Геннадий Аксенов - Бажоный [Повесть]

• Название: Бажоный [Повесть]
• Автор: Геннадий Аксенов
• Издательство: Северная неделя
• Жанр: Современная проза
• Год: 1995

Эта повесть о нелегкой судьбе подростка. Немало горького выпало на долю Василька, оставшегося сиротой. Но это не погасило света в его душе, не убило доброго отношения к людям и всему живому в его родной лешуконской тайге. В этом главная ценность повести.

---

— Так во-от ты ка-акой племянни-чек!

Подойдя к нему, женщина слегка прикоснулась к его плечам руками, словно боясь испачкать свои пухлые пальцы с перстнями и маникюром.

— Я твоя тетя из Тулы. Ефросиния Сергеевна, — певучим голосом сказала она.

Василек невольно отодвинулся от нее. Не такой он представлял себе тетю Фросю из города.

— Ну и худоба же ты. Как из Освенцима, — продолжала, растягивая слова, тетя. — Придется тебя срочно приводить в порядок.

Тетя прошла за перегородку, и последовавший за ней Василек увидел в углу избы емкий кожаный чемодан. Из него был извлечен большой пакет.

— Вот тебе костюм, рубашка, носки и ботинки. Остальное в Архангельске купим. Пока иди мойся в баню, а после бани оденешь все чистое, — распорядилась тетя. — Спеши. Скоро придет самоходная баржа, на ней мы и поедем в Тулу. — И, вполне довольная собой, добавила: «Дом за двести, корову за сто рублей я продала колхозу. И получила оттуда твой расчет. А ваши вещи я что по дешевке продала, а что раздала людям на память о вас. В магазине твой долг тоже заплатила».

Василек не верил своим ушам: он едет в Тулу и будет городским мальчишкой. Не успел он сказать и слова, как в галошах на босу ногу в избу ворвался, запыхавшись, Егор Ефремович и, оглядевшись, запричитал:

— Ай-ай-ай, Ефросинья Сергеевна, разбитная вы баба…

— Женщина, — усмехнулась она.

— Да-да, женщина, — быстро поправился дед. — Все успели продать и раздать, пока я в чум ходил. А мне в память от Матрены Панкратьевны ничего не осталось, — тяжело вздохнул он. Но тут же глаза его оживились. — Да вот хоть это для поминок отдайте, Ефросиньюшка-голубушка.

Дед вытащил из подпечья ухват и кочергу.

— Да бери, бери, Егор Ефремович, — улыбнулась Ефросинья Сергеевна. — Благодаря вам мне не придется самоходку задерживать в Лебском.

Довольный, взглянув на Василька, Егор Ефремович заторопил его:

— Ты что стоишь, Василий? Беги быстрей в баню мыться. Для тебя топили. Баржа, в Вожгоре под разгрузкой, долго не задержится… — И выйдя из избы вместе с парнишкой, зашептал ему на ухо: «Счастье, тебе, парень, подвалило. Слушай тетку и будешь как за каменной стеной, в добре и сытости. Что тебе здесь одному горе мыкать»?

Никогда еще не приходилось Васильку одеваться сразу во все новое. И хотя одежда оказалась немного тесноватой, такого костюма у него никогда не было. «Вот бы здорово, если бы меня в такой одежде увидели мамка и сестры!» — подумал парнишка и решил для себя: «Буду слушать тетку».

Пока Василек мылся в бане, у соседей в доме началось гулянье. К кочерге с ухватом Ефросинья Сергеевна, расщедрившись, добавила денег на бутылку, и растроганный Егор Ефимович пригласил ее в гости. А заодно и медсестру Жанну Айвазовну, которая тоже зашла к уезжающим.

Маланья утку тушит, закуски на стол носит. А хозяин, уже хватив немного водочки, лишь командует:

— Маланья, что есть вкусного в подвале и печи, все на стол мечи! Дорогие у меня гостьюшки…

Изба у Егора с Маланьей добротная, из тех, что ставятся, вот уж и правда, на века. В кухне — печь и полати, в горнице — деревянная кровать с пуховыми перинами чуть не до потолка. В переднем углу — старинные иконы.

Сама Маланья за стол не садилась, все хлопотала около печи, самовара да вокруг гостей.

— От чистой души и с почтением к вам! Отведайте моего угощения!

В это время на крыльце дома Василька появился моторист Петраш. Заметив его в окно, Ефросинья Сергеевна встревожилась, как бы он ни увел ее чемодан и сумку. Оказалось, что Петраша бригадир нарядил помочь уезжающим погрузить вещи в баржу и забить окна теперь уже колхозного дома досками. Узнав, в чем дело, Ефросинья Сергеевна забивать окна разрешила только после отъезда.

Упаковывать оказалось нечего. Ефросинья Сергеевна брала с собой лишь две подушки, матрац и одеяло — спать в барже. И Петраш, бечевкой связав их, отнес к берегу. Хотел заодно забрать и чемодан, но хозяйка воспротивилась:

— Это вместе со мной.

Петраша пригласили за стол. За бутылкой пошла другая. Третью купил в лавке сельпо сам Петраш, когда ходил домой за гармошкой, как-никак — проводы. Даже семидесятилетний Егор Ефремович, только что пройдя неблизкий путь до чума и обратно, и тот, залпом осушив полстакана водки, пошел выделывать ногами кренделя, отплясывая «русского».

В молодости он был отчаянным плясуном, чем и покорил сердце Маланьи. Вот и сейчас, проходя мимо пляшущего мужа, она, притопнув каблуком, спела:

Ой, пол, провались,
Потолок, провались,
На доске остануся,
А с дролей не расстануся.

Не сдержалась птичкой выпорхнула из-за стола двадцатидвухлетняя Жанна Айвазовна и пустилась с дедом в перепляс. За два года работы в деревнях Лешуконии она научилась петь, плясать и выпивать по-северному.

Вовсю наяривал гармонист Петраш. Но вот двухрядка всхрапнула в последний раз и смолкла.

— Ну, Ефремович, и тряхнул ты стариной! Даже я упарился.

Ефросинья Сергеевна заботливо вытерла пот с лица гармонисту своим свежим носовым платком, и они с Жанной Айвазовной, тесно прижавшись с двух сторон к приглянувшемуся им мужику, запели частушки:

Говорила баба деду:
«Купи, милый мой, „Победу“.
Не купишь, милый мой, „Победу“,
Убегу к другому деду…».

Пять уж лет коровы нет,
А маслом отрыгается.
Во дворе один петух
С курами лягается.

Не отстала от них и хозяйка Маланья:

Поиграй повеселее,
Кудреватая башка.
Девяносто песен знаю
Да в подполье два мешка.

Выходивший проветриться на крыльце Егор Ефремович вернулся в избу и, наполнив рюмочки женщинам, налил также по полстакана водки себе и гармонисту.

— Да что вы, Егор Ефремович, ведь мы все пьяны будем, — попыталась удержать его Ефросинья Сергеевна.

— А пьян да умен — так треугодье в нем, — с гордостью заявила хозяйка, ставя на стол чугунок с горячей рассыпчатой картошкой и тушеную утку. Ешьте, гости дорогие, ешьте!

— Под такую закусь да с такими кралями можно и ведро опрокинуть не охмелев. Разве ж от счастья… Петращ одновременно с двух сторон прижал к себе огромными ручищами Ефросинью Сергеевну и Жанну Айвазовну.

И те, довольнешенькие от такого проявления внимания, аж взвизгнули.

— Давай, Егорушка, скажи что-нибудь, — обратилась к мужу Маланья.

— И скажу, — встал за столом хозяин. — Вот жила моя соседка Матрена Панкратьевна. Тихо жила. Без мужика троих детей подняла. Скромница, всю жизнь, не жался себя, трудилась на скотном. С каким трудом дом построила. И тут лопнули у ней все надежды. Смерть дочерей сразила её. От этого и сама рано ушла в могилу.

Старик прослезился и сел. Помрачнел и Петраш. Он достал из пачки папиросу, но не закурил, а скомкал ее в горсти.

— Когда люди погибают на войне, тяжело, конечно, но тут дело ясное. А вот почему такое происходит в мирное время, непонятно. Пять лет — и нет дружной крестьянской семьи…

В это время Петраш увидел в окно, что по деревне гуськом идут школьники, и первым вышагивает его сын.

— Ах, Филька, шалопай! — заорал он. — Опять с уроков удрал, хулиганье! Ну, я ему задам перцу, — и, забыв, где находится, стал отстегивать брючный ремень.

— Вы это что? Какой еще Филька?

— И как можно пьяному на улицу с ремнем? — завозмущались женщины.

— Да это сын его. Из школы удрал… — успокоила гостей Маланья. И прикрикнула на мужика: «Ты сиди, Петраш, не проказничай. Я тебя знаю: рюмку выпьешь, а кулаки уж сжимаются. Но у нас драться не с кем. И ты нам кумпанию не порть»…

Хоть и непохоже это на Петраша, но он вдруг присмирел. В это время, случайно или нет, уже слегка захмелевшая Ефросинья Сергеевна принялась поправлять лифчик, демонстрируя свои прелести. А с другой стороны Жанна Айвазовна бросала на мужика жгучие и томные взгляды.

— А ну его к лешему, пусть жена учит, не все мне одному воспитанием заниматься. Да и не один мой от рук отбивается. Их вон цельный взвод удрал, — оправдывался перед женщинами Петраш.

А Егор Ефремович ударился в рассуждения:

— Не те ноне времена, чтоб мальцов забижать. Что толку, если раньше нас за все драли. Много лет прошло, а вот помню, сидим мы зимой голодные на печи. А отец с нами разговаривает:

«Терпите, робята, скоро весна придет. Как очистится река ото льда — заживем. Я вас, всю ораву, по берегу расставлю и по уде каждому дам. Наловим рыбы — наедимся досыта. А остальное продадим. И на деньги купим маленького барашка кучерявого. Он лето на травке погуляет, а к зиме, когда он станет крупным и жирным, мы его забьем. Мясо съедим, из шкуры тулуп сошьем — всем по очереди носить, а из шерсти Ваньке валенки скатаем». «Я буду валенки беречь, — говорит Ванька, наш младший брат. — Как на улочке побегаю, так валенки сушить на печку поставлю».