Александр Мирер - Обсидиановый нож

• Название: Обсидиановый нож
• Автор: Александр Мирер
• Издательство: Параллель
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1995
• ISBN: 5-86067-032-Х

Александр Мирер — выдающийся мастер современной фантастики. Великолепно выстроенный сюжет, нетривиальность идей, отточенный стиль, глубина осмысления образов по праву ставят Мирера-фантаста в первые ряды отечественной, а скорее, мировой НФ.

Авторский однотомник «Обсидиановый нож», открывающий новую серию отечественной фантастики, включает все произведения А. Мирера, созданные в этом жанре, за исключением «детской» повести «Субмарина „Голубой кит“» и некоторых рассказов.

Роман «Дом скитальцев» сразу после выхода стал бестселлером, и найти его на книжных прилавках и полках библиотек практически невозможно. Впервые публикуется полный вариант романа «У меня девять жизней»; повествующего об экспедиции в Совмещенные Пространства и о трагической судьбе обнаруженной там биологической цивилизации. Также ранее не издавалась написанная в жанре фантастического детектива повесть «Остров Мадагаскар». Завершают том рассказы «Дождь в лицо» (печатался в сильно сокращенном варианте под названием «Будет хороший день»), «Обсидиановый нож» и «Знак равенства».

---

— Колья, скажи, кто ты? — спросил учитель.

— Я — человек… — проговорил он и спел то же самое: «и-о», в звуках «до» — «соль», и чуть не заплакал от счастья. Он — человек. Он говорит и поет!

«Ходить, голова, ты, я, камень, спина — кто они?»

«Слова» — подумал Колька.

— Слова, — пропела Нарана.

— Слово? — спросил учитель, показывая на пистолет.

— Пистолет, — ответил он по-русски.

— Пьистолльет, — повторил учитель. — Я не (пауза) это слово.

Колька заполнил паузу по-русски, «знаю».

С этого понятия началась группа абстракций — «знать, изучать, действовать, запоминать, верить, соотноситься…» — в бешеном и все нарастающем темпе на Николая Карпова обрушивались слова. Но он был и сам не промах, о учителя, Николай Карпов брал английский по кембриджской программе… Краешком-краешком мозга он успевал оценивать их методику; успевал гордиться собою — он запоминал мгновенно, прочно, и отвечал Воспитателю все более сложными фразами. Наконец, иссякло и удивление, он перестал ощущать себя, а слова, летящие из оранжевой воронки, четырехзвучные-четырехнотные слова, стали видимыми. Они мерцали и окрашивались, вращались в оранжевой мгле. Выплывали многорельефные фигуры, серебристые и переливающиеся радужной пленкой, и форма их и мера были геометрически совершенными, причем буквам соответствовала горизонтальная плоскость, а тону и продолжительности звука — две вертикальные, и эта чудная геометрия озвучивалась голосом Воспитателя, повторявшим слова на раджане. Но голос отставал от мягкого цвета фигурок, и они говорили свое, и оказывалось, что мир также устроен геометрически совершенно, стоит лишь сущностное понять и выразить символами, вот так! Ах, что такое жизнь, обладание, смерть и рождение и счастье? — звуки, звуки, четырехмерные, вечно переменная вибрация времени…

— Мысль потешная! — беззвучно расхохотался он. — Ты разве не сущностна, разве ты — четырехмерный звук? Как мне называть тебя?

— Нарана, — был ответ, что означало «Великая Память».

Смех мелькнул в потоке слов, как фонтанчик на гладкой поверхности. Было счастье запоминать слова, слушать молча и запоминать и помнить их, ибо высшее счастье не в действии, но в памяти, и в ней же истина.

— Погоди, — взмолился он. — Говорю тебе, путаешь ты, смущаешь!

Что-то мягкое, неслышимое подступало к нему, вдруг его схватили за плечи. Голос извне приказал:

— Поблагодари Нарану и Воспитателя! И встань!

Он улыбался. Пропел, улыбаясь: «Пришелец без касты благодарит и уходит». Кровь, горячая, как неразведенный спирт, отливала от мозга. Он был еще беспечный, легкий, как верхнее фермато Карузо — полетность, волшебная вибрация, перламутровые плечи Коломбины!

— Встань, встань! — твердил голос Ахуки.

Он отвалился на руку и со счастливой улыбкой посмотрел на них: Ахука и Брахак. Их лица были неподвижны — серые каменные маски. «Ого, одуреешь от такого!» — весело подумал он и воскликнул:

— Хорошо ли я владею речью, друг Брахак и друг Ахука?

Они воткнулись в него глазами, — да что с ними? Он повернулся к Володе. Как будто ничего… Переминается и крепко потирает колени. Это из-за него, Кольки, волнения!

— Что беспокоит тебя, друг Ахука?

Краска стала возвращаться на лицо охотника, Брахак сделал успокоительный жест. Черт побери, что произошло? А где старец, Хранитель?

— Хранитель Великой Памяти ушел, — медленно, с тем же сверлящим взглядом, отвечал Брахак: — Как твое имя?

— Ко-ля, ты ведь знаешь, друг Брахак! — и, по-русски: — Володь, да посмотри на меня! Они же меня не узнают!

Сейчас же к нему присунулось лицо Бурмистрова — вплотную.

— Повернись… Ф-у-у… Ты — прежний, — выдохнул Володя.

Ахука засмеялся коротким, невеселым смехом.

— Не-ет, внешностью ты не переменился, пришелец… Вставай же, я тебе помогу. — Взял за плечи, поддержал. — Обошлось, во имя Равновесия…

Колька не спросил, что обошлось. Он охнул, нестерпимые мурашки бежали по ногам, кололи иглами. Закряхтел и Володька, растирая колени:

— Ох, сколько мы времени просидели, Николай?

Разминаясь, постанывая, он взглянул на часы. Шестнадцать пять?! Без минуты было десять — просидели шесть часов! Как миг единый…

— Идите за мной, поспешайте, — приказал Ахука.

Так быстро, как позволяли затекшие ноги, они пошли к выходу. Подгонять их не приходилось — они слишком давно не видели Рафаила, и ощутился гнет подземелья, пригибал голову. Душно, тяжко… Мимо поющих, визжащих, шевелящихся оранжевых глыб, мимо неподвижных людей, скорее на волю… Мысли — прочь, всё прочь, дайте глотнуть воздуха! Но что за чудище, это же гигант немыслимый, не зря они его боятся… показалось им, что со мной беда. Рисковали, значит. Но игра стоила того, ай да Великая Память!

Ахука взмахнул рукой: не отставайте. На них уже начали оглядываться сидящие. От Уха Памяти поднялся человек и загородил им дорогу. Длинный, ясноглазый, костлявые плечи подняты. «Привяза», — нетерпеливо подумал Колька.

— Ахука, — проговорил костлявый, — надо ждать беды.

— Пропусти, мы торопимся.

— Наблюдающий Небо, остерегись!

— Остерегись ты, Потерявший имя! — Ахука, как зверь, оглянулся и рывком обошел незнакомца. Тот грустно улыбнулся, и Колька постарался запомнить его тощую фигуру. «Чудак печальный и опасный», как сказал Пушкин, — возьмем его на заметку. А вот и подземелью конец. Без удивления он понял, что зеленый свет в переходном туннеле адаптирует зрение, солнце не слепило глаза после выхода на поверхность. Вот так… Они перестали удивляться, и только покивали друг другу…

Наверху было жарко. По склону играли другие музыканты, и люди были другие. Вот Брахак. Губы сжаты, как ребро линейки. Жестом отозвал Ахуку. Их разговор был тих и краток, но кое-что удалось подслушать.

Брахак советовал Ахуке охранять пришельцев этой Ночью. Высказался и вернулся в подземелье — мрачно, не попрощавшись.

Все это было неприятно; опасно, быть может, но в бедной Колькиной голове уже стонало: хватит, перестаньте, я человек тоже — дайте вздохнуть! Ахука почти бегом ринулся с холма, в беспощадном темпе привел к лечилищу и выговорил одним духом: «Я произношу важное: без меня лечилища не покидайте — вернусь до заката».

— Останься, Ахука! — почти взмолился Колька, а Володя жалобно протянул руки — куда там… С дерева съехал Тарас Бульба, держа под лапой колчан, лук и другое снаряжение, и Ахука исчез.

Володя посмотрел ему вслед и нырнул в лечилище.

Колька еще немного постоял на поляне, жмурясь от головной боли и соображая: Брахак спросил, как его зовут; Ахука назвал костлявого «потерявшим имя» — возможно, общение с Великой Памятью чревато распадом личности? Да их там сидело несколько сотен, что же они, глупые? Нет, положительно не следовало отпускать Ахуку!

Глава 8

Рафаил лежал тихий, розовый. Бритый. Володя стоял над ним с застывшей на лице счастливой улыбкой. Больной спал, посвистывая вздернутым властным носом. Хоть здесь все спокойно. Колька рухнул на лежанку, взялся за виски.

— Бурмистров, болит голова?

— Кажется, болит. От голода, по-моему, а здесь пусто.

…«Йе-и-о», — провизжали голоса, завертелись оранжевые пятна. Кудрявая девушка стояла рядом с ним, протягивая ему сверток, вроде блинчика с мясом. Колька пробормотал: «Прохладного полудня…»

— Прими это и съешь. Это бахуш.

Он, морщась, разломил сухой лист обертки. Внутри были сушеные белые черви, какие попадаются в яблоках, но крупные, парафиновые — гадость.

— Оч-чень вкусно, похоже на снетки, — сказал Володя. — Ешь, ешь! Это не черви, — он хрустел «бахушем» вовсю.

— Ну, другая гадость, — он нерешительно попробовал, и вдруг набросился и пожирал хрустящие соленые штучки, как собака жрет траву весной — с бессознательной жадностью. Голова пошла проясняться после трех глотков, спадала боль, как газ из воздушного шара.

— Сушеные брюшки насекомых, по-видимому, термитов, — заметил Володя.

Повеселевший Колька спросил:

— А «снетки» — тоже термиты, энциклопедист?

Кудрявая пробежала, принесла свернутый кульком лист с кучей плодов. Колька, морщась от уходящей боли, смотрел, как она бежит. Умеет бегать, эстетика движений что надо… Ох, что за аппетит, чертовщина!

Они ели так, что треск стоял в лечилище. Остановиться было невозможно.

— Сиги, — пробормотал Володя, — необыкновенно вкусны с белым столовым вином, смотри нумер 1250.

— Это сиги, а снетки?

— «Привозятся в Петербург только мороженными. Это — самая мелкая рыба…» — и дальше: — «их совсем не потрошат, промыв только как можно лучше, осушить на салфетке…»

— Ох-ха-ха, — заходился Колька, — отлично! «К каждой книге приложен следующий мой штемпель!»