Ильяс Есенберлин - Схватка

• Название: Схватка
• Автор: Ильяс Есенберлин
• Издательство: Издательство "Жазушы"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1968

Этот роман посвящается казахским геологам. События развертываются в одной из геологических экспедиций Казахстана, изучающей Саятскую степь (левобережье озера Балташы). Старый геолог Даурен после долгой отлучки возвращается в родные края и встречается с Нурке, бывшим своим учеником, ставшим ныне главным геологом экспедиции. Эти два героя романа противоположны друг другу во всем. Даурен — человек широкого размаха, доброжелательный, влюбленный в науку, в людей, несмотря на долгие годы трудностей и неудач он сохранил юношескую душу и веру в человека. Нурке, холодный карьерист, добившийся жизненного успеха, желчен, эгоистичен, нетерпим к критике, малейшее замечание воспринимает как посягательство на его карьеру. И любого готов столкнуть со своего пути.

В романе большое место отведено молодежи и воспитанию характера.

«Схватка» — роман о становлении казахской интеллигенции.

---

Я этой женщине и муку, и сахар, и жиры, а иногда и шоколад таскал. Нас тогда очень хорошо за пушнину отоваривали, и жила ты, девочка, без забот. В садик тебя отдали. И тут вдруг, как гром на голову, — письмо от Даурена. Я его давно похоронил, а он, оказывается, жив. Пишет из Сибири. Пишет, что никогда в плену не был, а просто попал в эвакогоспиталь без документов и затерялся. Сейчас работает геологом, женился на своем враче. Я с этой радостью к твоей приемной матери, а та в слезах. Упала ты откуда-то, и у тебя сотрясение мозга. Температура сорок, лежишь без памяти, волосики на голове обрили. Говорят, жива не будешь. Полетел я к тебе в детскую больницу, а меня туда не пускают. Ты уж в палате безнадежных. Видишь, как все одно к одному сошлось. Ну, и не написал ничего Даурену. Чем находить да сразу же терять, лучше уж ничего не находить. И когда ты вышла из больницы, худенькая да голенькая, все жилы насквозь видно, — ничего я и тебе про отца не сказал. Думал, вырастешь — сама найдешь, что ж тебя отдавать какой-то мачехе. Вот так все шло и шло. Школа, университет, работа — я на тебя нарадоваться не мог, пока ты не познакомилась с этим Бекайдаром Ажимовым... но и тогда смолчал. Думал, может, обойдется, а как услышал об этой свадьбе...

— Что, что, отец? — девушка схватила Хасена за руку. — Вы что-нибудь плохое знаете о Бекайдаре?

Она вдруг сразу побледнела.

— О нем-то ровно ничего. — Что может в жизни уж больно плохого-то наделать молодой парень, — горько усмехнулся Хасен. — А вот отец-то его, ученик и ближайший друг твоего отца, — про его пакости я много знаю. Так много, что даже и не расскажешь сразу. Если бы не он, не пришлось бы мне быть вместо твоего отца! Нет, нет, определенно не пришлось бы! — Вот слушай и решай сама: входить тебе в этот проклятый дом или нет. Для меня это, как кинжал в сердце, а там, как знаешь, — и он выложил ей все, что знал о Нурке. Тогда она и написала эту записку.

Вот теперь, сидя на вершине самой высокой сопки в Саяте, далекая от людей, девушка не то что жалела о своем поступке, а просто горько раздумывала. То, что казалось единственно возможным в первой горячке, — теперь вызывало горькие размышления. «Ну, ладно, если все действительно так, — больно, но ничего не поделаешь! А вдруг отец ошибся. Все-таки в чем-то ошибся? Он ведь не геолог, он сам при этом не присутствовал, ему трудно понять все правильно. А я ведь опозорила Бекайдара. Он мне этого никогда не простит. Разве он поймет, что, выйди я за него, никогда бы не посмела бы позвать своего отца в наш дом. Ах Нурке, Нурке, что вы наделали! Зачем погубили нас троих?»

А в это время сам Нурке сидел в своем кабинете и позировал фоторепортеру. Перед ним лист белой бумаги, он задумался с ручкой в руке. Вот сейчас в его голове окончательно отчеканится мысль и ляжет на бумагу — точная, ясная, бесспорная. Над ним портрет. Молодой казах с трубкой в зубах. Это великолепный образец человеческой породы — рослый, красивый юноша с обильной шевелюрой и интеллигентным лицом. Он улыбается. У него сильные крепкие зубы. Он похож не то на художника, не то на киноактера.

Фоторепортер, щелкнув несколько раз аппаратом, снял профессора Ажимова анфас и в профиль за столом и сказал:

— Ну, а теперь я попрошу вас встать к портрету. Ближе, ближе! Голову немного набок — так, чтобы видна была надпись — «Д. Ержанов». Отлично! Еще раз! Теперь лицом к портрету! Нет, нет, вы опять закрыли надпись, а она здесь самое главное. Учитель и ученик! Хорошо! Очень хорошо! Еще раз! Благодарю вас!

В это время вошли в кабинет Жариков с Еламаном, и на них никто — ни профессор Ажимов, ни фотокорреспондент, высокий, длинноногий парень в каком-то немыслимом клетчатом костюме, не обратил внимание.

Нурке подошел к столу, сел и взял ручку.

— Я отпечатаю и принесу интервью на визу, — сказал фоторепортер. Может быть, зачитать вам сейчас запись беседы? Это быстро!

Нурке покачал головой.

— Не надо. Вы же все стенографировали. Вот только я вас попрошу прочесть мне место об Ержанове. Тут нужна крайняя ясность формулировки.

Корреспондент перевернул несколько страниц блокнота и прочел:

«Великий, а может быть, почти гениальный в своих исканиях, он был лишен, однако, свершений и воплощений. Смерть безвременно вырвала его из наших рядов, и теперь нам остается только гадать, что же с ним утратила наша наука».

— Отлично, — кивнул головой Ажимов. Точно и ясно, только, пожалуй, нужно добавить вот еще что: «Он был отличным педагогом — терпеливым, добрым, вдумчивым. Ничего не жалел для своих учеников, и те обожали его». Помню такой случай... Простите, а вам что нужно?..

Это относилось уже к Жарикову. Генерал слегка улыбнулся и протянул бумагу. Он держал ее наготове.

— А, Афанасий Семенович, — лицо Ажимова сразу прояснело (до того оно было хмурое и деловое: большой человек давал интервью, и ему помешали). Рад, рад видеть. Прошу проходить и садиться. Ну, а с вами, молодой человек... — обратился он к корреспонденту, но того уже не было в кабинете: Еламан выпроводил. — Поздравляю вас с благополучным приездом в наши Палестины. — Ажимов любил щеголять исконно русскими словечками. — Я как раз вчера получил телеграмму о вашем назначении, а сегодня вы сами здесь. Хвалю! Вот что значит военный навык. Вы ведь сапер, кажется?

— Нет, пограничник.

— Ах вот как! Да, специальность, что и говорить, немного далекая от нашей, но я думаю, что мы сработаемся. Нужна только добрая воля и взаимопонимание.

— Ну и знания у меня кое-какие есть. Надо только многое возобновить, — сказал Жариков, — двадцать пять лет тому назад я окончил геологоразведочный институт. А в общем, сработаемся, конечно. Моя работа, ваш опыт, — мне сказали, что вы принимаете эту формулу.

Ажимов улыбался все ласковее и ласковее.

— Совершенно верно, — сказал он мягко. — Очень даже принимаю, но только для своих подчиненных, а не для своего начальства. Мой начальник, — а сейчас вы именно мой начальник! — должен знать больше меня. Так повелось с тех времен, когда я впервые выехал в степь вот с этим человеком, — и он показал на портрет.

Жариков мельком взглянул на портрет и кивнул головой.

— Курить разрешается?

— Вам — пожалуйста!

Генерал еще раз взглянул на портрет, почему-то покачал головой, вздохнул и стал уминать табак в трубке.

В лице Нурке вдруг что-то дрогнуло.

— Вот я вижу у вас на трубке написано: «Колыма». Вы что, служили там?

— Нет, — ответил Жариков, — я служил последнее время на афганской границе. Это просто подарок. Один мой сослуживец подарил. То есть, теперь наш общий сослуживец. Я вам немного погодя его представлю. Он...

Вот в это время в кабинет и вошел Даурен с портфельчиком в руках. В черных очках. В запыленной одежде. С легким пыльником через руку. Нурке вдруг приподнялся из-за стола, и лицо его вспыхнуло. Он раздраженно нажал звонок. Появилась секретарша.

— Слушайте, Нина Ивановна, — сказал Ажимов раздраженно, — я ведь просил вас: когда я говорю с кем-нибудь наедине, никого ко мне не пускать.

— Ты не узнал меня, Нурке? — тихо спросил посетитель.

— Что? — в ужасе вскрикнул Ажимов и вдруг побледнел почти до зелени.

— Смотри, смотри, — сказал тихо посетитель, — смотри, сравнивай! — И он с грустной улыбкой кивнул на портрет.

— Даурен, Даурен! — вдруг отчаянно, совершенно по-молодому крикнул Нурке и бросился к старику. Обнял его, сжал, затрясся и заплакал. По-мужски заплакал, бурно, горячо, облегченно. Так они стояли и держали друг друга в объятиях, плакали, задавали друг другу какие-то незначащие вопросы.

— Да как же! Да где же вы были до сих пор, да почему не написали? — спрашивал Нурке и плакал.

А в кабинет уже набились сотрудники экспедиции. Два пожилых рабочих бросились к Даурену тоже со слезами и причитаниями:

— Ой, братец ты мой, — кричал один, — да до чего же ты похудел и постарел. Да где же твои черные волосы! А и зубы у тебя все серебряные. А Жаркын-то, Жаркын, помнишь? Сколько же мы с тобой троп прошли, сколько ущелий облазили!

И тут Даурен увидел девушку. Она стояла, прислонившись к косяку, и дико смотрела на него. Лицо у нее было бледное-бледное, а глаза огромные-преогромные, такие огромные, что ничего, кроме них, кажется, и не осталось на этом лице. Вся жизнь сосредоточилась в них. «Ты? Ты? Ты?» — спрашивали эти глаза, и Даурен повернулся к ней и сказал громко и спокойно:

— Дочка, а ты ведь вылитая мать. И лет вы сейчас одних. Такой я ее увидел в первый раз.

— Отец, — сказала тихо Дамели и пошла навстречу.

Даурен схватил ее за виски, прижал к себе и заплакал сладко, по-отцовски, с болью и радостью. И все глядели на них и вытирали слезы. Даже хмурый Нурке, даже генерал Жариков. И только один человек стоял возле стены и смотрел на все, что происходит, спокойно и сосредоточенно, с чисто деловым интересом.

— Ну, не знаю, не знаю, что из всего этого выйдет, — пробормотал Еламан, выходя из конторы, а дальше шел молча и думал: «А Нурке артист. И книгу не зря, значит, он посвятил Даурену. Уже пронюхал волк, что учитель жив и вот-вот свалится ему на голову! Ах, хитрецы! Ах, лицемеры! А Еламан все нехорош! Да ты Еламану сто очков еще дашь вперед. Перед тобой и майор Харкин дурак и простофиля! Всех обвел, всех обыграл, а сейчас небось струсил. Не выдержали нервы! Заплакал!».