и все же не убежден, что я жив. Неужели на серьезного человека может столь роковым образом действовать другое существо — облаченное в юбку, писклявое двуногое? Прежде подобными вопросами я обычно занимал себя ради развлечения и никогда не отвечал на них утвердительно, как сейчас, вновь вступая под своды.

Но была, должно быть, и другая причина столь необычному влиянию. Бывают воспоминания, которые со временем спокойно укладываются в памяти. Их не переживаешь заново или не хочешь переживать, у них, видимо, свои пути в человеческом сердце: вчерашний день для них — не реальное вчера, а всего лишь время, когда человек в последний раз занимался ими. А я об этом доме не вспоминал никогда. О шофере — бесчисленное множество раз, а о доме — нет. О роковых событиях в моей жизни я молчу. Они засели во мне пулей, но им вынесен приговор молчания.

«Здесь ты сидел, в этом саду», — напомнил я себе в это мгновение. И действительно, я словно вчера был здесь — настолько близко оказался этот сад, — а потом отлучился домой переодеться или что-то в этом роде.

В большой зал я даже не зашел — душевных сил не хватило. Ведь тогда, спустившись из студии, я сказал себе, что с меня хватит.

Между тем в студии этой не было ничего особенного. Самая обыкновенная театральная школа, курсы по подготовке кинофильмов — таких в больших городах десятки. По моим сведениям, мадам Пуленк организовала школу для своей сестры, болезненной женщины, балерины на пенсии. Там можно было обучаться танцам, изящным движениям, а главное — любви.

Перед домом шикарные автомобили, в коридорах шныряют молодые господа, некоторые из них даже в цилиндрах… Из-под полуопущенных ресниц, словно вода, холодно поблескивают глаза, ведь эти господа — особой, избранной породы, они неохотно дают понять, что замечают тебя.

О, знаю я, сколь завораживает это волшебство: любезничать с какой-нибудь Персефоной в темном зрительном зале, во время репетиций! Пока идет действие, барышня и сама задыхается от переполняющих ее классических страстей — знаю, что во все времена это было любимым развлечением знатных господ. Но чтобы здесь бывала та, кого я любил, чтобы она находила в этом удовольствие?..

Это одна сторона дела, а другая заключалась в следующем:

Близость или отдаленность события в подобных случаях одинаково играют на нервах человека. Все это случилось словно вчера и все же куда оно уже ушло, это вчера? В непостижимую даль, как уходят умершие. Туманная дымка отделяет нас от прошлого, путаница, хаос, наверняка вызванные теми ночами, когда я без сна ворочался в постели, или же теми вечерами, когда я вместе с упомянутой мудрой сеньоритой с короной роскошных волос разгуливал по одной из украшенных агавами аллей и, приподняв шляпу, раскланивался с господами, проносящимися мимо в своих легких колясках. Странная штука человеческая жизнь, быстротечная и неуловимая! Пожалуй, вернее всего будет уподобить ее единому вздоху. Кто поверит, к примеру, что в Южной Америке я носил бороду? Что содержал любовницу, ту или иную латиноамериканку или какую другую иностранную красотку. Они и отошли в дальние дали.

И все же, хотя столь многое теперь разделяло нас с женой во времени, с ней самой в душе моей ничего не происходило. В неком заколдованном царстве, немом и недвижном, она обреталась близ моего сердца, где-то в соседней комнате, скажем так. Стоило только туда войти, и она была там, погруженная в ничем не нарушаемую тишину, и читала свои заумные книжки. И лишь сейчас, после стольких лет, выяснилось, как обстоит дело со мной, и наверное, потому, что мне до такой степени не хотелось вспоминать ее. Оказалось, что мне приятно было бы отсюда заглянуть ненадолго в «Брайтон», сесть за свой столик в углу, где спина защищена стеной, и оттуда вновь вернуться домой, разложить перед собою свои обширные ведомости да реестры и погрузиться в работу при свете лампы под круглым абажуром.

Вот из-за чего, собственно, я все это рассказываю.

Ее роковую близость чувствовал я и тогда, в тот день. Ведь все же в ее руках была моя жизнь в этом городе, не следует забывать, что именно она выцарапала меня у смерти. Я неотступно думал об этом, и передо мной возникала одна и та же картина, о которой я ни разу не вспоминал с тех пор: я болен и притворяюсь, будто сплю… Да-да, все так и было. Мне хотелось, чтобы она хоть немного отдохнула. Но она все-таки проверяла, как я, что со мной, низко склонялась над постелью, и к лицу ее приливала кровь. А в глазах застыло выражение глубокой озабоченности.

Значит, все-таки она любила меня — вот что хотел я доказать себе, каждой вспышкой чувств. Хотя тогда я уже вышел на улицу. На душе было до того хорошо, благостно, точно озарило ее горним светом.

От минутной, мимолетной надежды, что жена все-таки любила меня.

И это, конечно, беда, и немалая: что я по-прежнему чувствую себя на седьмом небе от одной этой мысли!

— Уймись, глупый болтун! — попытался я вновь отогнать ее от себя. Но тщетно.

Ведь говорю же, не знаю, что бы я отдал сейчас за возможность вернуться домой, как прежде. Не куда-нибудь еще, а только туда. То бишь к ненавистным крышам, над которыми перед закатом кружат белые голуби.