Ян Карский - Я свидетельствую перед миром

• Название: Я свидетельствую перед миром
• Автор: Ян Карский
• Издательство: Астрель: Corpus
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-45446-2

Книга Яна Карского, легендарного курьера польского антигитлеровского Сопротивления, впервые вышла в 1944 г. и потрясла мир. Это уникальное свидетельство участника событий, происходивших в оккупированной Польше, разделенной между Германией и СССР по пакту Молотова — Риббентропа. Мобилизованный 24 августа 1939 г., молодой поручик Ян Козелевский (Карский — его подпольный псевдоним) сначала испытал ужас поражения от немцев, а затем оказался в советскому плену. Чудом избежав Катыни, он вернулся в Варшаву и стал работать в подполье. Он первым принес союзникам и польскому правительству в Лондоне весть о массовом уничтожении евреев нацистами. Однако не все захотели ее услышать…

Награжденный в годы войны Крестом храбрых и дважды — орденом Воинской доблести, Карский не принял просоветский режим в Польше и остался жить в США. Лишь в 1995 г. он был признан героем на родине и принял из рук Леха Валенсы орден Белого орла. А в 2012 г. Ян Карский, почетный доктор нескольких университетов, получивший от Израиля звание Праведника мира, был посмертно награжден высшим знаком отличия, присуждаемом в США гражданским лицам, — Президентской медалью Свободы.

---

Понемногу я стал приходить в себя и теперь сидел на тюфяке, поджав колени и обхватив голову руками. Первую пару охранников заменил старый словак, который простодушно и жалостливо меня разглядывал, так что мне делалось неловко и неприятно. Я уж подумал, не забыли ли про меня в гестапо, раз даже не позаботились приставить свою охрану. Напрасная надежда. Очень скоро в камеру вошли двое, сдернули меня с тюфяка — один даже плюнул на него в знак презрения, — вывели на улицу и засунули в автомобиль.

На этот раз меня доставили в полицейский участок. Ввели в небольшой кабинет, обставленный разномастной мебелью. За письменным столом просматривал бумаги худощавый рыжеволосый человек. Вдоль стен сидели солдаты в немецкой форме, развязно болтали и курили, не обращая на меня ни малейшего внимания, как будто я невидимка или неодушевленный предмет. Рыжий не отрывался от своих документов. На воротнике и плечах его черного мундира лежали хлопья перхоти. Я переминался с ноги на ногу и гадал, для меня или нет предназначен пустой стул перед столом. Конец сомнениям положил охранник, который меня привел.

— Садись, ты, грязная свинья! — гаркнул он, перекрывая гул голосов, и саданул меня кулачищем в поясницу.

Я пошатнулся и упал на стул.

Так вот, значит, подумал я, вот он, допрос в гестапо, о котором столько говорят. Естественно, я был наслышан о зверствах гестаповцев, но все рассказы до сих пор оставались чем-то довольно абстрактным. Трудно было представить себе, что когда-нибудь придется испытать их на своей шкуре. Что ж, час настал. Я судорожно кусал губы, сжимал и разжимал вспотевшие руки. Чувствовал себя бессильным и беспомощным.

Тощий немец положил перед собой несколько листков и посмотрел на меня как на досадный привесок к опостылевшей нудной работе. Потом подвинул бумаги ко мне и спросил:

— Это ваши документы?

Я похолодел и не ответил ни слова. Малейшая ошибка была бы равноценна едва заметной бреши в плотине; один опрометчивый ответ — и на меня нахлынет разрушительная стихия. Водянистые глаза гестаповца угрожающе вспыхнули, губы искривила злобная усмешка.

— Ну-ну! Не желаете с нами беседовать? Мы вам не нравимся?

Дружный гогот встретил эту остроту. Подскочивший охранник вцепился мне в загривок.

— Отвечай, скотина! — заорал он.

Его пальцы, точно когти, впивались мне в шею.

— Да, это мои документы.

Голос мне не повиновался — как будто моими устами говорил кто-то другой. Гестаповец саркастически кивнул:

— Благодарю за исчерпывающий ответ. Очень любезно с вашей стороны. Продолжайте в том же духе, друг мой. Уверен, вам не составит труда сказать мне всю правду о ваших отношениях с подпольщиками.

На этот раз я ответил сразу:

— Никаких отношений с подпольщиками у меня нет. Это ясно из моих документов. Я сын профессора из Львова.

Действительно, по документам я был сыном некоего профессора из занятого русскими Львова. Имя и все сведения о профессорском сыне (который незадолго до того бежал и находился за границей) были подлинными. Так что гестапо при всем старании не могло бы дознаться, что я — не он.

Рыжий гестаповец смерил меня хмурым взглядом:

— Да-да, я знаю, в документах так и сказано. И давно вы стали сыном львовского профессора? Два месяца назад? Или три?

Новые смешки и хохот присутствующих. Судя по всему, он считался в местном гестапо признанным мастером черного юмора, и в кабинете собралась на очередное представление толпа его поклонников. Я подумал, что пока все идет не так плохо. Хохмы рыжего давали мне время передохнуть и обдумать ответы.

Немец сложил губки бантиком — видно, придумал особенно удачную шутку:

— Значит, вы сын профессора из Львова. То есть умный человек. Мы любим иметь дело с умными людьми, верно?

Он обвел глазами кабинет — сослуживцы дружно, как дрессированные собачки, закивали в ответ. Он довольно улыбнулся, как актер, стяжавший аплодисменты зрителей.

— Скажите-ка, профессорский сынок, вы всю жизнь прожили во Львове?

— Да.

— Красивый город Львов, правда?

— Да.

— И вам хотелось бы когда-нибудь туда вернуться?

Я промолчал — любой ответ прозвучал бы смешно.

— Не желаете отвечать? — вкрадчиво сказал рыжий. — Ладно, я сам за вас отвечу. Конечно, вам хотелось бы туда вернуться. А почему же вы уехали из Львова?

Он произнес это с подчеркнутой вежливостью. Я знал свою легенду назубок и без запинки ответил:

— Из-за русских. Отец не захотел, чтобы я оставался под их властью.

Гестаповец скорчил сочувственную гримасу:

— Ваш отец не любит русских. Но вы-то, вы сами их любите?

— Я этого не говорил. Я тоже не люблю их.

— А нас вы больше любите?

В его голосе прозвучала издевка.

Я попытался изобразить простодушное замешательство:

— Ну… вы внушали нам больше доверия.

— Внушали больше доверия? А теперь, выходит, уже не внушаем? Это ужасно!

— Я не хочу сказать ничего плохого о немецком народе. Просто я не понимаю, почему вы мне не верите, — притворно сокрушенным тоном сказал я. — Я только хотел попасть в Швейцарию… в Женеву… к другу.

— Мы вам нравились, вы нам доверяли, но собирались так невежливо с нами обойтись? — трагическим шепотом спросил рыжий. — Я вас не понимаю, хотя где уж мне, я же не профессорский сын.

Этому клоуну нельзя было отказать в сообразительности. Он ловко перевирал мои слова. Но я старался не выходить из образа растерявшегося простака:

— Я студент, из-за войны моя учеба прервалась. Мне все это надоело, и я собирался учиться дальше в Швейцарии.

— А примкнуть к польской армии во Франции вы случайно не собирались?

— Нет, честное слово, я хотел пробраться в Швейцарию и спокойно дождаться там конца войны. А воевать ни с вами, ни с кем-то еще не собирался. Я хотел учиться.

— Так-так, продолжайте, это очень интересно, — усмехнулся рыжий.

Поклонники опять захохотали. Рыжий поднял руку, прося тишины, опять-таки как актер, скромно принимающий аплодисменты, но желающий продолжить свой номер.

— Расскажите мне, как же вы добирались? Это, должно быть, захватывающая история.

— Ничего особенного. Мы все обсудили с отцом. Ну и вот, сначала я перешел через германо-советскую границу и направился в Варшаву. Главное было любой ценой бежать от русских.

— Вам известно, что это было незаконно, — назидательно ввернул рыжий. — Не следовало так поступать. — Он замахал рукой: — Простите, я вас перебил. Продолжайте, пожалуйста.

— В Варшаве я случайно встретил бывшего одноклассника и попросил его помочь мне добраться до Женевы. Его зовут Мика. Он живет в Варшаве, на Польной, дом 30. Он не ответил прямо и предложил встретиться на другой день в кафе. А там обещал мне помочь пробраться в Венгрию, в Кошице, если я соглашусь передать кому-то из его друзей микрофильм со снимками разбомбленной Варшавы. Я согласился, и он передал мне пленку, сорок пять долларов и адрес проводника в приграничном городке. Вот и все, а потом меня арестовали ваши люди. Клянусь, это чистая правда.

Имя и адрес друга в Кошице я придумал, а вот Мика из Варшавы, который якобы мне помогал, — реальный человек. И адрес я дал правильный. Но то, что я сказал, никак не могло ему повредить — к тому времени его уже три месяца не было в Польше.

Как только я начал свой рассказ, следователь откинулся на спинку стула и стал раскачиваться на двух его ножках. Опустил веки, закинул руки за голову — точно приготовился насладиться выступлением блестящего солиста. Дослушав же, он медленно открыл глаза, насмешливо улыбнулся и обратился к человеку с раскрытой папкой на коленях:

— Ты записал эту трогательную историю, Ганс? Смотри не пропусти ни слова. Я хочу, чтобы все было точно.

Потом он уставился мне в глаза и прошептал:

— Отлично. Простите, но я вынужден расстаться с вами. Завтра вас с удовольствием послушает мой коллега. И я уверен, эта беседа будет намного приятнее для вас.

Он поднял голову и неожиданно изменившимся голосом рявкнул стоявшему позади меня детине:

— Отведи эту сволочь в камеру!

Охранник снова схватил меня за загривок, заставил встать и что есть силы врезал по спине. Я зашатался, и тут меня толкнул кто-то из солдат. Его примеру последовали другие — меня пинали и швыряли, как мячик. Наконец, охранник ударил меня так, что я вылетел из кабинета в коридор и едва не переломал себе все кости.

В камере к моему приходу успели оборудовать хитроумное приспособление: мощную лампу с огромным рефлектором. Таким образом, всю камеру заливал ослепительный свет, и укрыться от этой пытки было невозможно.

Я рухнул на тюфяк. Самообладание, не покидавшее меня во время допроса, исчезло в один миг. Меня била дрожь, обмякли ноги — наступила разрядка после долгого вынужденного напряжения. Я заметался, пытаясь спрятать глаза от резкого света. Не было никакой возможности собраться с мыслями и подумать, что делать дальше.