Ян Карский - Я свидетельствую перед миром

• Название: Я свидетельствую перед миром
• Автор: Ян Карский
• Издательство: Астрель: Corpus
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-45446-2

Книга Яна Карского, легендарного курьера польского антигитлеровского Сопротивления, впервые вышла в 1944 г. и потрясла мир. Это уникальное свидетельство участника событий, происходивших в оккупированной Польше, разделенной между Германией и СССР по пакту Молотова — Риббентропа. Мобилизованный 24 августа 1939 г., молодой поручик Ян Козелевский (Карский — его подпольный псевдоним) сначала испытал ужас поражения от немцев, а затем оказался в советскому плену. Чудом избежав Катыни, он вернулся в Варшаву и стал работать в подполье. Он первым принес союзникам и польскому правительству в Лондоне весть о массовом уничтожении евреев нацистами. Однако не все захотели ее услышать…

Награжденный в годы войны Крестом храбрых и дважды — орденом Воинской доблести, Карский не принял просоветский режим в Польше и остался жить в США. Лишь в 1995 г. он был признан героем на родине и принял из рук Леха Валенсы орден Белого орла. А в 2012 г. Ян Карский, почетный доктор нескольких университетов, получивший от Израиля звание Праведника мира, был посмертно награжден высшим знаком отличия, присуждаемом в США гражданским лицам, — Президентской медалью Свободы.

---

— Сколько у вас пачек?

— Столько же, сколько дней прошло с последней грозы.

Она улыбнулась этой галиматье и с милым радушием предложила мне по-польски кофе с пирожными. С ее помощью я связался с нашими подпольщиками[159]. Несмотря на поражение Франции, у нас остались на ее территории целые ветви гражданского и военного Сопротивления[160]. Руководили ими польские офицеры, не успевшие покинуть Францию в 1940-м, и поляки, давно здесь обосновавшиеся. Они активно сотрудничали с французским Сопротивлением.

Через три дня после приезда некий врач-француз вручил мне документы на имя французского подданного польского происхождения. Некоторые затруднения во французском языке объяснялись тем, что я якобы все время жил в польской колонии в Па-де-Кале, где работал шахтером. Он дал мне также немецкое свидетельство о трудоустройстве и водительские права.

Дней через десять я выехал на поезде в Лион вместе с французским рабочим, который должен был помочь мне пересечь границу с Испанией. В Лионе он привел меня в один дом, где я, к своему изумлению, встретил польского капитана[161], которого знал по военному училищу. Все время, что я там пробыл, он жадно забрасывал меня вопросами. К счастью, я мог подробно рассказать ему о матери, жене и дочери — все они были живы-здоровы. Обрабатывали все втроем огород в пригороде. Дочь получила аттестат зрелости. У капитана слезы выступили на глазах, когда я сказал, что его жена не продала ни одного предмета из семейной мебели и ни одной его рубашки. Даже жильцов не стала пускать, чтобы они ничего не попортили. Он вернется домой и найдет все в точности так, как было, даже свое любимое кресло.

Капитану тоже было что порассказать мне. Он участвовал во французской кампании в составе польской армии, попал в плен, бежал и примкнул к французскому Сопротивлению. Здесь он руководил группой, которая занималась переправкой поляков через испанскую границу. Жил в Лионе и оттуда координировал все действия. Лион был крупнейшим центром подпольного движения, мы чувствовали себя там почти в полной безопасности[162]. Условия, в которых работали наши товарищи во Франции, были не в пример лучше наших. Все упрощалось ввиду более легкой связи с Лондоном и с нейтральными странами. Мы в Польше о такой роскоши и не мечтали. Вот уж по-истине, поляки — самый несчастный народ в мире.

В Лионе я встретил человека, которого с полным основанием можно было называть «дитя войны». Лет сорока, бывалого вида, он родился на окраине Варшавы, работал в ремесленной мастерской. Во Франции он жил с сорокового года и чувствовал себя в военном хаосе как рыба в воде. Не имея определенной профессии, он подрабатывал то батраком в деревне, то рабочим на заводе, то маляром. Побывал во французской армии, во многих тюрьмах, не раз изъездил всю страну от Ла-Манша до Средиземного моря и, несмотря на все это, не мог двух слов связать по-французски.

Этот вечный скиталец был жутко худой, словно иссохший, а все его имущество состояло из самых необходимых дорожных вещей. На дубленом морщинистом лице застыла неподражаемая ухмылка, кривая, но забавная и даже симпатичная, из-за которой один из его длинных пожелтевших усов был постоянно вздернут. Как он ухитрялся жить и перемещаться с места на место, для всех оставалось загадкой.

— Как ты ездишь по железной дороге? — спросил я его однажды. — Ведь ты не говоришь по-французски, и у тебя в кармане ни гроша.

Он ответил на чистейшем варшавском жаргоне:

— Посмотри на эту штуку, старик. Она годится для любого французского поезда.

Я посмотрел на кусочек картона, который он мне протянул. Это был варшавский трамвайный билетик 1939 года.

— Отличный сувенир, но по нему и километра не проедешь, — сказал я, возвращая ему картонку.

— Это ты не проедешь, а я запросто, потому что знаю как.

— И как же?

— Ну, я сажусь в поезд и еду до тех пор, пока не приходит контролер и не спрашивает билет. Я сую ему мой билетик. А когда он начинает вякать, я давай с ним на шести языках базарить: по-французски, по-немецки, по-испански, по-английски, по-русски — с десяток слов из каждого у меня в запасе найдется — да еще по-польски. Он слушает-слушает, а потом свирепеет, хватает меня и выкидывает из поезда на ближайшей же остановке. А я жду следующего и еду дальше.

Я расхохотался:

— И этот номер никогда не срывался?

— Было однажды — сволочной контролер попался, хотел меня сдать в полицию.

— Ну?

— Я их тоже достал. Трое суток рыдал и нудил свою байку на всех языках. Глаз им не давал сомкнуть. В конце концов они отправили меня на завод — работать!

Похоже, его тошнило при одном воспоминании об этом.

— Почему бы тебе не выучить французский? — спросил я. — Глядишь, все бы изменилось к лучшему.

— Да ты что? На кой черт мне французский? Чтобы сесть на место Петена?

— Но сколько можно болтаться без дела? А так — найдешь себе приличную работу, вся жизнь пойдет по-другому.

Он поглядел на меня с ужасом:

— Работу? Мне? Сдурел ты, что ли? Я тебе вот что скажу — бросай-ка ты все, чем занимаешься, и поехали со мной. Это ж здорово! Мозги у тебя, конечно, набекрень, но ничего, я буду кумекать за двоих. Не пожалеешь!

Никогда еще мои умственные способности не получали такую безжалостную оценку.

— В общем, пока! — сказал он. — Мне пора.

— До свидания! Дай о себе знать.

Он подмигнул, помахал рукой и ушел. А через несколько дней я получил от него весточку. Письмо было написано с жуткими ошибками, но я понял, что у него все хорошо. Зря я тогда отказался — такой шанс упустил!

И вот я получил приказ: ехать самостоятельно на юг. Мне велели найти в Перпиньяне одну молодую пару — они испанцы, воевали против Франко, бежали во Францию и теперь работают в Сопротивлении. Я легко нашел обозначенный на карте, которой меня снабдили, домик на окраине города. Супруги должны были дать мне проводника через границу и проследить, чтобы я благополучно добрался до Барселоны. А там мне надо связаться с британскими агентами — их предупредили о моем приезде радиограммой.

Молодые испанцы показалась мне очень надежными. Оба пылкие, страстные борцы за демократические идеи. Однако все пошло не так гладко: через несколько дней они с сожалением сказали, что возникли некоторые сложности, охрану границы усилили и придется подождать, пока не будет разработан новый план. А пока мне лучше не выходить из дома. Потянулось томительное ожидание. Хозяева уходили на весь день, а я пытался убить время, вяло листая книжки. Наконец они рассказали мне, что и как я должен делать. Со мной будет проводник по имени Фернандо[163]. Мы поедем на велосипедах. Фернандо первый, я за ним, чуть поотстав, с выключенным фонарем. Если Фернандо остановится и даст звонок, значит, впереди опасность и мне надо спрятаться. Если не остановится и не зазвонит, значит, все хорошо и я его догоняю.

Мы тронулись в путь поздно вечером. Фернандо опередил меня на полсотни метров, так что я еле видел его в потемках. Не прошло и четверти часа, как его фонарь потух и раздался звонок. Я тут же развернулся и поехал домой. Вскоре вернулся и Фернандо и спокойно рассказал, что случилось. По улице шел немецкий патруль — я бы наверняка попался. Придется завтра попытаться еще раз, но действовать иначе. Следующей ночью мы с Фернандо вышли пешком, а километрах в шести от города сели на велосипеды, которые держали для нас наготове двое французов. Дальше покатили в полной темноте, тем же порядком, что накануне. На этот раз все прошло успешно, но для меня поездка оказалась нелегким испытанием. Свет фонаря Фернандо то и дело исчезал на виражах или за кустами, и мне приходилось бешено крутить педали, чтобы разглядеть его.

Сам я ехал без света, не видел дороги и попадал то в колдобины, то в кювет. Это была какая-то сумасшедшая велогонка: я крутил руль во все стороны, падал, поднимался и снова припускал вдогонку за прытким огоньком. Мы проехали километров пятьдесят, когда Фернандо наконец остановился и подождал меня.

Спрятав оба велосипеда в густых зарослях, он подошел ко мне, снисходительно хлопнул по плечу и ушел на поиски другого проводника. Я остался ждать, лег под деревом на влажную траву и заснул.

Фернандо вернулся часа через два и потянул меня за рукав. Я протер глаза. Занимался день. Руки и ноги у меня словно налились свинцом.

— Нашел проводника? — спросил я.

Он покачал головой:

— Нет. Пойдешь со мной и подождешь в рыбачьей лодке.

Мы пошли дальше пешком, дорога тут была не такая ухабистая. Мимо проезжали автомобили и телеги. Потом Фернандо свернул на тропинку, которая привела нас на морской берег. Солнце уже припекало, и я был рад увидеть море. На голубой глади было разбросано множество парусников, яликов, рыбачьих лодок. Одна такая лодка, довольно ветхая, лежала на берегу. К ней-то и подвел меня Фернандо: